скачать книгу бесплатно
Он всё ещё улыбался, и Нина вдруг ощутила, как паршивая тягомотная тоска, всегда душившая её после очередного выезда на суицид, начинает потихоньку отпускать. Но о чём говорить с этим странным товарищем?.. Чем живёт нынешняя молодёжь? Тусовки-клубы, Таиланд-учёба-предки? Бабки?..
Ох, доехать бы уже и выбросить из головы это диво молодое…
– А вы похожи на японку, – неожиданно выдало «диво».
Нина вздрогнула и повернула голову.
Парень снова отчаянно смутился, и холёный «Ягуар» чуть дёрнулся. Только кошки могут так презрительно дёргать шкуркой, выражая недовольство нерасторопным хозяином.
– Ну, вы не первый, кто мне это говорит, – невесело усмехнулась она и провела пальцем по хромированной отделке приборной панели. – Но вы тоже правы. Правда, ничего столь романтического… просто обычные последствия военной оккупации. В восемнадцатом. Тысяча девятьсот, – зачем-то добавила она и перевела взгляд на дорогу.
– Простите, – пробормотал он покаянно. – Я не хотел…
– Да ничего страшного, – ей вдруг стало смешно. – Давненько это было, почти сто лет тому, да и прабабушки-то давно уж нет, царствие ей небесное. Я её и не знала совсем. А вот дед получился знатный красавец, хоть и желтоват лицом. В сыне его, папке моём, уже ничего японского, а вот на мне гены опять отыгрались. К огромному неудовольствию моей мамы, – слегка помрачнела она. – Я для неё «полная нехристь», как она выражается…
Она даже не поняла, зачем сказала это. Эта мозоль в её душе одна из самых тайных и намозоленных…
Они какое-то время молчали, пока не повернули на втором светофоре. Нина объяснила, куда ехать дальше, и они снова умолкли. Нина чувствовала себя… странно. Неловко, скованно, но как будто невидимая и прочная нить вдруг связала её с этим необычным молодым человеком. Тончайшая, словно вытянутая искусным вальцовщиком, серебряная нить. Она даже мотнула головой, пытаясь вытрясти из неё эту невиданную чушь. Взбредёт же!.. Парень покосился удивлённо, и настал её черёд смущаться. В салоне повисла неловкая тишина. «Ягуар» гудел сыто, ровно, чуть слышно. Хорошая машина…
– Знаете, – вдруг сказал парень, не глядя на неё. – Я вам уже столько о себе умудрился рассказать, что было бы странно не познакомиться, как следует… Меня зовут Григорий. Григорий Геловани, если вам интересна пресловутая грузинская фамилия. И мне бы очень хотелось узнать, как зовут вас… если вы не против, конечно, – робко добавил он и посмотрел на неё, вопросительно улыбаясь.
– Конечно, не против, – улыбнулась она в ответ. – Но опять же, ничего столь загадочного и романтичного. Просто Нина. Нина Саблина, если вам интересна моя обычная русская фамилия. О, ну вот мы и приехали почти, – посмотрела она на приближающуюся родную многоэтажку и ощутила… что-то очень похожее на разочарование. – Так что, может, и не стоило знакомиться перед самым прощанием. Остановите здесь, пожалуйста, мне отсюда удобнее дойти.
«Ягуар» плавно, совсем по-кошачьи, замедлил ход и замер – или послушно лёг? – около автобусной остановки. Нина не успела ещё и сумку на плечо закинуть, как Григорий уже открыл дверь с её стороны.
Это было так не похоже на будничную Нинину жизнь, в которой она привычным рывком распахивала тяжёлую дверь «Скорой», чтобы мчаться с напарником на очередной вызов, трясясь в дребезжащей от натуги и старости «ГАЗели» в холод, жару, дождь, снег, грязь, темень – всё едино… А тут… словно каким-то чудом угодила в одну из серий фильма «про богатых», как говорят старушки-пенсионерки на лавочке.
Что ж… эта серия очень быстро закончилась. Нина чуть заметно вздохнула и уже открыла рот, чтобы попрощаться со славным рыцарем Ланселотом, но тот опередил её, снова загипнотизировав лучистой мягкой улыбкой:
– Нина, можно одну просьбу? Ма-а-ленькую?
Она вскинула глаза, замерев. Неужели попросит телефон?
– Конечно, мой добрый ангел, – усмехнулась она осторожно. – Как же я посмею вам отказать?
Он прислонился к дверце кошачьего автомобиля. Нина, как зачарованная, разглядывала стройную широкоплечую фигуру, светло-сиреневую рубашку, чёрные брюки в щегольскую светлую полоску… Наваждение какое-то, а не мужик.
– Я тут… ну, точнее, мы с одногруппниками, ищем приличное, но недорогое кафе, чтобы обмыть свеженькие дипломы, – он бросил на неё лукавый взгляд из-под длинной чёлки, – и меня командировали в этот район. Вот я и хотел поинтересоваться, может, вы знаете какое-нибудь нормальное местечко?
– Поздравляю… с дипломом, – сказала Нина, мысленно обругав себя за дурацкую наивность. – Есть тут, буквально в двух шагах, вполне приличная кафешка. Во-он, за тем сквером сразу направо и увидите. «Фрегат». Там очень вкусная выпечка, хороший кофе… и относительно недорого. Я сама там частенько после дежурства кофеём отпиваюсь.
– Но вы ведь как раз с дежурства, – Григорий чуть склонил голову набок, и его улыбка стала совершенно невозможной, как слишком яркий, слепящий свет. – И вы сами сказали, что оно было нелёгким. Так позвольте мне угостить вас чашечкой кофе?
Серия «про богатых» внезапно продолжилась, и Нина совсем растерялась. Где-то в глубине души тревожно тенькнул колокольчик, предупреждающий об опасности. Если затянуть знакомство с этим богатеньким обаяшкой, последствия могут быть… одним словом, могут быть последствия! Оно нам надо?.. Пора уже щёлкнуть красной кнопкой на пульте!
– Вы знаете… – начала она решительно, но осеклась, потому что он вдруг потянулся, взял её за руку, легонько сжал, и у неё мгновенно остановилось кровообращение, сердцебиение и все прочие столь необходимые для биологического существования процессы. Она просто стояла и бессмысленно таяла в глазах цвета горького – её любимого – шоколада.
– Всего одну чашечку, – вкрадчиво попросил Григорий, снова лукаво наклонив голову. – И после этого торжественно обещаю перестать вам надоедать. Хорошо?
Не такой уж он и робкий, пробилась сквозь вату, заполнившую черепную коробку, не слишком оригинальная мысль, пока они снова усаживались в «Ягуар». Очевидно, он всё же неплохо осведомлён о своих чарах…
Ох, Нинка, кажется, ты слегка попала…
Они сидели во «Фрегате» уже второй час. Кофеин весёлой энергичной волной перекатывался по Нининым сосудам, отчего у неё кружилась голова, и совершенно распоясался язык. Три кружки – это явный перебор…
А впрочем, при чём тут кофеин?
– … и тогда я решила – всё, никогда к лошади больше и близко не подойду. Хотя до чего ж они всё-таки красивые!..
– Зря, – немедленно и даже чуть запальчиво отозвался Григорий. – Вас совершенно неправильно подвели к лошади. Сзади вообще нельзя подходить! Это абсолютно непрофессионально! Вы должны позволить мне… – и внезапно осёкся, смутившись. – Простите, я же обещал не приставать к вам больше… Как трудно бывает сдержать некоторые обещания, правда? – добавил он, помолчав, и поскрёб ногтем по пятнышку на синтетической скатерти.
– Вы обожаете лошадей, – заметила Нина, улыбнувшись.
– Да! – рассмеялся Григорий. – Признаться, я люблю их больше, чем людей.
– Ну, это вы хватили, – протянула Нина неодобрительно. – Люди тоже нормальные попадаются. Хотя реже, чем нормальные лошади, наверное.
Они снова – в который уже раз? – рассмеялись вместе, и Нина вдруг поняла, всё, пора. Иначе катастрофа. Цунами, буря и тайфун, вместе взятые. По-другому называется – «влюблённая Нинель».
Он, видимо, что-то такое почувствовал, потому что резко замолчал и посмотрел ей прямо в глаза. И снова Нина ощутила, как между ними натянулась до звона прочная невидимая нить.
Да что за чертовщина?.. Она же суровая циничная реалистка до мозга костей!.. Почему она так бестолково и покорно расплывается под его взглядом, словно ей шестнадцать, и в её крови, как пьяные матросы, бушуют необузданные гормоны?
Она медленно поднялась, словно выпутываясь из оков тяжёлого, дурманящего сна.
– Мне пора, Григорий, – сказала она вымученным бесцветным голосом. – Спасибо за прекрасно… за всё спасибо. Вы – очень интересный молодой человек, но мне действительно пора.
Он тоже поднялся и грустно улыбнулся.
– Почему-то мне кажется, что вы не захотите дать мне номер своего телефона, – тихо проговорил он. – Но я всё равно спрошу. Нина, вы не дадите мне номер вашего телефона?
– Нет, Гриша… – безрадостно ответила она. – Не надо этого. – Она боялась смотреть в тёмно-карие глаза. Она боялась не устоять. – Не надо. И провожать тоже не надо. Всего вам самого наилучшего.
Ей пришлось всё-таки взглянуть, иначе было бы совсем невежливо. И вообще трусливо.
– Вы тоже очень интересная, Нина… – в его глазах зыбкой тенью отражалось сожаление. – И необыкновенно красивая.
– Я?.. – искренне поразилась Нина. – Ну, смотря на чей вкус, – неуверенно хмыкнула она. – Впрочем, спасибо. До свидания.
– До свидания, – сказал Григорий, и стандартное прощание вдруг обрело в его устах истинный, пугающий, буквальный смысл.
Стараясь не думать об этом словесном парадоксе, она повернулась, и, насколько могла ровно, – с порванной-то босоножкой! – вышла из «Фрегата».
Прежде чем войти в свою квартиру, она несколько раз глубоко вздохнула. Голова всё ещё сладко кружилась, и в животе порхала целая туча бабочек. Сколько лет прошло с тех пор, когда она испытывала подобные ощущения? Десять? Пятнадцать? Сейчас ей тридцать один. А сколько могло быть Григорию с мелодичной грузинской фамилией Геловани? Двадцать два? Двадцать три в самом лучшем случае… Во сколько сейчас заканчивают ВУЗ? Вот то-то… Армией тут явно не пахнет. Да и брызжущая здоровьем, пахнущая чистой свежестью молодость – это нельзя подделать никакими современными ухищрениями. Он совсем ещё мальчишка, богатый, красивый, и как пить дать, избалованный женщинами.
Она невольно вспомнила его очаровательную улыбку, тёмный румянец и смущённые глаза. Всё это никак не вязалось с образом мачо-красавчика…
А, пустое!..
Она снова тяжко вздохнула. Всё, проехали. Серия «про богатых» всё-таки закончилась. Пора возвращаться в серые будни…
– Где тебя носит? – донёсся из кухни знакомый, вечно недовольный голос. – Время – обед, а её не дождёшься. Всё давно остыло.
Мама очень не любила, когда Нина не появлялась на обед. Обед в мамином понимании был патриархально священен.
Нина сбросила порванную босоножку и наклонилась, чтобы снять вторую.
– Вот, умудрилась ещё и обувь порвать! – мать появилась в коридоре, в своём любимом, затёртом чуть не до дыр цветастом халате, который ей когда-то сшила Нина на Восьмое марта. – Такие деньжищи – и всё на ветер, и всё на эти бесовские тряпки! Нина, когда же это кончится, Христа ради?
– Здравствуй, мама, – сказала Нина. – Ничего страшного, завтра отнесу в починку.
– В починку, – проворчала мать и, тяжело повернувшись, снова ушла на кухню. – Вот непутёвая девка, Господи прости…
Нина снова вздохнула, повесила сумку на крючок в гардеробе. Хмуро взглянула на своё отражение в зеркале на дверце шкафа. На неё так же хмуро уставилась невысокая изящная женщина с большими тёмными, как спелая чёрная смородина, чуть раскосыми глазами. Она вгляделась в себя, пробуя улыбнуться так и этак, наклонила голову к плечу, повернулась и посмотрела чуть искоса, вполоборота. Перебросила туда-сюда косу. «Необыкновенно красивая»… Что за бред? Даже её первая страстная любовь в медучилище, Васька Старостин, никогда не называл её красивой. Симпатично-необычная, восточно-загадочная, это было, и до Васьки и после. Но «необыкновенно красивая» – это как-то, простите…
В груди снова стало тесно и сладко, Нина яростно помотала головой, прошла в свою комнату и упала на кровать, застеленную стареньким клетчатым покрывалом. Впереди целых четыре свободных дня. Нина отработала за себя и за сменщика Витьку Косарева, слёзно умолившего её дать ему отгулять на свадьбе лучшего друга. Ну что ж, отгулял, теперь пусть поработает… а она поедет в Родняки к Ирке.
Обе её лучшие подруги, Аня и Ира, проживали не где-нибудь, а в поселении Родовых поместий со странным названием «Родняки». По идее, ей тоже очень хотелось проживать именно там. Но не получалось…
Нина вздохнула, поднялась с кровати, открыла шкаф и достала домашнюю майку и длинную юбку из лёгкой, воздушной ткани. Переоделась и придирчиво разглядела брючки и топ. Действительно, не испачкались. Всё равно лучше бросить в стирку… Но неохота натыкаться на ворчащую маму, которая, как минимум, до завтрашнего утра не простит ей порванной босоножки!..
Ладно, потом…
Она свернула вещи и положила на стул около старенького, кое-где подлатанного письменного стола, за которым делала ещё школьные уроки. Нина усмехнулась печально и потрогала шляпку гвоздя, торчащую сбоку стола. Наверное, она так и состарится вместе с этим столом и прочими предметами обстановки, среди которых прошло её бесцветное детство и юность.
Впрочем, как раз в юности, точнее, сразу после окончания училища, Нина совершила величайшую дерзость в жизни – поехала с подругой Анькой автостопом через всю страну к черноморскому побережью. К дольменам – таинственным памятникам – хранителям древних знаний.
Она снова усмехнулась и зябко обхватила себя руками, вспоминая, как орала на неё мать, когда узнала про автостоп. Она чуть не выгнала её из дома. Папа тоже ругался потихоньку, но что там папа, её тихий, добрый, робкий папка, всю жизнь проживший в маминых ежовых рукавицах… Папа давно превратился в собственную тень.
Нина пока держалась.
А какой выход – жилья своего нет, работы нормальной нет, женихи как-то тоже не состоялись… Васька разлюбил очень быстро, как, впрочем, и она его. Пустой фантик, красивая обёртка и море «понтов», вот кем был на самом деле «секс-символ» курса Васька Старостин. После Васьки вообще так и не случилось ничего серьёзного – несколько пустых влюблённостей, неловких свиданий и столько же неуклюжих попыток затащить её в постель.
Нина поморщилась. Шли годы, а ничего больше не менялось… Изматывающие дежурства, смешные копейки вместо зарплаты… Она как-то попробовала устроиться в платную клинику, по давнему знакомству, ухаживать за пациентами-толстосумами; кошелёк сразу стал заметно потолще, но душа прямо-таки взвыла… Иногда ей приходилось чуть не силой отбиваться от очередного слюнявого от похоти стареющего «папика», уверенного, что за его деньги к нему в кровать прыгнет любая сестричка – только пальцем помани…
Она не продержалась и полгода, вернулась в родную дежурку второй городской больницы. До сих пор помнились счастливые лица и медвежьи объятия её напарников-мужиков, которые на радостях подбросили её так, что она чуть не врезалась в потолок. Она ненавидела эту собачью, нечеловечески напряжённую работу, но обожала свою команду: Витьку, Андрея и Димку – в чём-то таких же изгоев, как и она, и в то же время самых светлых и добрых людей в её жизни… не считая двух закадычных подруг Аньки и Ирки.
В коридоре послышались мамины тяжёлые шаркающие шаги. Нина замерла. Только бы не зашла… Она нервно скомкала в кулаке подол юбки. Вдруг навалилась усталость, выслушивать мамины претензии не было сил… А когда сил на терпеливое добро не оставалось, Нина начинала огрызаться, словно собака, загнанная в угол. Это всегда приводило к тяжким и печальным последствиям. Мамины истерики походили на кликушество, обильно сдобренное религиозным соусом. Не всякие нервы, даже такие закалённые, как у дочери, могли такое выдержать. Обычно в такие времена Нина отсиживалась у Аньки в квартире, порой по несколько дней. Но нынешняя весна положила и этому конец. Аня сдала квартиру молодой семье и переселилась в Родовое поместье…
А в начале лета вышла замуж.
Мамины тапки прошаркали в большую комнату, и Нина медленно выдохнула, с облегчением закрыв глаза. Подождала ещё немного, пока в комнате не забормотал телевизор. Тогда, подхватив сброшенную одежду, она осторожно прокралась в ванную и торопливо задвинула щеколду. Уф-ф…
Она открыла воду, плеснула в лицо несколько ледяных горстей, и наваждение по имени Григорий Геловани окончательно рассеялось и лопнуло, словно радужный мыльный пузырёк. Нина тщательно намылила руки и снова взглянула на своё отражение в зеркале над раковиной. Беззвучно и горько усмехнулась.
Очи чёрные…
И тоска тоже чёрная.
Эта самая тоска потихоньку глодала её вот уже почти два месяца. Нина ненавидела себя, пряталась от постылых мыслей, наглухо захлопнула сердце, но злое зерно пустило корни где-то в самом потаённом уголке души, и сколько она не рвала верхушку, проклятый корень опять пускал ядовитые побеги…
Из-за этого она вот уже пол-лета просидела в городе. Вот и июль уже за пыльным окном, которое всё недосуг помыть… И даже день рождения так и остался неотмеченным, незаметно улетел в жаркое марево последним июньским днём. А ведь они с девчонками на её «денюху» всегда собирались у Ирки на поместье, и всё проходило буйно и весело, как любила Нина.
Она вообще была бесшабашно весёлой… Когда-то.
Но всё изменилось. Как-то резко, болезненно изменилось, словно жизнь взбрыкнула, как норовистый конь, и Нина, беспомощно молотя по воздуху руками, глупо вывалилась из седла в придорожную пыль.
Её Анька изменилась. Стала почти неземным, потусторонним для Нины существом. Счастливым… Настолько счастливым, что Нина совершенно перестала её воспринимать. Это было так неожиданно больно, что ошеломлённая Нина задыхалась, как выброшенная на берег рыба. Когда они обе были одиноки и предоставлены самим себе, всё шло нормально, сложности и перипетии непростой жизни подруги отзывались сочувствием и состраданием в Нининой душе. Она спешила на помощь, она была нужна. Вместе они справлялись. Со всем справлялись. Справились и с нелёгкой Аниной любовью. И вот, теперь, Аня замужем, на поместье и ждёт ребёнка…
А Нина… а Нина… а где, собственно, Нина?.. Кто это вообще?..
Нина не выдержала и всхлипнула. Плечи свело острой тоской. Она прижала мокрые пальцы к горячим глазам и замерла, внутренне схлестнувшись сама с собой в жестокой схватке. Схватка, как всегда, получилась бурной, но короткой. Нина закрыла кран, вытерлась. Ком сброшенной одежды полетел в машинку.
С неестественно прямой спиной она вышла из ванной.
Похоже, опять она не поедет завтра в Родняки…
Глава 2
Гравий чуть слышно хрустел под колёсами глянцево-чёрного «Ягуара», который мягко прокрался на крытую мощёную площадку, обсаженную живой изгородью из туи, и пристроился около весьма женственной машины электрически-синего, режущего глаз колера.
Мама дома, подумал Григорий и слегка нахмурился, побарабанив пальцами по кожаной оплётке руля. Это странно и не очень-то кстати. А, ладно, что-нибудь сообразим…
Мать встретила его в дверях, как всегда, величественная, пахнущая жасмином и уверенной женской силой.
Иногда при виде матери Григорию вспоминались строки из Руставели:
Как прекрасное алоэ в золотых садах Евфрата,
Восседала на престоле та, чьи брови из агата.
Как рубин, уста горели, лик был светел, как кристалл,
Ни один мудрец афинский красоты такой не знал.
Кто бы дал больше сорока этой роскошной женщине? А ведь ей за пятьдесят…
– Григорий, ну, наконец-то! Ты что так долго? Почему не отвечал на звонки?
Вот попробуй, скажи ей, что телефон специально выключил, чтобы не доставала… Опять придётся врать…
– Мам, я же говорил. Мы с друзьями искали приличное недорогое кафе – дипломы обмыть. А телефон разрядился – я про него забыл.
– Мы уже говорили об этом, Гриша, – с чуть заметным, еле уловимым оттенком недовольства, сказала мать. – Если бы ты попросил, хотя бы намекнул нам с отцом…
– Мамулечка, это не обсуждается, – он быстро поцеловал бархатистую смуглую щёку и чуть потёрся о неё своей. Это всегда действовало безотказно. Тамара Георгиевна улыбнулась и заметно расслабилась, смягчились черты красивого властного лица. Возраст и прекрасный уход сообщали этому лицу тончайший налёт аристократизма, словно патина – старинной бронзе. Царица Тамара, одним словом…
Они вместе вошли в просторный холл белого особняка в стиле «таунхаус». Перетекающие друг в друга жилые уровни, сложная геометрия стен – одна из них и вовсе напоминала наполненный ветром парус, плоская крыша – непременный атрибут современности, балконы и террасы с лёгким металлическим ограждением, и, конечно – стекло, много, много стекла. Расстарались архитекторы, выписанные аж из Германии. Над ландшафтом трудились свои, местные. Отец Григория и дизайнеров выписал бы откуда-нибудь из Европ, да вот климатические условия подкачали… Приморье – хоть и самый южный в России регион, отнюдь не баловал своих жителей мягким покладистым климатом. Поэтому Эдуарду Михайловичу Геловани, основателю и владельцу крупного приморского банка «Восток», скрепя сердце, пришлось довериться всего лишь самой престижной владивостокской фирме ландшафтного дизайна. На вкус Григория, и без того маленький участок в десять соток был чересчур отягощён хвойниками и камнями, что только подчёркивало довольно холодный облик здания и его чужеродность окружающей – гораздо более скромной, природе.
