скачать книгу бесплатно
Ресторан расположился под цементными сводами в низких арках, словно в сточной трубе.
Перекресты табачных вихрей, шляпы и головы и столкновения лакеев. И вулкан оркестра, визжа, грохоча, извергается вверх, прямо в нависшие своды. Истошный рай!
В мои планы отнюдь не входило тотчас же занять себе столик и, бросив таким образом якорь, лишиться одного из полтинников.
Словно приглядывая место, проталкиваясь, извиняясь, я последовательно обхожу все закоулки гудящего зала.
Синяя шляпа с красным пером – где ты, мой маяк?!
Я занимаю столик на самом бойком месте – там, где лестница в гардероб.
– Бутылку пива, – говорю я официанту.
Рядом со мной уселись трое. Один с угловатым, точно из желтого камня, обитым лицом. Другой расплывшийся, чавкающий, вперемежку борода и мясо. Третьего, сползшего со стула, я не вижу за снопом бутылок.
…Краски передо мною линяют, шумная бестолочь становится скучной.
Время идет, а ее все нет и нет! Двенадцатый час. Дьявольщина, хоть за голову хватайся!
Неужели надул еврей? И пиво мое на исходе, и в мозг оно бросилось мрачным дурманом.
Но вот я срываюсь, со стула. Там, за шумным валом входящих, болтаются красным фонтаном перья. Вихрем я проношусь между столиками и направляюсь твердо к рампе, к огненному султану на синем черепе шляпки.
Она стоит спиной и разговаривает с подругой.
Я прямо, с ходу, говорю над ухом:
– Ниночка Шустрова?
Она с испугом оборачивается и вздрагивает.
Мне запомнились синие жилки на хрупких висках под нелепым взлетом окрашенных перьев.
Замедли я темпы своей атаки – и все пойдет прахом, – она попросту убежит! И я беру ее под руку с небрежной усмешкой. Она идет сразу, безвольно. Уже улыбается.
Мой второй полтинник и вторая бутылка пива!
– Здесь я не Нина, – говорит она тихо, когда мы усаживаемся. – Откуда вы знаете мое имя?
– Меня послала к вам ваша подруга, которая торгует на базаре…
– На базаре? – испуганно переспрашивает она. Недоверчивый взгляд обыскивает мое лицо. Она смотрит уже враждебно. Минута… и она бросается в толпу…
Все пошло прахом! Щеки мои пылают… Я бреду к выходу. У лестницы я вдруг замечаю Нину. Она сидит за столиком. К ней наклонился какой-то человек. Глазами она указывает ему на меня.
Я узнаю человека по черточкам фатоватых усов, по тюремной бледности. Узнаю недавнего своего соседа в трамвае.
7
Дома в Ленинграде как старые великаны-корабли. Кажется, что когда-то плавали они по всему миру, а теперь вот бесчисленным стадом сошлись сюда, на вечный якорь… Чем дальше я ухожу от проспекта, тем тише и строже становится их каменный строй, и за мной кувыркаются звуки моих шагов.
Улица расщепилась каналом. И дом разговаривает с домом через мерзлую Фонтанку шепотом заблудившихся снежинок. Они вьются и льнут к тихо шипящим фонарям. И чем плотнее мрак улицы, чем гуще и чаще летят снежинки, тем одушевленнее кажется мне сон домов в их ночной свободе…
Я иду один. Несглаженное еще временем, меня тяготит омерзительное ощущение. Точно я выкупался в помойной яме…
У меня остается последний шанс – полоумный старик.
Но теперь, когда меня поманила удача, я знаю твердо, что я не уеду и буду искать, искать!
В четыре простуженных горла тоскливую песню гудит перекресток. Никнут в метели чугунные винограды решеток. Они оцепляют засыпанный белым сад, а в нем, в середине, некто чугунный хлещет с высокого пьедестала снежными лентами.
Я жмусь, ускоряю шаги, вдруг слышу, что кто-то идет за мною.
Долго он шел, этот упорный, не отстающий спутник. И долго я собирался оглянуться.
Обернулся, когда вошел в подлунный зонт фонаря. Он тоже остановился. Свет фонаря освещал его. Это была фигура с экрана: кепка, лицо – через дверцы поднятого ворота и крадущаяся сутулость…
А когда он спрыгнул с блина морозного света, нырнув в трясину метели и ночи, я догадался. Тот самый, что шептался с Ниной… Может быть, это ее «Васька с кулаками и ножом», как выразился почтенный еврей?.. Или еще кто?
Но, черт возьми, надо и мне убираться от света! Очень я на виду.
Я вглядывался несколько минут в темноту ночи, но разглядеть незнакомца нигде не мог. Буран густел и креп. Точно с неба до мостовой опустилась черная тюремная стена, и в снежных решетках за черными окнами выли и пели во всю ее высь незримые узники…
Плоско тускнеет Марсово поле. Раскаленные капли висят на подсвечниках-маяках.
Я иду по кромке теней. Оглядываюсь по сторонам… Даром, из одного лишь желания проводить меня в мороз и вьюгу, этот субъект не покинул бы уютный ресторанный столик. Но кто он? Полоумный ревнивец? Но в трамвае со мной ехал он раньше нашей ресторанной встречи… Разве бандит? Но зачем?..
«Черт возьми, – разрывается моя слепота. – А Максаков?.. Это клеврет его ходит за мной, чтобы ухлопать втихомолку, чтобы завладеть вожделенным планом…» Тут я начал соображать, куда он скрылся. Он здесь, он крадется за мной на расстоянии фонарного интервала, обходя, как и я, световые поляны.
Наконец-то опять галерея улиц и предел пространству, в котором движешься, как голый!
Проехал пустой извозчик. К нише ворот прирос часовой в тулупе.
Неужели отстал мой спутник?.. У дверей Эрмитажа я свертываю в переулок, чтобы сократить путь к Неве.
Угол забвения. Темень. Дворцы и сугробы стиснули русло Канавки. Замерз в изящном изгибе горбатый мостик.
Вот он опять! Я остро вздрагиваю и чуть не вскрикиваю. Мутная фигура, отшатнувшись от стены, снова западает в тень.
8
Просыпаясь утром, я сразу хватаю блокнот. В нем адрес Грингофа.
Тают при солнечном свете ночные угрозы. Я весел и даже пою, одеваясь.
– Ты, батюшка, билет-то переменишь? – пристает ко мне старуха хозяйка. – Ступай, да без документу, гляди, и не ворочайся! Не пущу. Соседка вот так сплошала, дак ее…
– Устроим, мать! – успокаиваю я. – Документик обменим и так заживем, как в раю!
– Ох ты! – сомневается она. – Райский!
Всплывает солнце. Промерзла до розовой хрупкости даль, и вкусно, дымком, угарит воздух. Тут немного и от торфа, и от деревни. Не хватает только петушьего зова.
Город скрипит шагами и трамваями. Я стою у подъезда лаборатории. Нажимаю несколько раз кнопку звонка. Долго жду, но никто не идет. Я топчусь в беспокойстве. Неужели и за этим стеклом опять пустота?
Но вот вижу, как не спеша подходит старик швейцар. Я подтягиваюсь, стараюсь казаться спокойным, добродушным, ничем здесь особенно не заинтересованным человеком. Будто просили меня зайти, ну – выдалось свободное время, вот и зашел. Очень вежливо говорю:
– Могу ли я видеть… барона Грингофа?
Это выговариваю совсем как шутку. Улыбаюсь.
Швейцар медлит, будто приценивается – сперва к моему костюму, потом к лицу.
– А зачем он вам нужен?..
От души отлегло! Я боялся, что он просто захлопнет дверь, услышав такой допотопный титул.
– Меня послала его знакомая.
Швейцар сторонится, пропуская меня, и указывает:
– Под лестницу, налево дверка.
Мне открывает небольшой человечек. Очки, как у сельского дьяка, влезли на лоб. Вопросом поднялись сборки морщин. Седая бороденка тычется в меня по-петушьи – храбро.
– Барон Грингоф? – деликатно спрашиваю я, снимая шапку.
– Иван Эдуардович Грингоф, – с ударением рекомендуется старичок.
Я мнусь.
– В чем дело? – нетерпеливо притоптывает он.
– Я хотел бы сказать вам пару слов…
– Войдите и закройте дверь. Теперь не лето!
Комнатушка крохотная, вся собралась в одну точку электрической лампочки, повисшей над столом. Под лампой разложены щипчики, молоточки – немудрая мелочь часовых мастеров.
Старичок нагибает лысую голову, точно боднуть собирается лампу, и ждет. Глядит как-то сбоку и остро.
– Чего вы хотите?
Вот оно, мое испытание!.. Начинаю я со случайного своего пребывания в городе. Говорю как можно мягче, боюсь раздражить. Говорю литературно – на столе у него лежит физика Хвольсона.
Когда я договариваюсь до базара и рассказываю про находку книги, он нервно передергивает плечами, на ощупь хватает трубку, втыкает в рот и забывает зажечь. Я умолкаю и жду приговора.
– А позвольте вас спросить, – выдергивает он трубку, – кто вы такой и почему интересуетесь… этой женщиной?
Он волнуется. Он почти враждебен. Неумелое слово – и все полетит к чертям!
Я отвечаю, как могу – деликатно, вероятно, с искренним сочувствием к самому себе:
– Я знал ее еще девочкой, там, на прииске, а потом, за событиями, потерял…
– Так вам и надо! – с неожиданным озлоблением говорит он. – Потерял! Вы не один, милостивый государь, потеряли! Только – некоторые попущением божиим, а вы по своим заслугам…
И в безумии, яростно уличает:
– Я вас узнал! Меня не обманете!
Последняя надежда договориться рушится. А старик совсем разошелся:
– Берите, описывайте! – кричит он, распахивая рваный пиджачишко, и вдруг исступленно заключает:
– Ага, это она подослала! Она…
Человечек бросается к ящику стола. Через плечо летят бумаги, конверты, грохается на пол тяжелый Хвольсон. Дрожащие руки выхватывают фотографию и раз – пополам! Обрывки – в меня!
Я подымаю обе половинки. Старик визжит, в припадке топая ногами:
– Вон, вон уносите! Чтобы и духу не было!
Потом, задохнувшись кашлем, хватается за грудь и смолкает. Валится на табурет. Устало и тихо, по-ребячьи, плачет.
Я стою и не знаю, что делать. То ли мне уходить, то ли помогать больному.
Но помощь уже входит. Жена швейцара и он сам, укоризненно качающий головой:
– Эх, гражданин… Зачем дразнить старика?
И вот я опять стою перед выходной дверью, за спиной швейцара, шарящего ключом по замку. И жалуюсь ему – первому, оказавшемуся возле меня человеку:
– И плохо же мне… Я так надеялся…
– А это что? – подмечает он половинки карточки в моих руках.
Я отдаю ему остатки фотографии и мельком вижу молодую женскую головку.
– Ишь, разодрал! – усмехается швейцар.
Я точно просыпаюсь. Выдергиваю назад обрывок и читаю на обороте: «Ирина Макарова».
Макарова – ведь это настоящая ее фамилия, по отцу!
Я сжимаю руку швейцара так, что он испуганно отшатывается.
– Вы знаете ее?..
