скачать книгу бесплатно
Незнакомка внимательно на него посмотрела. Спокойно, без кокетства, словно рентгеном обожгла.
– Я людей умерших вижу, – подсказала девчонка, – Вот твой дед пришел ко мне, сказал тебе кое-что передать.
– Так ты его видишь, деда моего? – Ромка икнул.
Незнакомка сощурилась, понимающе кивнула:
– Проверить хочешь? Валяй! У него борода была, глаза светлые, синие. Высокий, повыше тебя сейчас. Одет в красно-бордовую клетчатую рубашку, байковую, теплые треники. Когда говорит, губы так смешно вытягивает, – она чуть оттопырила нижнюю губу, – и то и дело цокает.
Ромка похолодел. Он запомнил деда именно таким: седым, в яркой клетчатой рубашке. А вот про то, как дед говорил – забыл совсем. А сейчас вспомнил.
Но хотелось убедиться окончательно. В голове мелькнула радостная мысль:
– Слушай, ты здесь посиди, я сейчас фотографию деда принесу, ты мне его покажешь!
Он слетел по ступенькам вниз, нарочито аккуратно щелкнул замком, чтобы никого не разбудить, медленно и бесшумно открыл дверь.
Рыжеволосая девушка осталась одна, поджидая, пока недоверчивый собеседник явится с фотографией. Он прибежал через минуту.
– На, смотри, это он? – и Ромка открыл толстый фотоальбом со старыми, сильно пожелтевшими страницами. На неё смотрели спокойные, величественные лица пожилой пары, лукаво улыбался паренек в шоферской фуражке. Ромка показывал на большое групповое фото: военные летчики расположились на траве. За спиной – бескрайняя степь и высокое-высокое небо.
Глава 6. Соня и Даша
Неуклюже скользя по ледяному насту, коварно присыпанному пушистым снегом, перескакивая через простенькие, почти утонувшие в сугробах неказистого московского дворика пеньки и качалки, пробиралась ученица десятого класса «Б» средней общеобразовательной школы номер 167 Софья Афанасьева.
Её вязаная шапка с большим помпоном съехала на макушку, выпустив на мороз тёмную пушистую прядь, шарф раскрутился и мёл дорогу, а полы коротенькой дублёнки ритмично били по закоченевшим коленям. Она торопливо пробиралась сквозь надвигающиеся сумерки, шумно шмыгала носом и поминутно поглядывала на циферблат ручных часов.
– Да, ч-черти-че! – ругалась она, в очередной раз, поскользнувшись на спуске с оледенелого бордюра. – Ни фига ж не видно!
Она едва не упала на грязный автомобиль, неловко припаркованный на тротуаре, ещё раз чертыхнулась, и с силой дёрнула ручку своего подъезда. Со второй попытки дверь поддалась, протяжно скрипнув и пропуская её внутрь, в душный полумрак, пахнувший горячей сыростью и кошками.
– Дашка! Я уже тут! – проорала она вверх, на лестничную клетку, с топотом поднимаясь на свой второй этаж.
Из-за поворота показалась кислая физиономия Дашки Синицыной, её школьной подруги. Софья устало закатила глаза к потолку. Вот вечно так! Чуть что выпадает из графика – подождать пять минут или выйти раньше из дома – сразу вот такой же недовольный вид.
– Я думала, ты ушла, – тихим, бесцветным тоном пропела Дашка, поправляя очки.
– Правильно сделала, что подумала, – кивнула Афанасьева, уже напряжённо шуруя в карманах в поисках ключей.
– Мы вроде на пять договорились встретиться, – продолжала нудеть за спиной Дашка.
Сунув ключ в замочную скважину, Софья с силой толкнула входную дверь:
– А мы и встретились! – часы в комнате как раз отстукивали пять раз. Софья подняла вверх указательный палец: – Слышала? Всё по часам, как ты любишь!
И ворвалась внутрь квартиры, на ходу сбрасывая модные угги, дублёнку, шапку с шарфом и, бросая всё на пуфик у входа, потопала в кухню, по дороге нацепив растоптанные тапочки.
Там она с надеждой щёлкнула выключателем и взглянула на круглый абажур люстры – лампочка не загорелась: свет так и не дали. Как с утра выключили, так и «ведутся ремонтные работы». Хорошо, что у них газовая плита, теперь хоть с голоду не умрешь. А темнота… оно ничего, в задуманном деле, точно, не помеха.
– Есть будешь? – крикнула она подруге.
Из коридора послышалось одобрительное бульканье. Соня выглянула: ну, естественно, мисс «красота и порядок» уже аккуратно пристроила на вешалке свою куртку и теперь разбирает брошенные Соней вещи.
– Даш, оставь ты их в покое, – она подошла, забрала из рук подруги свою дублёнку и демонстративно бросила назад, на пуфик.
И вернулась в кухню. Даша, всё с такой же кислой миной, поплелась следом. Она плюхнулась на табурет, отрешённо наблюдая за хозяйкой: та достала из нижнего шкафчика, из самых недр его, старенький эмалированный чайник с почерневшим дном, налила в него воды и поставила на печку. Чиркнув спичками, зажгла огонь на конфорке и вытащила из холодильника большое блюдо, прикрытое полотенцем, поставила на середину обеденного стола, рядом с белой непрозрачной вазой, доверху наполненной мелкими апельсинами.
Дарья с любопытством повела носом и заглянула под накрахмаленный хлопок: пирожки с корицей.
– Сонь, а ты куда бегала-то? – спросила она, наконец.
Афанасьева как раз в этот момент вцепилась в пирожок, моргнула:
– Жа-шпишками.
– Чего?
– За спичками! – пришлось повторить, дожевав. – Днём со школы прихожу, а света нет. И спички заканчиваются. Вот и побежала, а то ж ни чай попить, ни свечи зажечь… Гадать-то будем?
Дашка кивнула.
– А-а, а то я думаю, чего это мы в потёмках сидим, и ты чайник доисторический достала…
– Во-во. Лерка, кстати, придёт? – это их третья подружка, Ушакова. Вместе с Дашкой в музыкальную школу ходит. Только Синицына – на фоно, а Лерка – на скрипке играет. Лерка переехала в другой район, как раз перед Новым годом. Но обещала являться и не теряться.
– Не, не придёт. Вроде как заболела, даже в музыкалку эти дни не ходит, – вздохнула подруга и тоже взяла пирожок.
Афанасьева пристально посмотрела на подругу. Та приглядывалась к лакомству слева-справа, словно выбирая место, достойное её внимания, и смачно откусила кусок. Ни следа волнения, переживания и прочих душевных мук. Соня почувствовала, что звереет от любопытства.
– Чего к тебе Истомин сегодня подходил? – не выдержала она.
Дарья от смущения перестала жевать. Нахмурилась и покраснела.
– Паша? В кино звал.
– Ого! – Соня округлила глаза в ожидании продолжения. Но подруга молчала, как рыба, собираясь вцепиться в пирожок с другой стороны, ближе к варенью. – А ты чего?
Подруга смутилась ещё больше, щёки заалели, на шее появились красно-бурые пятна.
На плите шумно засопел чайник, эмалированная крышка стала заполошно подпрыгивать. Дашка бросила на потрёпанную клеёнку откусанный пирожок, соскочила с табурета, заставив его жалобно скрипнуть, и, схватив с полки две кружки, сунула в них треугольные пакетики с заваркой, залила кипятком.
– Накрыть у тебя есть чем? – повернулась она к хозяйке.
Та как заворожённая следила за действиями подруги, то и дело вздрагивая от грохота, их сопровождавшего.
– Чего? – переспросила она.
– Накрыть кружки есть чем? – Дашка кивнула на две цветастые ёмкости, над которыми ароматными струйками поднимался пар. – Иначе плохо заварится…
Софья выдохнула:
– Синицына, ты заколебала уже! Нормально всё заварится! Чего ты Пашке сказала-то?!
Синицына выразительно замерла, неуклюже вытянув шею, из-за чего стала походить на гусыню:
– Сказала, что занята: уроки у меня и на репетицию опаздываю.
Она исподлобья посмотрела на подругу: округлившиеся глаза, открытый рот, из которого торчит кусок недоеденного пирожка, на носу назревший до красноты прыщик, остановившийся взгляд. Ещё, понятно, что остановился он на ней, Дашке. При чём, с выражением полного и бесповоротного сочувствия.
– То есть к тебе подошёл парень, по которому ты сохнешь с шестого класса, позвал тебя в кино, а ты сказала, что у тебя, блин, «уроки», и отказалась? Так? – Дашка виновато кивнула. Соня с шумом проглотила пирожок. – Синицына, ты вообще нормальная?
Софья подперла голову, по-прежнему не сводя недоумевающего и сочувствующего взгляда с подруги.
– Сонь, мы все-таки с тобой по-разному смотрим на эти вещи, – начала было Дарья давно заготовленную фразу. Но та икнула и развела руки:
– Да знаю я все, по-идиотски ты на них смотришь, понимаешь? Чего тут такого? – Дашка молчала. – Ты же не во времена своих менуэтов и сонатин живёшь! А во времена рейва и инди-рока… Чуешь разницу? Там, – она показала куда-то за окно, – менуэты, а здесь, – она легонько постучала ладонями по столу, – современная жизнь, понимаешь? Ж-И-З-Н-Ь!!! И в ней есть кино, концерты, мобилки, парни. С ними можно разговаривать, гулять без опасения быть сожжённой на костре.
Дарья села напротив, тяжело вздохнула.
– Конечно, ты права, – она посмотрела в окно, – я – старомодная дура…
– Старомодная – согласна, на счёт дуры – я этого не говорила, – на всякий случай поправила Афанасьева.
– Хорошо-хорошо, это я говорю, что я – дура. Но он подошёл ко мне, и я как-то растерялась… Не знаю, как оно у меня вырвалось – про учёбу и репетиции… Я всё время кручусь между школой, музыкалкой и репетиторами… и вот, как-то вырвалось.
Софья с сомнением и жалостью посмотрела на подругу. Вот же незадача: и умница-отличница, и талантище, и человек хороший, и симпатичная, даже симпатичнее её, Сони, вон волосы какие блондинистые и без всякого мелирования. И очки ей идут. Но вот совершенно не приспособленная к жизни. Как она будет без неё, без Соньки, то есть? Ещё поступит в эту свою консерваторию, и всё, умрёт за нотами нецелованной… Правильно Лерка говорит: Дашку надо брать на поруки, и по рукам ее по рукам.
– Ладно, не хнычь, – примирительно пробормотала она. Кухня окончательно утонула в сизых сумерках, и смотреть друг на друга в потёмках становилось всё труднее.
За окном начиналась метель. Мутная взвесь извивалась, скручивалась в кольца, тоскливо и жалобно подвывал ветер. Словно острые коготки неведомого зверя по стеклу скреблись комья снега.
Соня достала из шкафчика серые свечи, перевязанные грубой бечевкой, зажгла их. Покапав горячий парафин на дно старенькой алюминиевой кастрюли, установила в неё свечи.
Всё ещё обдумывая что-то, взяла кружки, от которых шёл тёплый пар и разливался аромат цитруса, поставила на стол. Дашка сразу потянулась к своей любимой, которую она же и подарила – ваниль с шоколадными нотами-восьмушками на стройном нотном стане.
– Что-нибудь придумаем.
– Что? – вздохнула Даша с отчаянием в голосе.
– Ну-у. Я приглашу его с Витькой в кино. Возьму тебя. Сходим вчетвером. Потом он тебя до дома проводит, как настоящий кавалер, а там уже, может, ты и перестанешь за уроки бросаться как в спасательную шлюпку…
Дашка хохотнула. Но в тусклом отсвете выглядела при этом ещё более несчастной.
– Слушай! – Соня наклонилась над столом. – Предлагаю выяснить вновь открывшиеся обстоятельства в ходе сегодняшнего гадания… Ты со мной?
В подъезде гулко хлопнула дверь. Послышались торопливые шаги на лестничной площадке.
Соня посмотрела на часы: почти шесть, скоро мама с работы вернётся.
– Пойдём, я тебе что-то покажу…
Она схватила кастрюльку со свечами и, проплыв мимо заинтригованной Дашки, скрылась в полумраке коридора.
Квартира у Афанасьевых была небольшая, хоть и «трёшка», но в старом доме, с довольно странной, неудобной планировкой. Кухня выходила в длинный узкий коридор, на котором смыкались всё выходы из всех помещений: входная дверь, ванна и туалет, и традиционная в таких домах кладовка – с одной стороны, три двери в жилые комнаты – с другой.
Если бы ещё эти самые двери оказались со стеклянными вставками, было бы, наверно, уютнее, особенно сейчас – вечером, с отключённым электричеством и занимавшейся за окном непогодой.
Осторожно двигаясь за подругой, Дарья невольно представила себя в древнем заброшенном замке – узкий проход, темнеющие проёмы комнат, тревожное поскрипывание паркета, и худенькая девушка со свечой впереди. В довершении картины Соньке не хватало длинного, в пол, платья.
– Ты чего там плетёшься? – прошептала подруга.
– Тут я… А ты чего шепчешь? – так же тихо отозвалась Даша. Афанасьева хохотнула чуть громче, но тоже не в полный голос:
– Не знаю, всё так торжественно… Смотри!
Она отошла немного в сторону, подняв высоко свою кастрюльку со свечами и позволив Даше оглядеться.
Они оказались в спальне родительской спальне: тяжёлые шторы плотно задернуты, широкая кровать с массивным изголовьем в виде распустившейся лилии, мерцающие в свете свечей бра. Слева от входа, у стены, ловило отражение двух девчонок громоздкое трюмо с овалом центрального зеркала.
– Класс, правда? – восторженно хвасталась Соня. – На Новый год себе купили обновку… Круть, да?
Дашка зачарованно кивнула.
– И, прикинь, ещё что я придумала, – Соня поставила кастрюльку со свечами на трюмо, исчезла на мгновение в темноте коридора. В кладовке послышался грохот, словно посыпалось что-то мелкое, металлическое, потом – оханье и тихие ругательства.
– Афанасьева, тебе помочь? – Даша выглянула из спальни.
– Не-е, я уже тут. Оно легкое… на колесиках…
Медленно разворачиваясь в узком коридоре, скрипя резиновыми тапками, Соня втягивала в комнату нечто высокое, плоское, в деревянной оправе и на широкой нескладной подставке.
– Это что такое?!
Но подруга не отзывалась, кряхтя и шумно вздыхая. Дашка не выдержала, схватила за угол деревянной рамы, потянула её на себя. Штуковина оказалась и впрямь не столько тяжёлой, сколько неудобной и большой: в высоту едва-едва прошла в дверной проём, а в ширину – вообще пришлось втягивать по очереди вначале один угол, а потом – второй.
– Та-дам! – Соня выровняла деревянную раму вычурного напольного зеркала.
Перед озадаченной Дашей встало её собственное отражение во весь рост: растрёпанные волосы, смущённый вид, стекляшки очков в модной оправе. В несмелых бликах свечей она увидела себя странно потерянной, словно чужой.
– Здорово, да? – не унималась Сонька. – Это от старого гарнитура осталось, не дала продать. Буду у себя в комнате делать ремонт, его там пристрою. Раму только перекрашу, сделаю её светлой-светлой. Представляешь?
Дашка представила и поморщилась.
– А зачем ты его сюда припёрла?
Соня, любовно поглаживавшая гладкое полированное дерево, встрепенулась:
– Как «зачем»? Гадать сейчас будем!
