Катарина

скачать книгу бесплатно

Катарина
Кристина Вуд

Деревню Свибло, где проживает Катерина, в июле сорок первого оккупировали немцы. В 18 лет ей пришлось напрямую столкнуться с ужасами войны – на ее глазах враги убивают мать. Весной сорок второго новая власть решает отправить оставшуюся молодежь на принудительные работы в Германию. В их числе оказалась и Катя со старшей сестрой Анной.

В Германии Катерину выкупила немецкая помещица в качестве горничной. Сестре ее свезло меньше – Анну выкупил хозяин прачечной. Страх из-за потери сестры заставляет Катю пойти на отчаянный шаг – сбежать от строгой помещицы в прачечную, а после вместе с Анькой бежать из немецкого рабства.

Благодаря помещице, Екатерине волей-неволей приходится вливаться в ряды немецкой элиты. Она осознает, что немецкий офицер, заведующий пленными русскими – частый гость в доме помещицы. У Катерины нет никаких сомнений, что он может помешать ее плану. Но каково же было ее удивление, когда под натиском обстоятельств, она узнает, кто на самом деле скрывается за немецкими погонами…

Кристина Вуд

Катарина

Посвящается всем родственникам, кто терпел мои бесконечные расспросы и томился в ожидании окончания книги. А в особенности, моей двоюродной бабушке Валентине Ивановне Казачок

А также тем, кого с нами нет – моей прабабушке Дмитриевой (Богдановой) Екатерине Васильевне и дедушке Дмитриеву Геннадию Петровичу.

Я не застала вас в сознательном возрасте, но отчетливо ощущаю неразрывную связь с вами по сей день

Предисловие

В первую очередь мне хочется поделиться с тобой, читатель, каким образом и в какой момент у меня созрела идея написать роман, который ты держишь в руках. В книге описывается период из жизни моей прабабушки – Богдановой Екатерины Васильевны. Она умерла в 1992 году, поэтому, к сожалению, я не застала ее. Но мама в детстве частенько рассказывала мне историю бабушки Кати, и уже тогда я находила ее весьма интересной.

В один момент во время очередного семейного застолья после упоминания жизни бабушки Кати в немецком плену, я вдруг осознала, что ее история достойна печати. Тогда за моими плечами было написано два романа, а третий был на подходе, и я медленно, но верно, приняла решение – книге быть.

Самое сложное, дорогой читатель, было собрать достоверную информацию о том периоде жизни моей прабабушки. Этот роман – мой первый опыт в реализме, еще к тому же речь идет о таком важном историческом событии, как Великая Отечественная война. Признаться честно, было страшно оплошать в знаниях истории того времени, учитывая тот факт, что мои знания о ВОВ были основаны лишь на школьных учебниках истории. К тому же, на мне лежала еще одна ответственность – я собралась писать про своих родственников, а значит должна отвечать за каждое написанное слово.

Но, начав собирать матчасть для книги, я столкнулась с недостаточной информированностью. По правде говоря, никто из моей семьи не знал большинства деталей, которые могли бы сыграть ключевую роль в сюжете. Родственники обладали скудной информацией о жизни прабабушки того периода, в т.ч. никаких подтверждающих документов на руках у нас не было. Сама бабушка при жизни неохотно рассказывала детям и внукам о военном времени, делилась только самой основной информацией, которая дошла и до меня. Но мне удалось добыть единственный документ, подтверждающий ее историю. В ГАРФ в открытом доступе хранятся именные списки угнанных в немецкое рабство. Там я и нашла свою прабабушку.

Тогда же дочь бабушки Кати – Крицкова Нина Петровна – посоветовала мне найти в социальных сетях нашу дальнюю родственницу, потому как она должна многое знать о том времени. Я нашла ее, мы познакомились, и начали вести активную переписку. Казачок Валентина Ивановна оказалась моей двоюродной бабушкой и дочерью Анны Богдановой (старшая сестра моей прабабушки). Во многом благодаря ей и имеющейся информации у нее на руках (документы и фотографии), я восстановила хронологию событий, и на этой основе начала расписывать сюжет.

Хочу выразить отдельную благодарность Валентине Ивановне – если бы не вы, эту историю нельзя было бы причислить к той, что основана на реальных событиях. Можно сказать, во многом благодаря этой истории мы с вами и познакомились. Спасибо вам, что терпели мои бесконечные расспросы, мне действительно было важно знать, как все происходило на самом деле.

Остался один важный момент, который я бы хотела упомянуть, дорогой читатель. Данный роман не претендует на стопроцентную историческую достоверность. Стоит отметить, что это не документальная литература, а всего-навсего художественный роман, хоть и основанный на реальных событиях. В основу сюжета легла история моей прабабушки, но я также не исключаю тот факт, что она могла что-то приврать, а что-то недосказать.

Безусловно, я следовала основным историческим событиям и важным моментам. Но, прежде чем закидывать меня тапками за то, что я (условно говоря) описала форму эсэсовцев образца 1939 года, вместо образца 1943 – я хочу, чтобы вы услышали и поняли меня. Очень трудно писать на тему второй мировой войны, ведь без соответствующего образования тяжело разобраться в мелочах, и уж тем более учесть все детали что со стороны СССР, что со стороны нацисткой Германии. Что бы тебе было понятно, я приведу простейший пример: только чтобы изучить и описать форму офицеров СС, мне понадобилось три дня и куча ромашкового чая. Я искала определенную дивизию, изучала ее командиров и историю отдельной дивизии СС в целом. А ведь до этого я даже не знала где находятся петлицы, понимаешь, дорогой читатель, насколько я была далека от войны?

Благодаря изучению матчасти к этому роману, я узнала многое: о жизни в немецком тылу, насколько отличался тогдашний уровень жизни в Германии от СССР, как увозили советских граждан в Германию, в каких условиях их содержали, где они работали, а также почему до сих пор замалчивают эту тему. Знаешь, я даже побывала на литературном семинаре, куда отправила на оценку первые главы. Там мне сказали, что таких историй еще не читали и предупредили, что на меня обрушится волна хейта после выхода книги в свет.

Я тогда недоумевала, почему никто об остарбайтерах (восточные рабочие в Германии: русские, украинцы, белорусы) еще ничего не писал… Да и в фильмах о них упоминается редко и вскользь, как о чем-то неважном и недостойном внимания зрителя. И только разобравшись в ситуации, я поняла в чем дело. К людям, которые побывали в немецком рабстве, в СССР относились плохо, даже с неким презрением. Обзывали немецкими подстилками и предателями, обвиняли в том, что их завербовали немцы… в общем, едва ли не объявляли врагами народа. Людям было все равно, что остарбайтеров насильно загоняли в вагоны, и что абсолютное большинство не хотели туда ехать. Либо залезаешь в вагон, либо пуля в лоб. Стоит отметить, что немцы угоняли в основном девушек от шестнадцати до двадцати лет, какой отпор они могли дать вооруженным солдатам с овчарками? Сомневаюсь, что те, кто осуждал остарбайтеров после войны, поступили бы как-то иначе на их месте.

Я также изучала немногочисленные воспоминания остеров, они отлично заполнили все дыры в сюжете и помогли ответить на некоторые вопросы. Но подробнее об истории остарбайтеров и о том, что с ними стало на родине после войны, я расскажу в конце.

Прошу тебя, дорогой читатель, кем бы ты ни был: учителем, программистом, военным и уж тем более историком… Во время прочтения этой книги погрузись сюжет, познакомься с героями, оцени их положение, и возможно, даже посочувствуй им. Написав этот роман я всего лишь хотела рассказать историю своей прабабушки, никак не написать параграф в учебнике истории.

Я хочу показать, что остарбайтеры – это такие же жертвы нацистского режима. Я искренне не понимаю почему историки по сей день обходят эту тему стороной. Замалчивание и тотальное игнорирование существования остеров – неправильно, глупо и несправедливо. Эти

дети – а их были миллионы – обычные советские граждане, которые пытались выжить на оккупированных немцами территориях, а потом уже выживали и в немецком тылу. Они ничем не отличались от других, и уж тем более не заслуживали такого отношения со стороны народа и советского правительства.

Я абсолютно убеждена, что моя прабабушка и все люди, пережившие немецкое рабство, заслуживают того, чтобы их знал и помнил весь мир.

Надеюсь, во время прочтения ты откроешь для себя что-то интересное, а также узнаешь много нового. Ведь неважно какого ты возраста, всегда приятно натолкнуться на удивительные открытия.

Желаю приятного чтения!

P.S: прежде чем ты перелистнешь страницу, я хочу поделиться с тобой списком песен, которые вдохновили меня на написание. И которые, возможно, помогут тебе глубже прочувствовать персонажей и окунуться в эстетику данного произведения:

Анна Пингина – «Говорила мне бабка лютая…»

Анна Пингина – «Клевер»;

Клава Кока – «Катюша»;

Кристина Орбакайте – «Тучи в голубом».

Глава 1

Основано на реальных событиях

д. Свибло, Псковская область

Прежде я никогда не задумывалась о смерти.

Вряд ли кто-то думает о ней всерьез в восемнадцать-то лет. В молодости всегда кажется, что смерть никогда тебя не коснется, заодно обойдя стороной всех твоих близких. А если вскользь и задумываешься о ней, то, как о чем-то далеком, о чем-то, что никогда с тобой не произойдет.

Впервые я столкнулась с ней лицом к лицу 30 сентября 1941.

Эта дата навсегда врезалась мне в память и намертво въелась в кожу, поделив жизнь на «до» и «после». И я уже оставила все тщетные попытки забыть тот роковой день… ведь эти цифры нацарапаны на надгробном кресте моей матери.

На тот момент наша деревня была оккупирована гитлеровскими войсками уже шестьдесят пять суток, ровно тысяча пятьсот шестьдесят часов, и никто не знал, какая из минут могла стать для него последней.

Но мне повезло.

Ровно до того дня я не сталкивалась напрямую с ужасом, который застывал в стеклянных глазах людей в момент осознания собственной смерти. До меня доносились лишь резкие и приглушенные выстрелы, пронзительные крики и бездушная неразборчивая немецкая речь, от звучания которой в жилах стыла кровь.

В тот момент я гадала, кого убили на этот раз. Соседку тетю Глашу, которая любила почесать языком и лезть не в свое дело; добродушного дядю Пашу, подружившегося с самогонным аппаратом, или же беззащитную дворнягу, которая раздражающе скулила все утро. А, быть может, прямо сейчас словила смертельную пулю Людка, с которой мы просидели за одной партой несколько лет?

Я не знала.

Я ничего не знала, кроме всепоглощающего страха, который пронизывал каждую клеточку тела. Он заставлял лезть в кровать и трусливо накрываться пуховым одеялом, сворачиваясь калачиком. Меня жутко знобило, даже когда на улице стояло бабье лето. Страх сковывал все тело, когда за окном стояла мертвая тишина, без единого намека на выстрел. Но когда этот одинокий выстрел все же разрезал оглушающую тишину, мне оставалось уповать лишь на одно – чтобы тот, кто словил эту пулю не оказался моим братом, сестрой или матерью.

Мы не знали зачем они к нам пришли. Мы не знали, что происходит. О начале войны узнали лишь спустя неделю благодаря людям, вернувшимся из Пскова. Они с ужасом в глазах рассказывали об объявлении войны и беженцах, которые прибыли в Псковщину из Прибалтики и Белоруссии.

Оккупировали нашу деревню седьмого июля 1941 года. За все то время, что немцы находились в Свибло, они ни разу с нами не заговорили, не обмолвились ни единым словечком. Для всех нас до последнего оставалось загадкой почему они молчали. Мужчины в серой форме безмолвно выполняли приказы с непроницаемыми лицами. Словно пытались доказать, что они и не люди вовсе. Словно за проявление чувств по отношению к нам их в буквальном смысле наказывали. Они выбрали единственный язык общения – язык силы и угроз. И, стоит признать, все мы прекрасно понимали их без слов.

Мать запретила нам покидать территорию дома после того, как немцы устроили облаву на местных студентов, собравшихся у райцентра, приняв их за партизан. Ребятам было не больше семнадцати. Нет, немцы не убили их, так как не смогли доказать прямую причастность к партизанству, но в тот же час увезли ребят в неизвестном направлении… Больше мы их не видели.

Но, положа руку на сердце, я и не горела желанием стать жертвой. Все, что я хотела на тот момент – прежней невинной свободы. Я отчаянно желала выйти из дома, боясь не нарваться на вражескую пулю и не столкнуться с опасностью, преследовавшей на каждом шагу.

Тот день я помню смутно. Отчасти потому, что все произошло настолько молниеносно, что первое время я не могла свыкнуться с этой мыслью. И отчасти от того, что отчаянно хотела забыть и стереть тот день навсегда из памяти.

Но как бы я не старалась, этого не происходило.

Окна нашего дома выходили на огромное картофельное поле, на выкапывание которого уходил не один день. С раннего утра мамка в компании других работящих женщин отправилась собирать урожай, чтобы хоть как-то прожить зиму, о которой каждый из нас боялся даже думать. Все было, как и прежде, в свободное время: лучи палящего солнца уже с раннего утра припекали, где-то поблизости кукарекали петухи, а наша собака Тишка гневно лаяла на каждого прохожего немца, но лай ее не распространялся дальше железной цепи.

Но в глаза бросалось одно – люди молчали.

Никто уже не слышал радостную женскую речь с поля, вперемешку с народными песнями и неуместными бородатыми анекдотами. Женщины больше не обменивались свежими сплетнями, их звонкий раскатистый смех не ласкал уши прохожих, они не обсуждали у кого помидоры краснее, а яблоки слаще. Каждая боялась вымолвить одно единственное слово, которое могло стоить ей жизни. Именно поэтому в поле стояла непривычная тишина: женщины выбрали единственный верный путь к спасению – безропотно выполнять работу.

Но в тот раз они проиграли. Проиграли, даже не успев понять, что в этой безмолвной войне не было победителей.

– Так и будешь глядеть по сторонам? – раздался запыхавшийся голос старшей сестры за спиной. – Мамка послала за водой, где кувшин?

Анька была старше меня всего на каких-то два года, но командовала наравне с матерью так, словно вознамерилась занять ее место. Собственно, именно поэтому она и находилась у нее в любимчиках, куда нам с младшим братом дорога была закрыта. Мать взяла ее с собой в поле в качестве подмоги, как ответственное лицо, в то время как я уже должна была вовсю готовить обед.

Я развернулась к сестре всего на мгновение, отводя взгляд от окна. Она впопыхах искала кувшин, переворачивая вверх дном половину кухни, со свойственным ей хмурым и сосредоточенным взглядом. Этот грозный взгляд я называла характерной чертой нашей семьи. Он достался нам от матери, а ей от нашей бабки, не обойдя стороной каждого. Все в поселке знали, что как только на лбу Богдановых появилась грозная морщинка – к ним лучше не подходить. Собственно, именно поэтому у нас с Анькой было мало ухажеров, хоть мы с ней и прослыли первыми красавицами деревни, но мужская половина попросту боялась нашего взгляда. Никто и понятия не имел, что мы не могли контролировать этот суровый взгляд, он получался сам по себе и был неотъемлемой частью нашей жизни, наравне со светло-русыми волосами.

– Катька! Я же говорила тебе, не ставить его в тот ящик! Ну, свалится же и разобьется! – в привычном командном тоне проворочала сестра. Ее брови угрюмо сошлись на переносице, а голубые глаза манящего ледяного оттенка – еще одна особенность нашей семьи – укоризненно сверкнули в мою сторону. – Из чего пить потом будем?

Я хотела было возразить ей в ответ, но как только мои губы распахнулись – слух уловил громкую и непрерывную автоматную очередь снаружи, вперемешку с ревом мотоцикла. Мы мигом бросились к окну, наблюдая как два немца в неизменной серой форме хладнокровно расстреливали всех подряд, за считанные секунды минуя поле на мотоцикле.

Позади раздался треск глиняного кувшина. Его осколки еще долго гремели в сознании наравне с немецкой автоматной очередью. Ошарашенная Анька еще с минуту бросала тревожные взгляды то на поле, то на меня, то на пустые руки и на коричневые осколки кувшина, распластавшиеся по деревянному полу. Она испуганно выронила его, пытаясь осознать страшное.

Взгляд вернулся к окну, где на моих глазах одна за другой падали наземь женщины, которых я знала всю сознательную жизнь. Кто-то бросал лопату и мгновенно хватался за живот, кто-то отчаянно кричал, моля о пощаде, а кто-то еще пытался бежать, но и их настигла вражеская пуля.

И только моя мать хваталась за лопату как за спасательный круг, мужественно стараясь перетерпеть пронизывающую боль от поражения немецкой пули. Она старалась, она держалась, но сила притяжения и человеческие силы, которые с каждой секундой покидали ее – сделали свое дело. Она упала на колени, и я отчетливо ощутила больной укол в сердце, сдавливающий грудную клетку, и не дающий ни единого шанса на вздох. Ее непроницаемый взгляд направился четко в окно, улавливая наши перепуганные лица.

Я даже не успела понять, куда приземлилась пуля, потому как мать мужественно стояла на коленях, прожигая нас угасающим взглядом стеклянно-голубых глаз. Но в последний момент она не выдержала и полетела вниз, зарываясь лицом в землю.

– Мама!

Отчаянный крик, который вырвался из груди сестры, заставил испуганно дернуться. Только в тот момент я осознала, что практически не дышу.

– Катька! Чего стоишь, как вкопанная?!

Анька грубо толкнула меня в бок, прорывая путь к входной двери, а я продолжила наблюдать как ее светло-русая коса прыгает из стороны в сторону. Я боялась пошевелиться, боялась сглотнуть, сделать лишний вдох и выдох. Руки мгновенно поразила нервная дрожь, они тотчас же заледенели от липкого ужаса и осознания, которое постепенно, шаг за шагом, накрывало с головой. В один момент я испуганно попятилась назад, отходя от окна как можно дальше, словно опасаясь увидеть там смерть собственной матери еще десятки, сотни раз. Наверное, видеть смерть родителей снова и снова – одна из вечных пыток в аду.

Но мы находились на земле, которая день за днем катилась в ад, не давая ни единого шанса на спасение. И никто не знал, что в этой ситуации лучше – умереть, утопая в луже собственной крови, или же мужественно бороться до конца, продолжая терпеливо глотать все ужасы войны.

Глава 2

Раньше я никогда не задумывалась о страхе всерьез.

О животном страхе, который пронизывает тело вплоть до ледяных мурашек, до прерывистого дыхания, без возможности вздохнуть полной грудью, до холодного озноба дрожащего тела и мистического шевеления седеющих волос.

Благодаря войне я осознала, что у страха целое множество оттенков и полное отсутствие границ.

Мамка всегда говорила мне, что я сильная. Что смогу перетерпеть любую боль и пережить различные непредвиденные ситуации. В отличие от Аньки, которая при любом раскладе впадала в панику, граничащую с истерикой. Она говорила мне, что силой духа я пошла в нее, но по-прежнему продолжала любить Аню так, словно та ее единственный ребенок, и я не воспринимала ее слова всерьез. Возможно, таким образом она пыталась мне доказать, что я и не нуждалась в ее поддержке… ведь я настолько самостоятельна и самодостаточна, что вполне могу обойтись без материнской любви и заботы?..

Я не переставала задаваться вопросом: а в чем же была моя сила? Как она проявляется и почему судьба обязательно должна уготовить мне испытания? Почему с самого детства я терпеливо глотала боль и слезы при любом падении, ссадине, незаслуженной тройке по математике, стойко полола огороды под палящим солнцем, ни разу не посетовав на изнурительную жару… В то время как Анька сразу же лила слезы, бросала лопаты посреди огорода, недовольно кричала, ворчала на плохую погоду и учителя, который якобы нарочно ставил ей плохие оценки. Она опускала руки после первой неудачи, а затем тут же бросалась в объятия матери, которая ее утешала, мягко поглаживая по голове.

Я всегда злилась на мамку. Много лет хранила эту горькую детскую обиду где-то глубоко в сердце. Мой детский разум никак не мог понять того разделения, ведь что мне, что Ваське – нашему младшему брату – с самого детства не хватало простого материнского тепла. Мать била себя кулаком в грудь и утверждала, что Васька должен вырасти настоящим мужчиной: он не имел права плакать, ворчать и жаловаться… и конечно же ему вовсе не нужна была материнская ласка. А в мою сторону летели совершенно нелепые, по-моему мнению, обвинения. Мать утверждала, что я слишком черства, холодна и прямолинейна. Уверяла, что я чересчур отстраненно отзываюсь на различные события, мне плевать на родную сестру, я не люблю собственную мать, и мой хмурый убийственный взгляд погубит не одного мужчину.

Все восемнадцать лет она твердила, что меня такую никто и замуж не возьмет. Что мужики будут носом воротить и побегут в объятия других более покладистых и покорных женщин, умеющих ублажать и одаривать любовью. Ей и в голову не приходило, что у меня не было достойных примеров того, как нужно правильно преподносить себя в обществе, как общаться с противоположным полом и даже как правильно выражать чувства. Она вовсе и не подозревала, что я ее полноценное зеркало со всеми вытекающими последствиями.

Но все это было до войны и потери матери.

Стойкость, смелость и сила духа вмиг испарились, как только на нашу землю вступил немецкий сапог. Ведь ни одна война не обходилась без того животного ужаса, седеющих волос и полного переосмысления жизненных ценностей.

После нее еще никто не возвращался прежним.

Когда мы вернулись с похорон матери и еще нескольких женщин, которых знали всю жизнь – родные стены дома давили и угнетали. Отныне нам суждено было жить без матери. Три дитя, полностью опустошенные ее могилой и внезапной гибелью, свалившейся на молодые плечи. На похоронах Анька рыдала как сумасшедшая, обнимая самодельный крест на могилке, Васька всю церемонию стойко терпел, но под конец не выдержал и смахнул навернувшиеся слезы, а я… молча стояла и не могла поверить, что все происходящее было не страшным сном, который закончится в одночасье, а суровой, ужасающей действительностью.

Аня, в свойственной ей манере, после того как пришла в себя после смерти мамы, сразу же взялась за хозяйство, раздавая поручения направо и налево. Вероятно, она отвлекалась таким сумасшедшим контролем. На следующий день после похорон Васька сбежал на фронт, ему едва исполнилось шестнадцать. Провожали мы его молча и быстро, под покровом ночи.

И я была рада, что его не было с нами тогда, когда спустя пару месяцев после смерти матери в наш дом бесцеремонно ворвались немцы. В то время мне уже исполнилось девятнадцать, а Аньке двадцать один, и мы только-только привыкли жить вдвоем, без чьей-либо помощи.

Трое мужчин в серой форме и непроницаемыми лицами молча зашли к нам, будто проделывали это уже десятки, сотни раз. Тот, что находился впереди сначала бегло осмотрел небогатое убранство дома, а затем направился в нашу сторону. Двое других, значительно моложе его, остались сторожить дверь, а их угрожающие винтовки были направлены дулом вверх. Мы с Анькой нервно переглянулись, но продолжили стоять на прежнем месте, с ужасом ожидая дальнейших событий.

Если бы отец в тот момент находился рядом с нами, он бы не допустил, чтобы в наш дом ворвались немцы, наставляя оружие на его дочерей. Но, к сожалению, он умер тогда, когда я еще была слишком мала, чтобы помнить о нем…

– Пожалуйста! Не трогайте нас, умоляю! Мы ни в чем не виноваты! – сквозь слезы закричала сестра, испуганно сгибая руки в локтях.

Внутренняя сторона ее ладоней была истерзана топором и занозами, вперемешку с запекшейся кровью. После смерти матери все обязанности по хозяйству мы поделили поровну, и Анька взяла на себя ношу рубить дрова.

Мужчина в серой форме с холодным равнодушием бросил беглый взгляд в сторону сестры, которая продолжала нервно всхлипывать, боясь взглянуть им в глаза. Затем шагнул в мою сторону, болезненно схватив за запястье. Я нервно сглотнула, ощутив его ледяные пальцы, и постепенно осознала, что кислород в легких угасал с каждой секундой.

– Катька! – раздался жалобный писк Ани. Она инстинктивно дернулась в мою сторону, но, уловив сверкнувшую винтовку немца, тут же попятилась назад, пугливо прижимаясь к стене.

Без единого слова мужчина с силой повел меня к выходу. Лишь одним глазком я успела уловить, как один из молодых офицеров рванул к Ане и грубо схватил ее за руки. Меня вели впереди сестры, словно какую-то преступницу, нарушившую парочку серьезных законов. Ноги еле волочились по земле, едва перешагивая препятствия в виде разбросанных камней, дров вперемешку с остатками снега и других свидетелей немцев. Где-то поблизости раздавались испуганные крики знакомых голосов, недовольно мычали коровы, кудахтали наседки и кукарекали петухи.

А я шла и гадала, куда нас ведут. Быть может, на расстрел? Но тогда бы им не составило никакого труда застрелить нас в доме, потому как нет смысла выводить ради этого на улицу. Быть может, они решили устроить показательную казнь? Положа руку на сердце, было уже без разницы, где я окажусь в следующее мгновение. Я думала лишь об одном – поскорее бы все закончилось. Я не хотела воевать, я не хотела жить в постоянном страхе, я не хотела оказаться в лапах немца. Я лишь хотела ощутить сладкий привкус свободы, о котором мы все в одночасье позабыли.

Но меня грубо швырнули в толпу таких же зевак моего возраста и даже чуть младше. Анька тут же судорожно схватила меня за руку, как только ее также, как и меня толкнули в сторону молодежи. Знакомые лица испуганно озирались, сталкиваясь друг с другом плечами, кто-то даже умудрялся перешептываться между собой, а я окидывала всех беглым взглядом. Мы находились в одном ряду с девушками от пятнадцати до двадцати лет.

В толпе раздался вялый писк и через несколько секунд мужчина средних лет в сером немецком кителе грубой хваткой выдернул девушку, примерно, моего возраста. Она испуганно озиралась на него, ожидая очередного подвоха, но он лишь перетащил ее на сторону офицеров, продолжив удерживать за локоть.

– Ася! – невольно сорвалось у меня с губ, прежде чем я успела подумать, ведь глаза узнали в той девчонке лучшую подругу детства.

Анька тут же с упреком одернула мою руку.

– Заткнись, дура! – прошипела она, хмуря брови.

Я нервно закусила губу, гадая, что же на этот раз придумали немцы.

Офицер пару минут произносил какую-то невнятную речь из неопределенных слов над ухом Аси, и с каждым словом ее тепло-карие глаза становились все шире, а тонкие губы искажались в испуге. Осознание приходило ко мне слишком поздно, ведь они прознали, что она понимает немецкую речь еще пару недель назад.

– Мне велели перевести, – наконец, раздался неуверенный дрожащий голосок, и все мигом замолчали, полностью внимая каждому ее слову. – Ночью немцы устроили еще одну облаву на партизан. Сегодня всю молодежь ближайших деревень и сел отправят в Германию. Староста составил список ребят, которые подходят по возрасту. У нас есть десять минут, чтобы собрать необходимые вещи, не больше одной сумки на человека.

Со всех сторон послышались удивленные вздохи, вперемешку с недовольным гулом. Офицер, стоящий над Асей, грубо отдернул ее за локоть, и она моментально съежилась от страха.