скачать книгу бесплатно
Достоевский in love
Алекс Кристофи
Novel. Книги. Секреты. Любовь
К 200-летнему юбилею Достоевского!
Жизнь Достоевского была блестяща и жестока. Приговоренный к смертной казни как революционер, он избежал расстрела, пережил сибирскую ссылку и был принят в ближайшее окружение царя. У него было три великих любовных романа, каждый из которых омрачался изнурительной эпилепсией и пристрастием к азартным играм. Но в это время писались рассказы, публицистические произведения и романы, такие как «Преступление и наказание», «Идиот» и «Братья Карамазовы», признанные мировым достоянием и бесспорными шедеврами.
В «Достоевский in love» Алекс Кристофи сплел в единое целое тщательно подобранные отрывки из произведений автора и исторический контекст. В результате получился роман, который погружает читателя в грандиозную перспективу мира Достоевского: от сибирского лагеря до игорных залов Европы, от сырых тюремных камер царской крепости до изысканных салонов Санкт-Петербурга. Также Кристофи рассказал истории трех женщин, чьи жизни были так тесно переплетены с жизнью писателя: чахоточной вдовы Марии, порывистой Полины, имевшей видения об убийстве царя, и верной стенографистки Анны, которая так много сделала для сохранения его литературного наследия.
Кристофи создал мемуары, которые мог бы написать Достоевский, если бы не вмешались жизнь и литературная слава. Он дает новый портрет художника, который, возможно, был нам раньше не знаком: застенчивый, но преданный, любящий, чуткий друг народа, верный брат и друг, а также писатель, способный проникнуть в глубины человеческой души.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Алекс Кристофи
Достоевский in love
Но такие «Записки», как ваши, могли бы, кажется мне, послужить материалом для будущего художественного произведения, для будущей картины – беспорядочной, но уже прошедшей эпохи. О, когда минет злоба дня и настанет будущее, тогда будущий художник отыщет прекрасные формы даже для изображения минувшего беспорядка и хаоса… Уцелеют по крайней мере хотя некоторые верные черты, чтоб угадать по ним, что могло таиться в душе иного подростка тогдашнего смутного времени.
«Подросток»
Alex Christofi
Dostoevsky in love
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Copyright © Alex Christofi, 2021
© И. Обаленская, перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2022
* * *
Ключевые даты
Даты в данной книге даны по «старому стилю» юлианского календаря, который на 12 дней отставал от «нового стиля» календаря григорианского, используемого в Западной Европе в те времена. Для писем, присланных из Европы, я в скобках указал даты по новому стилю.
30 октября 1821 – рождение Федора Михайловича Достоевского, Москва[1 - См. «Энциклопедия Достоевского», с. 288.]
27 февраля 1837 – смерть матери, Марии Федоровны Достоевской (в девичестве Нечаевой)
16 января 1838 – поступление в Главное инженерное училище
6 июня 1839 – смерть отца, Михаила Андреевича Достоевского
Октябрь 1844 – Федор Достоевский завершает учебу в Главном инженерном училище
1 февраля 1846 – «Бедные люди» печатаются в «Петербургском сборнике» Николая Алексеевича Некрасова
1 февраля 1846 – издание «Двойника» в «Отечественных записках»
23 апреля 1849 – арест за участие в тайном обществе
22 декабря 1849 – инсценировка казни
15 февраля 1854 – освобождение из тюрьмы в Омске
6 февраля 1857 – женитьба на Марии Дмитриевне Исаевой в Кузнецке, Сибирь
Декабрь 1859 – переезд в Санкт-Петербург
Январь 1860 – выход в свет первого выпуска журнала «Время», изданного совместно с братом Михаилом Михайловичем
1860–1862 – «Записки из Мертвого дома» публикуются в «Русском мире» и «Времени»
1861 – «Униженные и оскорбленные» публикуются во «Времени»
24 мая 1863 – издание «Времени» приостановлено цензурой
Август-октябрь 1863 – путешествие по Европе с Аполлинарией (Полиной) Прокофьевной Сусловой
24 января 1864 – разрешение издавать свой журнал под названием «Эпоха»
1864 – «Записки из подполья» печатаются в «Эпохе»
15 апреля 1864 – Мария Дмитриевна Достоевская умирает в Москве
10 июля 1864 – Михаил Михайлович Достоевский умирает в Павловске
Весна 1865 – «Эпоха» закрывается
1866 – «Преступление и наказание» в течение года по частям публикуется в «Русском вестнике»
4 октября 1866 – Анна Григорьевна Сниткина начинает работу стенографисткой Достоевского
15 февраля 1867 – женитьба на Анне Григорьевне Сниткиной
14 апреля 1867 – побег от кредиторов в Европу
1868 – «Идиот» по частям публикуется в «Русском вестнике»
8 июля 1871 – возвращение в Санкт-Петербург
1871–1872 – «Бесы» по частям публикуются в «Русском вестнике»
1873 – первые статьи из «Дневника писателя» выходят в журнале «Гражданин», который редактирует Достоевский
1875 – «Подросток» по частям публикуется в «Отечественных записках»
1876 – начинает выходить отдельным изданием ежемесячный моножурнал «Дневник писателя»
1879–1880 – «Братья Карамазовы» по частям публикуются в «Русском вестнике»
8 июня 1880 – Достоевский произносит речь на открытии памятника Пушкину в Москве
28 января 1881 – кончина от эмфиземы легких
1 февраля 1881 – похороны в Санкт-Петербурге
Предисловие[2 - Буду краток: как говорит Достоевский: «…и кто не знает авторских предисловий?» («Бесы»).]
К чему писать книгу о Достоевском? На большинстве портретов он похож на рассерженного святого Николая (и так совпало, что он действительно однажды провел рождественскую ночь, мчась в санях по заснеженной России). Он был настолько противоречивой фигурой, что и левые либералы, и правые реакционеры всегда считали, что он работал на врага. В отличие от многих современных читателей, он оставался глубоко верующим православным, хотя и был известен красноречивыми описаниями религиозных сомнений. Я знаю, что многие находят пять его самых известных романов пугающе длинными; других, отдающих ему дань как философу, отталкивает напористый стиль со всеми его повторами и отступлениями от темы. Он сам признавал, когда дописывал первый роман «великого пятикнижия»: «Я чувствую уже 20 лет, мучительно, и яснее всех вижу мой литературный порок: многословность – и никак не могу избавиться»[3 - Письмо М.Н. Каткову от 8 июля 1866 г.]. В конечном счете Достоевский мог вызывать раздражение – и все же, думается, многие его идеи сегодня кажутся обескураживающе актуальными: свобода выбора и достоинство ценнее нам, чем разумный эгоизм финансистов, что больше людей погибают от дурных теорий, чем от искренних чувств, что общество в отсутствие великой идеи уязвимо перед политическим экстремизмом. Он прикладывал огромные усилия, чтобы понять рассерженных молодых людей, угрожавших разрушить современную ему Россию и Европу – возможно, потому, что помнил, каково это – быть одним из них. Более того: Достоевский был писателем высокой нравственности, он отказывался закрывать глаза на страдания рабов (которыми фактически были крепостные), «униженных и оскорбленных», проституток, больных, тех, кто не мог говорить за себя. Он страстно стремился поднять падших, дать им слово. И хотя я буду писать о Достоевском – возлюбленном и муже, я также буду писать и о более широкой, всеохватывающей любви, которая, как он верил, одна могла положить конец страданиям в этом мире.
За пределами сочинений среди всех романистов в истории его жизнь была едва ли не самой насыщенной. Он был игроманом, эпилептиком, вечно на грани финансового и физического краха. В молодости его судили как революционера-социалиста и он едва избежал смертной казни; на закате жизни приглашали на ужин к царской семье и превозносили как национального пророка. Он побывал военным инженером, солдатом и поэтом. У него была крайне бурная личная жизнь. Не будет преувеличением отметить, что он был фут-фетишистом (хотя в России традиция символического целования ног имеет древние корни). Второй жене он предложил брак так робко, что невыносимо хочется его обнять. К сожалению, многие из самых близких ему людей, от членов семьи до возлюбленных и друзей, скончались слишком рано.
Автобиография Достоевского могла бы стать увлекательным чтением, и он планировал приняться за нее. В канун Рождества 1877 – двадцать восьмую годовщину своего путешествия в Сибирь – Достоевский написал «план на остаток жизни», разделив отмеренные ему годы на четыре проекта, из которых третьим была автобиография. Он предполагал, что это займет не меньше десяти лет, «а мне уже пятьдесят шесть»[4 - «Неизданный Достоевский».]. К сожалению, его пессимизм был обоснован, и он скончался, не успев даже приступить к проекту. И все же призрак мемуаров присутствует во всех его трудах, и уже первый его биограф отмечает биографическую ценность «в кое-каких субъективных чертах, рассеянных по различным его романам»[5 - Миллер О. Ф. Материалы для жизнеописания Ф. М. Достоевского // Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. С портретом Ф. М. Достоевского и приложениями. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1883. С. 4.Исследователь Кеннет Ланц недавно заметил, что Достоевский «эксплуатировал свою биографию для значительной художественной силы… Достоевский прикладывал значительные усилия, чтобы аура его жизни добавила красок его работам. Читатель понимает, что за сюжетом романа лежит огромная область, где само сочинение растягивается в полутень интертекстуальности» (Кеннет Ланц о «Дневнике писателя»).].
Без всякого сомнения, самые сильные его страницы основаны на жизненном опыте – и полумистическое переживание эпилептического припадка в «Идиоте», и каторжный труд в «Записках из Мертвого дома». Вот почему автор без стеснения допускает академическую ошибку, объединяя автобиографические фантазии Достоевского с его же фантастической жизнью в надежде создать эффект реконструированных мемуаров. (Дело в том, что это не рассказ и не записки.)[6 - «Кроткая», из «Дневника писателя», ноябрь 1867 г.] В самом деле – я не академик, и если вы ищете биографию Достоевского никогда не пересекающей черту достоверности, то изрядное их количество уже опубликовано, не в последнюю очередь прекрасная интеллектуальная биография Джозефа Франка в пяти томах, вышедших в свет между 1976 и 2002 гг. На другом конце этого спектра художественные произведения таких романистов, как Леонид Цыпкин и Дж. М. Кутзее, ярко представляющие внутреннюю жизнь писателя. Моя цель – попытаться понять, возможно ли существование чего-то среднего, истории одновременно художественной и правдивой, описывающей Достоевского его же собственными словами. В конце концов, целью Достоевского было понять, как мыслят люди, до исступления доводящие способы самооправдания и самообмана, и достоверно передать это мышление, чтобы другие могли лучше понять себя.
И все же, позволяя себе художественные отступления, я следовал определенным правилам. Прямые цитаты Достоевского или его современников я отметил кавычками и ссылками в примечаниях. Сам текст основан на современных Федору Михайловичу записях и работах уважаемых исследователей, в частности, Анны Достоевской, Джозефа Франка, Леонида Гроссмана, Кеннета Ланца и Питера Секирина. Курсив же – слова от первого лица, предназначенные передавать его мысли – это фрагменты писем Достоевского, его записных книжек, журнальных статей или художественных произведений. То он говорит сам себе, то обращается как бы к невидимому слушателю, к какому-то судье. Да так всегда и бывает в действительности[7 - «Кроткая», из «Дневника писателя», ноябрь 1867 г.]. Когда писатели строят новые миры, зачастую кирпичами им служат воспоминания, вырванные из контекста, своего рода сознательная амнезия источника. Тщательно разобрав все, что известно о жизни Достоевского, можно вернуть эти воспоминания на место и прочувствовать впечатления, рассеянные по его книгам, а также понять образ его мыслей. (Тут целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать, как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере, половина дела в том, как с фактами обращаться умеешь!)[8 - «Преступление и наказание».] Приписывая таким образом эту внутреннюю жизнь определенным событиям, я перефразировал, объединял и сокращал написанное Достоевским, помещая его в нужный контекст, и оставлял ссылку на источник для любопытствующих. Ведь наше «я» – лишь история, которую мы рассказываем самим себе, чтобы разобраться в мотивах собственных поступков, а именно их в конечном итоге я хочу приоткрыть.
Ну вот и всё предисловие. Я совершенно согласен, что оно лишнее, но так как оно уже написано, то пусть и останется.
А теперь к делу[9 - «Братья Карамазовы».].
Пролог
Жизнь в подарок
1849
Сегодня 22 декабря, после восьми месяцев одиночного заключения, нас шестерых отвезли на Семеновский плац[10 - Письмо М.М. Достоевскому от 22 декабря 1849 г.].
Товарищ Федора, Сергей Дуров, стоял подле. В землю были вкопаны три столба.
– Нас же не могут казнить, – прошептал Федор[11 - Здесь и далее разговор со Спешневым цит. по: Сараскина Л.И. Фёдор Достоевский. Одоление демонов. М.: Согласие, 1996. С. 378 (из воспоминаний петрашевца Львова).]. Дуров кивнул на стоявшую поодаль телегу, где, судя по очертаниям, были сложены укрытые мешковиной гробы.
Федор обернулся к другому товарищу, Николаю Спешневу.
– Мы будем вместе со Христом, – прошептал он по-французски[12 - Там же.]. Но Спешнев лишь усмехнулся и указал на землю.
– Горстью праха, – ответил он.
Всем нам прочли смертный приговор, дали приложиться к кресту, переломили над головою шпаги и устроили наш предсмертный туалет (белые рубахи)[13 - Письмо М.М. Достоевскому от 22 декабря 1849 г.].
Троих первых – Петрашевского, Момбелли и Григорьева – подвели к столбам, привязали, а на глаза надвинули им белые колпаки[14 - «Идиот».]. Затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат. Я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты[15 - Письмо М.М. Достоевскому от 22 декабря 1849 г.]. Мне всё хотелось представить себе как можно скорее и ярче, что вот как же это так: я теперь есть и живу, а через три минуты буду уже нечто[16 - «Идиот».]. Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце. Я ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от них.
Я ждал казни по крайней мере еще чрез неделю; я как-то рассчитывал на обыкновенную формалистику, но бумага моя вышла довольно быстро.
В пять часов утра я спал. Было еще холодно и темно. Вошел тюремный пристав и осторожно тронул меня за плечо; я приподнялся:
– ?Что такое? – спросил я.
– ?В десятом часу смертная казнь.
Я со сна не поверил, начал было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, и уже ничего не хотел говорить. Пристав смотрел на меня, и я потом сказал: «Все-таки тяжело так вдруг…»
Тут часа три-четыре проходят на известные вещи: на священника, на завтрак, к которому вино, кофей и говядину дают. С тобой всё время неотлучно был священник, и все говорил[17 - «Идиот».]. Наконец, везут по городу и уходят дома, – о, это ничего, до поворота во вторую улицу еще так далеко. Но вот уже и поворот в другую улицу – о! это ничего, ничего, еще целая улица. И сколько бы ни уходило домов, он всё будет думать: «Еще осталось много домов». И так до самого конца, до самой площади[18 - «Братья Карамазовы».]. В самые страшные минуты человеческие, человек обо всем забудет, а какую-нибудь зеленую кровлю, мелькнувшую ему по дороге, или галку на кресте – вот это он запомнит[19 - «Братья Карамазовы». Среди наблюдавшей за казнью толпы стоял в треуголке семнадцатилетний юноша по имени Александр Егорович Врангель, с которым Достоевский пятью годами позднее обменяется рукопожатием в месте под названием «Чертова песочница».].
А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас – душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно! Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. А тут всю эту последнюю надежду отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!
Священник, должно быть, человек умный, перестал говорить, когда мы достигли плаца, и дал мне приложиться к кресту. Ноги слабели и деревенели, и тошнота была, – чувствовали вы это когда-нибудь в испуге или в очень страшные минуты, когда и весь рассудок остается, но никакой уже власти не имеет? Священник крест к самым губам подставил, и крест я с жадностию поцеловал, точно спешил не забыть захватить что-то про запас…[20 - «Идиот».] В последнюю минуту я вспомнил брата; я тут только узнал, как люблю его!
Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что его императорское величество дарует нам жизнь.
Все решено! Я приговорен к 4-х-летним работам и потом в рядовые. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда – вот в чем жизнь, в чем задача ее. Я сознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою. Да правда! та голова, которая создавала, жила высшею жизнию искусства, которая сознала и свыклась с возвышенными потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих. Осталась память и образы, созданные и еще не воплощенные мной. Они изъязвят меня, правда! Но во мне осталось сердце и та же плоть и кровь, которая также может и любить, и страдать, и желать, и помнить, а это все-таки жизнь!
Как оглянусь на прошедшее да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неуменье жить; как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, – так кровью обливается сердце мое. Жизнь – дар, жизнь – счастье, каждая минута могла быть веком счастья. Si jeunesse savait![21 - Если бы молодость знала! (фр.)] Теперь, переменяя жизнь, перерождаюсь в новую форму[22 - Письмо М.М. Достоевскому от 22 декабря 1849 г.].
Но, впрочем, я начал мой рассказ, неизвестно почему, из средины. Коли уж всё записывать, то надо начинать сначала[23 - «Униженные и оскорбленные».].
Глава 1
Белые ночи
1821–1845
О детстве я могу припомнить одну-две вещи, но как будто во сне[24 - «Неточка Незванова».].
Федор родился в Мариинской больнице для бедных Московского воспитательного дома одной из первых бесплатных клиник в Москве, где его отец служил штабс-лекарем. Михаил Андреевич Достоевский происходил из духовенства, но в 1809 г. покинул Шаргородскую духовную семинарию, дабы изучать медицину. Все силы свои он направил на то, чтобы добиться чего-то для себя и семьи. Закончив службу военным врачом, в 1819 он вступил в брак с Марией Федоровной Нечаевой, дочерью купца. Годом позже родился их первый сын Михаил, а 30 октября 1821 и второй – Федор Михайлович Достоевский.
Вместе с семью детьми[25 - У пятого ребенка, Веры, была сестра-близнец, умершая во младенчестве.] супруги теснились в крошечной квартире на территории больницы: Михаил и Федор в маленьком закутке, сестра Варвара в гостиной на диване, а люльки малышей в качестве традиционного метода предохранения помещались в родительскую спальню.
Юный Федор рос резвым, любознательным ребенком. Он постоянно вступал в разговоры с незнакомцами и рвался исследовать окружающий мир, но неизменно был возвращаем заботливой матерью. Помню еще около дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных окнах, палисадник с цветами, дорожку, а вас, мама, помню ясно, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…[26 - «Подросток».]
Михаил Андреевич по мере сил откладывал деньги, после работы принимая частных пациентов. Когда Федору исполнилось семь, отец был пожалован орденом Св. Анны за «исключительную службу», что официально ввело Достоевских в число потомственных дворян, хоть и низшего круга. Они наняли прислугу – кучера, лакея, кухарку, горничную и няню Алену Фроловну; та была для женщины довольно высокого роста и притом очень толста, так что живот ее почти висел до колен. Однажды с ней приключился кашель, и она утверждала, что страдает от чахотки; сама мысль о том, что няня способна зачахнуть, казалась Федору невероятно смешной.
По воскресеньям Мария Федоровна играла детям на гитаре, но остальные дни сливались в сплошную череду. Их жизнь в Москве была расписана по часам. Подъем в шесть, уроки в восемь, обед в час, два часа «тишины невозмутимой», пока отец спит, а кто-то из малышей отгоняет от него мух липовой ветвью. Ужин, молитва, сон. Старшие мальчики порой играли с детьми пациентов или прислуги на территории больницы, а Федор заводил беседы со взрослыми, хоть и знал, что ему это запрещено[27 - Любопытный слух об этом времени всплыл позднее. По словам советского исследователя Сергея Белова, Зинаида Трубецкая припоминала, как Достоевский рассказывал в конце 1870-х, что играл с девятилетней дочкой повара или кучера, которая показывала ему цветы. Однажды ее изнасиловал пьяница, и она скончалась от потери крови, не дождавшись доктора Достоевского. Горе оскорбившему младенца. («Братья Карамазовы»)].
Если их и выпускали в больничный сад, то только на короткую прогулку ранним летним вечером, да и то когда позволяла погода. Но чаще они из окна смотрели на бедных, больных людей, бродящих по двору в суконных верблюжьего цвета халатах, или упрашивали няню почитать им. В темной комнате она шептала им, чтобы не помешать родителям, сказки из «Тысячи и одной ночи» или про Синюю Бороду. Федор внимательно слушал. Я начал читать с жадностью, и скоро чтение увлекло меня совершенно. Все новые потребности мои, все недавние стремления, все еще неясные порывы моего отроческого возраста вдруг уклонились в другой исход. Скоро сердце и голова моя были так очарованы, скоро фантазия моя развилась так широко, что я как будто забыл весь мир, который доселе окружал меня[28 - «Неточка Незванова».]. Он читал все, что попадалось в руки: сперва сборник историй из Ветхого и Нового Заветов, позднее Чарльза Диккенса и Николая Гоголя. Более всех Федор любил произведения Пушкина, в то время бывшие фактом новейшей литературы, перечитывал его стихи вновь и вновь, обсуждал их с Михаилом и заучивал наизусть.
Поскольку теперь доктор Достоевский стал дворянином, ему разрешено было владеть землей, и семья влезла в долги для покупки сельца Дарового с деревенькой Черемошней в дне езды от Москвы. Поместье насчитывало около сотни душ, а земля не отличалась плодородием, так что за год крепостные снимали урожай едва достаточный, чтобы прокормить скотину[29 - В то время размер поместья определялся количеством крестьян мужского пола, или «душ», прикрепленных к земле.]. Но для мальчика, чей мир состоял из городских построек с больными бедняками, Даровое было раем. Каждую весну с девяти лет Федора мать, братья и сестры усаживались в экипаж, а сам он садился на козлы, и они покидали отца и отправлялись в тихий и безмятежный мир деревни, где дети дни напролет могли играть на свежем воздухе под присмотром крестьян. Одной из таких игр были «лошадки», когда юные господа набирали упряжки из крестьянских детишек и устраивали с ними на дороге «лошадиные» скачки. В каждой упряжке-тройке был мальчик-коренной и девочки-пристяжные, и заботою кучера было получше и посытнее накормить их. А потому всякий день во время обеда подбирался большой запас порций различных блюд, и дети отправлялись в «конюшни» «выкармливать» приносимое. По вечерам маленькие Достоевские помогали лущить горох под треск влажного дерева в очаге, а перед сном Федор писал записки с вежливой просьбой обождать несколько дней с похоронами, случись ему умереть во сне, – на случай, если очнется[30 - В «Бесах» Степан Тимофеевич вспоминает о своем сыне: «В детстве был нервным, чувствительным и боязливым; ложась спать, клал земные поклоны и крестил подушку, чтобы ночью не умереть» («Бесы»).]. Все, все возвращается так ясно. Думая о прошлом, я мог бы заплакать.
Дом стоял на холме. У подножия холма, подле липовой рощи, переходившей в березовую, Мария Федоровна обустроила большой пруд. С самого первого лета Федор проводил в роще так много времени, что ее стали называть Фединой. Свежо! холодно! В избах на берегу засветятся огоньки, стадо пригонят. Небо такое холодное, синее и по краям разведено всё красными, огненными полосами[31 - «Бедные люди».]. Больше всего на свете он любил эту рощу, полную грибов и диких ягод, букашек, ежей, белок и сырого запаха перетлевших листьев. Тишина стояла такая плотная, что каждый малейший звук раскатывался громом – хлопанье крыльев вспугнутой птицы, шелест камыша на ветру, плеск рыбы в пруду. Иногда над поверхностью воды собирался туман, искажая формы, превращая деревья в бесформенных гигантов. Смысл рая – в его потере, и эта память – об устойчивости и безмятежности, об исследовании мира, играх и любящей матери – была слаще всего своей краткостью.
