скачать книгу бесплатно
– Помнишь, что я пел на прошлом празднике Хэллоуина? – Вердан вытаращился на меня, давая понять, что все же ждет ответа на вопрос, – «Когда я брежу в хмельном забытье, стоишь ты рядом – на щите…»
– Я так и не понял – чтобы ты туда забраться не смог?
– Угу. Когда такие как я добираются до щита, обычно с него уже не слезают. А ты можешь находиться там вполне спокойно, – ухмыльнулся я. – Хороший мальчик.
– Хм…
– Так вот, когда будут оглашать мое завещание и дойдут до тебя, а ты там будешь, не сомневайся, обещаю завещать своего кролика.
– У тебя нет кролика.
– А ты путаешь депрессию с социопатией.
В центре танцпола поставили круглый загон. По краям его обнимали ограничительные линии, тонкие, словно паутинка и светящиеся, словно поймали в свои сети толпу светлячков. Толпа мерцала и плясала, перескакивая с нити на нить, потом замирала на мгновение и шла строем. Через какое-то время вновь случался хаос, и светлячки разлетались по нитям кто куда.
– Ррр… Харр! Гав! – внутри загона боролись два яростных инстинкта, один живой, и другой тоже, но сотканный из металла и электроники.
Одинаковые лапы, одинаковые головы, одинаковые уши и животы – кибернетический пес имел ту же породу что и соперник, и выглядел как его близнец. Иногда он пятился назад, чтобы взять разгон для прыжка, но светлячки выбивали искры из его лап, и пес отскакивал, истошно воя. Назад – нельзя, это первое что усвоило живое животное. Яркие нити опасны, они палят шерсть и оставляют раны больнее, чем противник. Держаться рядом, но глядеть – глядеть назад и глядеть вперед, на стальную глотку. Вперед, прыжок. Кусать!
В узких душных стенах застрял неистовый лай, наполненный болью и яростью. Он смешался со смехом хищников, делающих ставки. Хищники снаружи и хищники внутри – каждый из них испытывал ненависть и каждый скалился, только вторые, в отличие от первых, не были смертельно пьяны.
Костяные челюсти сомкнулись на толстой шее из стали и проводов. Рывок вверх, и из гущи проводов вывалился сноп искр. Пес-робот взвыл. Черный доберман продолжал терзать зубами, рыча и разбрасывая слюну. Прогнувшись под живой плотью, искусственный интеллект вытянул механическую лапу, выпустил острые когти и полоснул по морде напротив. Реальность завертелась, слилась в большой клубок ярости, торчащие провода смешались с лапами и ушами. В темноте чертились красные линии, идущие из красных глаз робопса.
Зрелище немного встряхнуло пьяно-наркотическую скуку золотой молодежи. Она облепила арену плотнее, загородив мне обзор. Разорвав стальные объятья, близнецы отскочили друг от друга. Кто-то из них напоролся на заграждение узкого загона. Сверкнули светлячки, послышался вой.
– Кости, жилы, мышцы, кровь… всегда проигрывали железу, – вяло протянул я, гадая, кому же из близнецов, не рожденных из одной утробы, повезло получить рану. – Читал, что природа всегда оптимальна. В ней нет ничего случайного. Как думаешь, их можно считать результатом эволюции?
– Не знаю, – пожал слишком длинными плечами Вердан, оттого они напоминали мне лодочные весла. – Эти штуки создал человек в обход природы. Наверное, нет.
– Быть может, быть может… вот только эта сталь дерется так, будто уже победила в эволюционной гонке.
– Пропадет человек, пропадет и кибернетика. Так что говорить о том, что она – венец эволюции слишком громкое заявление. По крайней мере, на Земле и на Марсе. Если все пустить на самотек, они начнут размножаться и без нашей помощи. Нечто похожее сейчас творится на Венере.
– Просто ей повезло меньше, чем Земле. Но, надеюсь, больше, чем повезет Марсу, – два пса разминулись, и теперь не спешили нападать друг на друга. Так и стояли, широко расставив лапы, склонив головы, открыв пасти и смотрели друг другу в глаза. Они рычали, устрашая противника, с пасти живого капала слюна, с шеи текла кровь. – Железяка с живым ядром?
– Конечно, – усмехнулся Вердан.
– Запрещенка.
– Какой интерес глазеть на бой с тупой машиной? Боль должны чувствовать оба. И страх, и злость. Это такая же псина, только ее можно будет починить.
– Скука, да и только, в этом ты прав, – блондинка с острыми сосками заметила меня, ведь она стали острыми именно после этого. – Нет никакого интереса глазеть на бой с железяками. Можешь сделать кое-что для меня?
– Если это лишит работы твоего мозгоправа – все, что угодно.
– Считай, что два похода я пропустил. Хочу, чтобы эта девка полаялась с песиком в загоне.
– О чем ты сейчас, скажи мне? – вытаращился на меня тот, кто раздражает меня меньше всего.
– Не делай вид, что не понял. Ты изображаешь из себя дурака, только если моя прихоть тебе не по нраву.
– Этот доберман – генмод. У него тверже клыки, прочнее мышцы. Если тебе стало жаль его – это зря. Он был создан, чтобы рвать провода на арене. А у девушки руки и ноги, и нет клыков. У нее нежная кожа, наверняка, похоронившая в себе сотни тысяч монеро. Хочешь, чтобы она превратилась в окровавленный кусок мяса?
– Брось. Выкрутят режим на минимальный и ничего, кроме глотки, она себе не надорвет. Поверь, ей это делать не в новинку. Может, схватит себе парочку синяков на коленках… прическу немного попортит. Зато не так скучно.
– Оставь ее в покое. Будь человеком.
Когда ты по пьяни потрошишь магазин со спортивным питанием, а Вердан вытаскивает тебя из камеры с бомжами, он невольно создает впечатление действительно хорошего человека. Однако, в тотальное благородство Вердана я решительно не верил.
– Говорят, все мы когда-то были людьми, – усмехнулся я, понимая, что этот проныра просто не хочет проблем на свою задницу. – Кто она?
– Дочка директора северной индустриальной ветки. Ты же знаешь, здесь нет случайных людей.
– Негласного владельца госкорпорации «Голем»?
– Нет.
– Его дяди?
– Нет…
– Неужели брата?
– Коршун…
– Ну раз так, сделай мне подарок на день рождения, – весело подмигнул блондинке в ответ. – Она уже влила в себя половину бара, а ее клитор я могу рассмотреть прямо отсюда. От нее не убудет. Устрой.
– Удивляюсь, как с такими желаниями ты вообще умудрился дожить до двадцати пяти.
– До двадцати пяти у меня еще есть пара недель, а эта куча времени. За предыдущее выживание, наверное, мне все-таки нужно благодарить тебя.
– Тогда преврати несуществующего кролика в парочку яхт на лазурном берегу.
– Только если ты устроишь мне мой подарок.
– Отмечать заранее – плохая примета.
– Обожаю плохие приметы, – бросил я, отталкиваясь от бетонной стены, которую подпирал плечом все это время, – Скука… Пошли наверх. У тебя, кажется, был сюрприз для меня?
– Да, да… еще один.
В этом месте отлично умели прятать лестницы. По узким винтовым ступеням я добрался до ВИП-ложи, не питая никаких ложных надежд. Посмотрел по сторонам, стоя в проеме двери: не улыбнулась ли мне удача? На первый взгляд внутри не висело ни одного плаката, призывающего устанавливать станочные сверхнормы. Зато с дальней стены улыбалась грудастая брюнетка, отдающая честь в соблазнительном ультрамариновом кителе, за ее спиной взлетали ракеты: «Одолеем космические вершины вместе с «Лазурным безумием». «Лазурное безумие» – название этого скромного места. Здешние умы неисправимы. Сколько бы бунтари не бунтарствовали, они делают это тихо и скромно, все еще мечтая о светлом будущем пролетариата.
И все же, полураздетую девицу я счел за удачу. Марс учил снисходительности.
В остальном все выглядело сносно и предсказуемо: стеклянная стена справа переливалась неоновыми лучами, путая взгляд. К стене жался узкий голубой диванчик, видимо, хозяин назвал клуб «Лазурным безумием» и решил полностью оправдать это название. Лазурного и его оттенков здесь было до безумия много. Ультрамариновые кресла, круглый стол посередине цвета молодой черники и множество бутылок на нем, половина из которых переливались морским бирюзовым. Рядом встали два широких кресла с огромным заделом на толстоту местной буржуазии – тоже синие. Наверняка, здесь были и другие оттенки этого цвета, но их я уже не различал. Хватит с меня и того, что смог угадать эти несколько, мой стилист выел все мозги, подбирая мне «бледно-васильковый» жилет на последний концерт. Сам я любил черный, а у него оттенков не много, и предпочитал я только один.
За креслами торчал шест от стриптиза, за ним два витражных торшера с нуарным светом (зачем он при таком ярком неоне?) и большой проектор с красотами Титана. Ничего, вроде, не упустил. Хорошо. Сегодня больше никаких сюрпризов, кроме тех, что подготовил мне Вердан. Предполагал, где-то здесь находилась еще и дверь от сортира, но самое нужное здесь было спрятано лучше всего – это мы уже выяснили.
Игнорируя гостеприимную пустоту дивана, над подлокотником, словно хищная птица, восседал тощий мужчина. Неоновый свет плясал за его спиной, делая стройный силуэт темным.
– Знакомься, это Чесвик, – Вердан подтолкнул меня внутрь из проема двери.
– Просто Чесвик? – спросил я.
– Просто – Чесвик, – мужчина плавно сполз по подлокотнику, теперь я видел его блестящий взгляд.
С такими громадными выпуклыми глазами Чесвик походил на довольного геккона, вечно тянущего мокрую беззубую улыбку. Гибкое дряблое тело выпячивало небольшой живот под простой серой рубашкой. В ушах пустовали черные резиновые туннели, прическа была еще скромней – отсутствовала. Голова Чесвика блестела глянцевым яйцом, только на макушке угадывалась редкая щетина когда-то каштановых волос.
Рядом с Чесвиком приземлился длинноплечий Вердан в пестрой рубашке без ворота, пятна на шелковой ткани не имели очертаний, отчего рябило в глазах. Я стянул с плеч леопардовое пальто, небрежно бросив в синеву ближайшего кресла, плюхнулся в соседнее.
Интересно, кто из нас троих больше похож на певца? Чесвик лыс, у меня же длинные темные волосы. У Вердана рубашка, смахивающая на праздничный букет, у меня – черная жилетка со стальными пуговицами и тощее тело, которое фанатки находят изящным: наркотическая диета избавляет от нужды считать калории. На Марсе я был многим незнаком. Первый же вошедший официант признает во мне только наркомана и будет, безусловно, прав.
– Знаете, а я в каком-то роде ваш фанат, – под тонкими губами Чесвика ненадолго мелькнули зубы, по ним юркнул блестящий влажный язык.
– Это твой сюрприз? – разочарованно спросил я Вердана, – Ты же знаешь, я предпочитаю женщин.
Вердан залился смехом, укоризненно покачав в воздухе головой, словно болванчик:
– Коршун, как всегда забегаешь вперед и делаешь неправильные выводы.
– Я всегда делаю правильные выводы.
– Что верно, то верно, но наш гость все-таки не по этой части.
– У меня гораздо более специфический, но не менее востребованный профиль, – Чесвик перевалился набок и вздернул бедро вверх, изобразив из себя Прекрасную Елену. – Ценитель всего редкого, контрабандист и немножечко волшебник.
– Если в этом мире и существует волшебство, то только в виде музыки.
– А как вам по нраву «дающий то, чего жаждешь сильнее всего»?
– Не по этой части, говоришь? – усмехнулся я, потянувшись к бутылке, но только не бирюзовой. – По такой характеристике одно от другого не отличишь.
– Чтобы трахаться, нужно любить трахаться, а это подразумевает хоть какое-то расположение к коллективу, в котором ты работаешь. Я же мизантроп.
– Мизантроп? Думаю, мы найдем общий язык.
– Скажи ему про ненависть к людям, и он откроет для тебя все двери, – рассмеялся Вердан, вслед за мной начав опустошать бутылки. Всеми силами снижал свой гонорар.
– Каждый слышит, что ему близко, а подобное тянется к подобному. На твоем месте я бы порадовался, – ухмыльнулся я.
– А я всегда считал, что певцы любят своих фанатов, – беспечно протянул Чесвик, подперев большую гекконью голову маленьким кулачком. – Ты любишь их, а они тебя. Разве не в этом смысл?
– Нет.
– А в чем же?
Впившись взглядом в «просто Чесвика», я пытался понять, действительно ли он тот, за кого себя выдает. Он назвался мутным типом и на другое я был не согласен. У него не было ни татуировок, ни имплантов, ни браслетов с платиновым кодом, но что-то мне подсказывало, что Чесвик – мутный тип не только по первому впечатлению. Интуиция меня обычно не подводила, и, если бы он соврал, меня бы здесь уже не было.
Медленно наползала скука, отрывая куски у ненависти. Плохо. На прошлой неделе мне не удались беседы со смертью, может, сегодня получится поговорить с простой опасностью? Вердан был прав, я желал открыть двери. Что может быть привлекательней отсутствия замков перед первым же попавшимся вором?
– Весь смысл в поэзии, музыке и голосе, – откинулся я на спинку кресла, – Видишь эту голову? – я постучал кулаком по свей черепушке, – На ней растут грязные волосы, но и мысли внутри не менее грязные. Грязь внутри и грязь снаружи – люблю, когда внешность соответствует содержанию. Мои мысли давно сгнили и смердят. Хочешь понюхать? – по взгляду Чесвика я догадался, что не очень. – Вычистить эту грязь не могут ни наркота, ни мозгоправы, ни сверло в этой гребаной башке. У всех есть уши, у меня есть глотка, я кричу, но никто не слышит. Да и черт с ними со всеми! Ты понимаешь, как это – когда все черное?
– Не особо.
– А оно черное. Мой любимый цвет. Я люблю его ровно столько же, сколько и ненавижу. Надежда – черная, любовь – черная, радость – черная, и все вокруг черные, только свет ядовитый. Было бы странно, если бы ему тоже удалось стать черным.
– Печально.
– Этого не понять, если не почувствовать собственными кишками. А знаешь, что помогает?
– Представления не имею.
– Поэзия. Чертовы слова, которые выстраиваются в мой собственный ряд и звучат так, как я хочу. Музыка. Только она вытаскивает меня туда, где есть воздух и я могу дышать. Голос. Он спускается в мою башку прямо через темя… – я ткнул в середину головы указательный палец, прямо туда, куда входит мой голос, – …и вываливается у меня изо рта. Ерунда, на первый взгляд. Но по пути он раскалывает черное и становится чуточку легче. Это как струя ледяной воды, накрывающая вулкан моих мыслей. П-ш-ш-шшш… – ладони вокруг моей головы оттопырили пальцы, чтобы Чесвик лучше представил, как что-то набухает и лопается. – За эти годы я превратился в охотника. Научился предчувствовать едва уловимую тень поэзии и гнаться за ней, пока не загоню в угол и не засуну в свою глотку. Когда поэзия уходит, я дохну. Уходит мелодия, я дохну. Хрипнет голос, я дохну. Убери все сразу… нет, уж лучше пулю в лоб. Наркоман сделает все ради своей дозы, да? Ха! Мои дозы – мелодия, строки и глотка. Когда они приходят, я летаю. И все вокруг не такое уж и дерьмо. Главное, успеть их поймать, иначе крышка. Потому что выбор небольшой – либо я, либо они.
Тяжело выдохнул после тирады, которую буквально выплюнул в лицо Чесвику с такой ненавистью, что он даже приподнял уголок левой брови. Дал знак Вердану, чтобы он налил мне стаканчик виски, потому что сам уже не мог.
– Кто это – они? – невозмутимо спросил меня Честер.
– Пустота, яд и бездна.
– О как… – скептично вздохнул он, – У меня есть кое-что, что может скрасить эту унылую картину.
Чесвик порылся у себя в кармане, выудив скип-шприц с автоматической подсветкой:
– Наркоман – это наркоман, за какими бы строками он не гонялся и какие бы слова не произносил, – улыбнулся он своей мокрой улыбкой. – Что может заменить настоящий наркотик? – я глубоко вдохнул, а Чесвик остановил меня своей приподнятой бровью: – Не надо, не говори ничего. Это был риторический вопрос. Но меня впечатлил твой энтузиазм. Возьми. Это более… осязаемо, чем твоя поэзия.
– Какой?
– Такой, что улетишь на неделю.
– Я не балуюсь цифровыми, у меня нет имплантов, – плохой из Чесвика контрабандист, раз не удосужился узнать о клиенте базовую информацию.
На целую неделю уносят только комбинированные наркотики, но для этого нужно заранее просверлить свою башку и вживить чип. Плевое дело – я бы только за, но любые преобразования запрещал контракт. Нарушить его означало лишиться возможности выплевывать на фанатов слова, а между первоклассной наркотой и творчеством я всегда выбирал последнее. Восстание искусственного интеллекта сделало из землян трусливых скотов и загоняло планету в каменный век.
– Кажется, я сказал, что ценитель всего редкого, а не идиот, – рассмеялся Чесвик. – Все, что я предлагаю – редкость. Все, с кем я встречаюсь – редкость. И штучка у тебя в руках – тоже небывалая редкость. Или ты считаешь себя рядовым писакой, который знает только три ноты на разный лад?
И все же я взял шприц из ладони Чесвика, с любопытством осмотрел его, будто искал доказательство его честности. Красно-зеленая пластинка с подсветкой и пусковым механизмом – ничего особенного. Полагаю, доказательство должно было находиться внутри. Вряд ли Чесвик хотел, чтобы я увидел вечность прямо сейчас. Все-таки он мой фанат, он сам так сказал – я ему верил. Фанаты редко желают смерти своим кумирам – он не желал. Я всегда делаю правильные выводы, даже если они основаны только на интуиции. Вот только воры честными быть не могут, а Чесвик, безусловно, был тем еще вором. Значит, ограбление мне еще предстояло.
– Эта штука научит меня летать? – тотальное безразличие научило меня доверять мутным типам.
– Эта штука научит тебя любить, – тянул мокрую улыбку Чесвик. – Меня любить. И его любить, – он кивнул на Вердана, – Не поверишь – даже себя. Будешь смотреть на разноцветных попугаев и даже обретешь собственные крылья.
– Пахнет банальщиной. Что, и облака будут?
– Услышишь райских птиц.
– Чтобы любить, нужно иметь один простой навык – радоваться, – Чесвик развлекал наглым спокойствием, хитрой улыбкой и каким-то тайным намерением. – Но, когда ко мне приходит радость, тут же просачивается яд и смешивается с ней, превращая в очередное дерьмо. Пух! Радости как не бывало. И я ныряю в свое привычное паршивое состояние. Да, мне это тоже не нравится. Мне ничего не нравится. Никогда. Никакая наркота это не исправит.
