скачать книгу бесплатно
Ночью Рафаэлю снова снилась заброшенная часовня. Было темно и сыро, тянуло запахом прошлогоднего мха и прогнившими грибницами. Под ногами – он ощущал это отчетливо – склизкая, жирная от влаги земля, едва прикрытая темно-бурыми, наполовину истлевшими листьями. Раф видел урывками, словно ему нацепили на лоб светодиодный фонарь, старенький и подслеповатый, и он в кромешной темноте бросал тощий луч вокруг, выхватывая то голые ветки, то осыпавшуюся кладку.
Но Раф знал – он не один. Он слышал чужое дыхание рядом, чувствовал чье-то присутствие.
Нет, страха не было. Была растерянность и желание понять.
Странное место: потемневшие от времени камни, стертые ступени давно покинутого и разрушенного дома, стены, покрытые мхом. За высокой аркой – мрачная темнота заброшенного помещения. Иногда свет выхватывал движение в глубине, потемневшие лики с нечеловечески большими глазами. В проеме мелькнул женский силуэт – девушка стояла спиной, на фоне черного провала двери. И будто бы собиралась войти внутрь. Собиралась, но не решалась.
Рафаэлю показался знакомым этот жест неуверенности – вскинуть руку, желая будто бы поправить волосы, но рука застывала в воздухе, а через мгновение безвольно опускалась.
Сердце забилось отчетливее, кровь запульсировала в висках, будоража неясное воспоминание.
«Эй, кто ты?», – голос не слушался, упирался в преграду, звуки вязли в зубах.
Рафаэль почувствовал, как стало жарко – стены здания осветило оранжевым, от углов потянулись языки занимающегося пламени.
«Стой!» – еще одна безуспешная попытка закричать.
Словно рот зашит. Крик закипал, прорываясь наружу и упирался в плотно сомкнутые губы.
Огонь подбирался к девушке все ближе. Но девушка стояла, не замечая его.
«Стой, уходи оттуда!», – Рафаэль задыхался – горло будто ватной пеной заткнуло.
Он хрипел, звал, рвал путы, которые не пускали к ней – черные ветки словно ожили, связывая его, притягивая к земле. Ноги утопали в жидкой грязи, как в болоте, ноздри забивал едкий дым, а глаза слезились, застилая хрупкий силуэт, проступавший в сизом дыму.
Пламя взобралось на крышу, осветило покосившийся крест на небольшом деревянном куполе. И в то же мгновение вспыхнула чернота внутри здания. Темный провал превратился голодный раззявленный рот.
Девушка качнулась и шагнула в него.
– Нет!
Голос сорвался на фальцет. Рафаэль вскочил в кровати – мокрый. Обнаружил, что ноги влезли в клапан пододеяльника, запутались в нем. Молодой человек тяжело дышал, озираясь по сторонам и все еще не осознавая, что увиденное – всего лишь сон.
Память подбросила воспоминания об объятом пламенем куполе и кресте. Раф шумно выдохнул. Вытер пот с лица.
– Приснится же такое, – пробормотал.
Потянулся за сотовым – почти три часа ночи.
– Наслушался вчера Татьяниных сказок про сгоревший скит и монахинь, вот и снится всякое, – так объяснил себе кошмар Раф.
С размаха опустился на подушку – поморщился: влажная. Решительно поднялся, перевернул на другую сторону. Подумав, взял лежавшую рядом подушку Карины – он никак не мог заставить себя спать на ней, будто ждал, что девушка вернется и займет свое любимое место. Заботливо взбил и положил обратно.
Долго смотрел в потолок на скользившие по нему огни проезжавших мимо автомашин. Сон как рукой сняло.
Рафаэль встал, прошел в гостиную. Включил компьютер – вкладка ожила на последней открытой странице – по центру видео с локации, предложенной Татьяной. Полусгоревшая часовня, ощущение заброшенности и безнадежного уныния. В правом поле экрана мигала реклама нового проекта на ТВ. Чуть ниже нее – информация о прошедших событиях.
Рафаэль достал папку с бумагой, из жестяной коробки – угольный карандаш. Неторопливо вздохнул.
Белый лист.
Композиционная разметка.
Линия горизонта чуть завалена. Очертания церквушки.
Рука скользила по листу, линии ложились на первый взгляд хаотично, прорисовывая что-то неясное, нечеткое. Как только что завершившийся сон. И такое же тревожное. В паутине линий стал проступать женский силуэт на фоне темного провала стены. Изящный профиль, изгиб хрупких плеч. Подобранные вверх вьющиеся волосы, открывшие трогательную и беззащитную шею.
Уверенные штрихи, как прикосновение к любимой.
Картина заполнялась, штрихи ложились все плотнее, забивая собой белоснежную чистоту листа.
Вырвав эскиз из альбома, Рафаэль положил его на пол, рядом с такими же графитовыми набросками – идеями будущих снимков. Еще вчера в кафе «Тростиночка» ему казалось, что он нащупал решение, даже сбросил несколько набросков арт-директору «The Photograph».
Он понимал, что ему нужна эта локация. Но Семен сказал, что настоятельница этого скита даже разговаривать с ним не стала, так что разрешения на съемку у них все еще нет. И это могла быть проблема – журнал будет запрашивать все исходники и согласования.
Рафаэль поручил Семену узнать в Росреестре, за кем зарегистрированы права собственности на эти руины.
А пока – думал.
Взгляд упал на последний набросок. Хрупкий силуэт на фоне голодной черноты, тревожные штрихи, будто когтистые лапы.
Карина. Девушка, которую он пытался остановить во сне была Карина.
* * *
К вечеру Семен позвонил, сообщил радостно, что «все ОК».
– Что именно «ОК»? – Рафаэль нахмурился, нажал кнопку «отправить» и отослал ссылку на Яндекс. Диск последнему клиенту, для которого завершил обработку фото.
Голова гудела, в желудке бурчало от голода. Чтобы ненароком это не стало слышно в динамик, зажал сотовый плечом, откупорил бутылку с минералкой, сделал пару больших глотков.
– Так по поручению твоему! По собственнику развалин.
– А-а, понял. И что?
Семен отозвался через мгновение:
– Ну… ОК, я же сказал… Пришлось сделать ускоренный запрос, с увеличенной госпошлиной, поднять кое-какие знакомства, чтобы ответили прямо сегодня. Потому что письменно только завтра можно будет…
Рафаэль кивнул.
– Значит, завтра в шесть утра общий сбор. Напомни Татьяне, чтобы захватила маску силиконовую…
– Чудовища?
– Да, его, родимого. Не уверен, что оно нам понадобится. Но пусть. И Семен… Найди веревки, не современные, а старые, типа пеньки? Найдешь? – он посмотрел на время – конечно, это свинство с его стороны, на часах почти шесть вечера.
Семен шумно засопел, но к совести взывать не стал, пробормотал:
– В гараже посмотрю… Нам же супер-новая не обязательно? Ничего, если немного промасленная окажется?
– Даже еще лучше. И сухой лед не забудь!
– Это помню, уже в багажнике.
Рафаэль, положив трубку, уставился в разложенные на полу эскизы. «Хорошо бы получилось», – подумал, стараясь избегать взгляда на набросок с девушкой, похожей на Карину из тревожного сна – это его личные проблемы, вряд ли они кому-то еще нужны.
* * *
– Млада, успокойся уже…
Девушки сдавленно смеялись, то и дело оглядываясь по сторонам, будто опасаясь, что их увидят. В темной от холода воде поблескивало апрельское солнце, струился тонкий, будто паутина парок – это они опустили белье в реку. Цветастые ткани набухли, поднялись пузырями над поверхностью, подхваченные несильным течением и порывом ветра.
– Ох и влетит нам из-за тебя, – девушка поправила платок на голове, надвинула на брови, неумело собрала багром отплывшую одежду, прибила к деревянному мостку.
Ее напарница, смешливая девушка-подросток все больше улыбалась, чем работала сегодня. Она подставляла солнцу веснушчатое лицо и без устали болтала.
– Да ничего не влетит, вот сколько настирали! Послушание выполнили, отчего не расслабиться? – помолчав, изучая свою новую подругу, она спросила: – Агата, а в миру? тебя как звали?
Карина осторожно, чтобы не поскользнуться на влажных, потемневших от времени досках, отозвалась:
– Тебе-то что?
– Да интересно просто. Все послушницы от мирских имен отказываются, зовутся, как матушка Ефросинья прикажет. У тебя совсем чудно?е имя. Не православное[4 - Агата – в православной традиции Агафья; женское имя греческого происхождения (восходит к древне-греческому ?????? (agathos), означающему «хороший, добрый»)]. Значит, и в миру тебя звали чудно?. Поэтому и спрашиваю. Интересно ведь…
– Ничего интересного. У тебя имя еще интереснее: Млада. – Карина, наклонившись, достала несколько рубашек, принялась отжимать. Покосившись на напарницу, бросила: – Ты так и будешь трепаться или поможешь?
– Пожалуешься? – девушка не шевелилась. Только теперь яркие, будто весеннее небо, глаза, искрились от настороженного удивления.
Карина вздохнула, снова вернулась к своему занятию:
– Дура ты… Сама знаешь, отречение от мирского – часть послушания. А ты меня во грех вгоняешь своими расспросами. Не хорошо. Я тебе о твоем имени не спрашиваю ведь, вот и ты не спрашивай.
Млада пожала плечами:
– А чего тут говорить, в этом тайны нет. Имя настоящее, мамой-папой данное…
Карина покосилась на нее подозрительно, но новых вопросов не задала.
Любопытная напарница соскользнула с пригорка, приблизилась к кромке воды. Подобрав длинную юбку и закрепив подол на поясе, подтянула к себе небольшое полотенце-рушник с вышивкой по краю. Скрутила ткань, наблюдая, как прозрачная вода возвращается в реку. Добавила примирительно:
– Почему сразу дура? У всего есть прошлое. У тебя. У этого ручья… Прошлое идет за нами, как его ни назови, не отпускает.
– Потому что болтаешь много. – Карина пожала плечами, вздохнула, но сказанное Младой засело под сердцем.
Девушка какое-то время полоскала белье. Покосившись на напарницу, все-таки спросила:
– А отчего у тебя мирское имя осталось? Конечно, странно, что без иноческого обряда, без батюшки матушка Ефросинья имена присваивает… Я читала, что послушницы – это еще не монахини, со своим именем живут. Или, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не…
Млада перебила Карину:
– А у меня обет такой.
– Ясно. – Карина закусила губу.
Отжав несколько рубашек, расправила их и резко встряхнула, расправляя складки. Влажное белье выбросило веер мелких брызг, засверкавших золотом в весеннем солнце.
– А в чем же тогда твой обет? – не выдержала, спросила.
Млада фыркнула:
– Кто-то говорил, что следует послушанию и любопытный нос не в свои дела не сует… – Посмотрев на девушку, примирительно отозвалась: – Ладно уж, скажу.
Оглядевшись по сторонам, наклонилась к Карине, одновременно вытягивая из-за пазухи тонкий шнур. Разжав ладонь, сунула Карине под нос болтающееся на нем обручальное кольцо.
– Видишь?
Темноволосая кивнула, затаила дыхание. Млада распрямилась, спрятала украшение обратно.
– Имя мое – мой крест. Я ж уголовница, Агата, воровка. Сюда мужем на исправление прислана.
– Мужем? Это ж сколько тебе лет? – Карина недоверчиво нахмурилась.
Млада посмотрела свысока:
– Двадцать два. Не веришь?.. А на сколько тяну?
Девушка растерялась.
– Ну, не знаю. Я думала, тебе лет шестнадцать…
Млада присвистнула. Отжав еще несколько вещей, с размаху бросила их в корзину.
– А это у меня кровь такая. И мать такая, и тетка, и бабушка, говорят, в свои шестьдесят на сорок тянула… Кровь цыганская. Мое проклятье, – девушка закусила губу. – Все, что плохо лежит, к себе прибираю. Особенно золотишко. И колечко это, – она кивнула себе за спину, – из ворованного золота сплавлено.
Она остро глянула на Карину, прищурилась. Та задумчиво перекладывала вещи в корзине, молчала.
– И чего тебя сюда, насильно привезли?
– Ну, отчего насильно?.. Муж сказал: или сюда, или в тюрьму. Я, видишь ли, у золовки, ну, у его сестры то есть, кое-чего взяла, – девушка вздохнула, – Выпрямившись, уперла кулаки в тощие бока: – Не выдержала. Бес попутал, однозначно. Сколько раз я эту чертову заколку на ней видела, сколько раз в руках держала, ни одна крамольная мысль не пошевелилась. А тут в гости к ним приехали… А у них дом богатый… Муж ее в администрации работает, сама понимаешь… Ну вот, приезжаем, я в дом первой вхожу, мой Гриша у машины замешкался, сигареты искал. И вот захожу и вижу, как золовка буфет запирает… И, заметив меня, аж побелела вся, съежилась… и так бочком-бочком – в кухню. Спряталась. И до того меня злость и обида взяла, что…
Девушка махнула рукой.
– Ну так если ты воровала, наверно, естественно, что люди ценности перед твоим появлением припрятывали, нет?
– Вот! В самый корень смотришь! Я ж до того раза никогда ничего чужого и не брала. Но разве кого убедишь, раз цыганка – значит, воровка. А тут, как увидела, что эта стерва свое шмотье прячет от меня, так и взыграло во мне. Увидела на столике заколку для волос, обычная побрякушка, думала. А она антикварная оказалась.
Она опустилась на корточки, подняла с берега камушек и со злостью запустила в воду – камень, скользнув по темной поверхности, как капля по раскаленной сковороде, долетел до середины реки и, булькнув, утонул.
