скачать книгу бесплатно
Латвия, 1920-е
Журнал «Пролетарский музыкант» (№ 5,1929 г.) заявлял без обиняков:
Нам, пролетарским музыкантам, культработникам и комсомолу, нужно, наконец, лицом к лицу, грудь с грудью встретиться с врагом. Нужно понять, что основной наш враг, самый сильный и опасный, это – цыганщина, джаз, анекдотики, блатные песенки, конечно, фокстрот и танго… Эта халтура развращает пролетариат, пытается привить ему мелкобуржуазное отношение к музыке, искусству и, вообще, к жизни. Этого врага нужно победить в первую очередь. Без этого наше пролетарское творчество не сможет быть воспринято рабочим классом.
Обложка советского нотного сборника Н. А. Тагамлицкого с репертуаром «песен улицы»
Не в чести у цензоров оказался и популярнейший на стыке старого и нового времени жанр «песни улицы». Сегодня их бы назвали «блатными». Видимо, эти песни запрещали, не желая подкидывать дровишек в и без того синим пламенем полыхающую преступность. Справиться с пожаром тотального бандитизма, воровства, хулиганства, проституции и наркомании власти смогли лишь на излете НЭПа.
23 июня 1924 года Главрепертком (секретным!) приказом уведомил местные отделения о «запрещении так называемого “жанра улицы” – “Песенок улицы” Таганлицкого[5 - Тагамлицкий Николай Андреевич (1891–1926) – поэт, композитор, писатель. Создатель жанра «песни улицы», популярного в 1910-1920-е годы. Запреты вынудили его перебраться в Свердловск (возможно, был выслан). Осенью 1926 года умер от разрыва сердца. Подробнее о его судьбе читайте в книге «Песни и развлечения эпохи нэпа» (ДЕКОМ, 2015).].
<…> Эту разухабистость, эту, в конце концов, романтику хулиганства <…> это порождение кабака и кабацкой литературы – надо изживать и рассматривать эстрадный репертуар с учетом указанной точки зрения» (орфография оригинала сохранена. – М. К).
В приложении называлось 12 произведений Тагамлицкого: «Улица ночью», «Яблочко», «Ботиночки», «Булочки», «Желтые перчатки», «Шарманщик Лейба», «Зонтик дождевой», «Ну-ка, Трошка», «Слесарит», «Сапожки», «Гадалка», «Куманек». Вот для образца одна из песенок «вредного репертуара»:
Шла я поздним вечерочком
В темном переулке
Взять у Риттера,
У кондитера,
Две французских булки.
Часто я вечерком
К милому ходила
И Прокофию
К чаю-кофею
Булки приносила.
Купив две булки,
В переулке
Нищего я встретила
Отшатнулася,
Встрепенулася,
Побежать хотела.
Зря я не отвернулась,
Зря не убежала,
А как взглянула в очи ясные,
Вся я задрожала.
Задрожала, побледнела,
Стукнуло сердечко.
Я от жалости,
От усталости
Села на крылечко.
Ему за очи черны
Булки я дарила,
Что у Риттера,
У кондитера,
Милому купила.
С той поры уж к милу другу
Чай пить не хожу я.
Уж Прокофию
К чаю-кофею
Булок не ношу я.
Всю жизнь я помнить буду
Две французских булки,
Что купила я,
Подарила я
В темном переулке.
Из циркуляра Главлита от 10 августа 1954 года «Об отмене запрещения грамзаписей Вертинского и Утесова» следует, что ранее они тоже были запрещены. С Вертинским все понятно, а во втором случае, видимо, это касается известных одесских песен Утесова «С одесского кичмана», «Гоп со смыком» и «Бублички», записанных в 1932 году.
Призывали комиссары от искусства бороться также с псевдонародной (мещанской) и с псевдореволюционной песней, «прививающей пролетариату обывательские представления о революции и в музыкальном отношении воспитывающей в нем склонность к музыкальной халтуре». Здесь речь о жанре «песен нового быта»: «Кирпичики», «Антон-наборщик», «Пелагея Ильина», «Портной Айзик», «Шестереночки», «Серая кепка и красный платок», «Алименты», «Манькин поселок»…
Отдельной строкой прописывалась борьба с сатириками, которые, пользуясь приемом работы на контрастах, когда один герой фельетона ругает советскую власть, а другой защищает, занимались не чем иным как «подрывом диктатуры пролетариата».
Первая женщина-конферансье Мария Семеновна Марадудина (1888–1960)
Артистам разговорного жанра действительно приходилось нелегко. Известен факт, когда еврейский куплетист Жорж Леон был сослан на Соловки за… исполнение, по мнению цензора, антисемитских куплетов. Случай это далеко не единичный, особенно в отношении сатириков-юмористов. Такая же участь ждала Юру Юровского (за антисоветские рассказы). А вот совершенно уникальный архивный документ, где упоминается первая в России женщина-конферансье Мария Марадудина:
Начальнику Политконтроля Петроградского ОГПУ – сотрудника для поручений Кузнецова М. К.
Довожу до вашего сведения, что конферансье в «Свободном театре» Марадудина М. С. между прочим позволила себе следующее: объявляя очередной номер программы («Танго улицы»), для пояснения упоминает, что этот номер обыкновенно исполняется на углу 25-го Октября и 3-го Июля[6 - То есть угол Невского проспекта и Большой Садовой улицы, переименованных в 1918 году.], но из-за плохой погоды переведен в «Свободный театр», и далее, перед выходом Дулькевич, исполнявшей детские песенки, объявляет публике, настойчиво требующей спеть Дулькевич романс «Все, что было», что много найдется народу, вспоминающих о том, что все было, <…> и судовольствием желающих очутиться в тех же условиях, в которых вся эта публика так хорошо себя чувствовала и откуда Октябрьская революция метлой вымела их из насиженных мест.
Доводя до сведения вышеизложенное, прошу о соответствующей мере воздействия в виду временного воспрещения в качестве конферансье. Кузнецов.
На документе – резолюция: «Тов. Петров. Следовало бы одернуть названную Марадудину, дав ей недельки две отдыха»[7 - Цит. по книге: Блюм А. «От неолита до Главлита».].
Упомянутая выше Мария Семеновна Марадудина начинала в «Летучей мыши» у Балиева, а в революцию вместе со своим близким другом писателем Аркадием Аверченко оказалась в Крыму.
После разгрома армии Врангеля артистка осталась в России, а писатель Аверченко отправился в Константинополь. Чтобы заработать на жизнь, сатирик, как в далекой юности, был вынужден сочинять куплеты для своего театра-кабаре «Гнездо перелетных птиц». Вроде таких:
Мой милёнок-большевик
Избран был вчера во ВЦИК —
Вот теперь он цыкнет!
Издавал буржуйчик крик —
А теперь не пикнет?!
Впрочем, не будем отвлекаться и вернемся с берегов Босфора в наши края.
Стоит признать, что запреты в отношении песен исполнялись в двадцатых спустя рукава. Главная причина – введение в 1921 году нэпа, когда правила игры стал диктовать не цензор, а состоятельный посетитель ресторана, кабаре или пивной. Нэпманы и совбуры (советские буржуи) шли в кабак не за тем, чтобы слушать песни нового быта про «шестереночки» или «Паровоз-515Щ», а в поисках веселья и удовольствия. И артисты, если хотели заработать на ситную булку с вологодским маслицем, не могли не отвечать их запросам.
Эта противоречивая ситуация сохранялась вплоть до начала тридцатых годов. Запретные песни звучали, как говорится, «со всех эстрад», от рыночных площадей до рабочих клубов и даже небольшими тиражами, но во множестве печатались в виде нот. Наблюдалась несогласованность подразделений гублитов на местах. В одной губернии произведение требовали исключить из репертуара, а в другой – разрешали.
Единственное, что реально смогли сделать (а вернее, не сделать) в этой ситуации власти, – не издавать эти песни на пластинках. Редкоредко, по загадочной случайности, отдельные вещицы просачивались на диски. В основном это были дореволюционные шлягеры, напечатанные со старых матриц. И лишь иногда – свежие хиты того времени вроде «Кирпичиков» в исполнении Нины Дулькевич, «Дорогой длинною» Тамары Церетели или упомянутых выше хулиганских песен Утесова.
Запасы дореволюционных пластинок на складах массово уничтожались, а чтобы изъять те, что оставались на руках у населения, государство производило централизованную скупку или ставило условие: продажа новых записей только в обмен на «бой» старых дисков
Почему так происходило? Да потому, что заведения Нарпита, где эти песни пели, принадлежали частникам, издательства, где ноты печатались – тоже, но фабрику грампластинок «Музтрест» государство крепко держало только в своих руках.
К окончательному сворачиванию нэпа (последняя частная булочная закрылась в Ленинграде в 1932 году) цензура сумела возвести труднопреодолимые преграды даже на пути такого эфемерного жанра, как вокальный.
Льются песни,
Реют флаги,
По Союзу ССР.
С каждым годом интересней
Жить становится теперь
– сообщала певица. И поспорить с этим желающих не находилось. По крайней мере на «родной сторонке». Но не будем забывать, что после приснопамятного Октября 1917 года, по разным оценкам, от двух до пяти миллионов русских людей оказались в изгнании. И среди них было немало эстрадных артистов.
Глава 2
Белые песни для красной России
«Молись, кунак, в стране чужой,
Молись, молись за край родной…
Пускай теперь мы лишены
Родной семьи, родной страны,
Но верим мы – настанет час,
И солнца луч блеснет для нас…»
Из репертуара А. Вертинского
На других берегах
Революция стала причиной радикальных перемен во всех сферах общественной жизни. Не стала исключением и эстрада. Большинство самых ярких звезд императорских подмостков предпочли отправиться к «другим берегам».
Рисунок из журнала «Иллюстрированная Россия». 1926
Знаменитые басы Федор Шаляпин и Капитон Запорожец, «народницы» Надежда Плевицкая и Мария Каринская, «баяны русской песни» Юрий Морфесси, Николай Северский и Михаил Вавич, исполнители ариеток Иза Кремер и Александр Вертинский, цыганские королевы Настя Полякова и Зина Давыдова, куплетисты Павел Троицкий,
Станислав Сарматов и Виктор Хенкин, опереточная примадонна Лидия Липковская, исполнительницы «песен улицы» Анна Степовая и София Реджи, шансонетки Катюша Горностаева и Аза Разсадова, собиратель «каторжанского фольклора» пианист Вильгельм Гартевельд, любимец офицеров царского конвоя скрипач Жан Гулеско и тысячи других артистов покинули Россию.
На первых порах отношение к «бывшим» в советской России было нейтральное.
Эмигрантка из Харбина София Реджи (1896–1961) с успехом выступала в запрещенном в Советской России жанре «Песни улицы» и даже записывала эти песни на пластинки
В 1922 году журнал «Зрелища» в разделе «Кто-Где» информировал:
Н. В. Плевицкая, жившая в Берлине и концертировавшая в Германии и Австрии, в конце декабря уезжает на ряд концертов в Сербию и Болгарию, а оттуда в Америку (Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфию) и Канаду.
Балашова, б. балерина Московского Большого театра, открывает в Париже «Студию балетных классических и характерных танцев». Весной танцовщица едет на ряд гастролей в Лондон…
Но вскоре тон начинает кардинально меняться. Уже годом позже тот же источник пишет:
Русских артистов парижская эстрада почти не знает. Те немногие из наших соотечественников, которые подвизаются в Париже, дальше ночных кабаре не идут, и большие парижские театры для них закрыты. Наилучшее положение занимает московская исполнительница цыганских романсов 3. А. Давыдова. Работает она по ресторанам. Также ограничен и репертуар о России. Еще совсем недавно были в моде грубейшие антибольшевистские пасквили, но теперь они не пользуются успехом. Впечатление такое, будто Франция не знает, как себя держать в этом вопросе. Особняком стоит искусство бывших эмигрантов. Кроме постоянного русского театра «Золотой Петушок» – одного из бесчисленных подражаний «Летучей Мыши» – существует целый ряд эстрадных предприятий при русских ресторанах. Там-то и подвизаются «цыганские хоры из бывших титулованных». Во главе одного такого хора стоит граф Толстой, а другим управляет князь Голицын.
Ведущий эстрадный обозреватель Ростислав Блюменау подхватывал туже ноту:
«Художественный уровень так называемого “русского репертуара” в эмигрантских кабачках и варьете в Париже не поддается оценке. Программы пестрят такими “перлами”, как “эксцентро-экзотический танец – русская Барыня”, или “заупокойно-колыбельная” песенка – “Спи, усни моя красавица” и наконец “буйно-разудалая песня “На последнюю пятерку”. Действительно, репертуар и реклама составлены на “последнюю пятерку”…»
Реклама русских ресторанов из эмигрантской прессы Парижа. 1920-е
Обозреватель «Зрелищ» в 1923 году иронизировал:
Бывший артист киевского «Кривого Джимми» Ермолов вместе с артистом оперы К. Запорожцем открыли в Константинополе театр типа «Кривого Джимми» под названием «Бродячий пес».
Театр посещается исключительно врангелевцами, правильно рассудившими, что название театра рассчитано именно на них.
Меж тем к концу двадцатых годов счет русским кабаре, барам и ресторанам, где под звуки русских песен вспоминали о былом величии титулованные особы и вчерашние обладатели несметных состояний, только в Париже шел на десятки, если не на сотни.
А уж по всему миру были распахнуты двери многих тысяч заведений «а-ля рюс».
«Гнусный край белогвардейский»
В советской России «бывших» высмеивали. Куплетисты Вера Климова и Михаил Львов в номере «Шарманка-эмигрантка» пели:
Навек Россию потеряли,
Ведь власть рабочих нынче там.
Мы от нее в Париж удрали
И бродим здесь мы по дворам…
Карикатура из журнала «Иллюстрированная Россия». 1927.
«Странно: французы говорят, что Монмартр полон иностранцев. А мы не видим их!»
Лев Дризо сочиняет в 1926 году мелодекламацию «Ночной Париж»:
Париж в притоне «Белая заря»
Идет игра вплоть до утра,
Апаш, кокотка, офицер и эмигрант,
Посуды звон, гудит джаз-банд,
Там подают графини и швейцаром бывший князь,
Лежит в грязи вся золотая грязь,
Их научил Париж, чем торговать,
Как добывать позором каждый франк.
На всем лежит отчаянья печать,
Последняя игра идет ва-банк,
И до рассвета там идет игра,
И напевают что-то бледные уста:
Сегодня я живу, сегодня я плачу,
Кто знает, буду ль завтра я с тобой.
Так пусть хоть этот раз
Нам даст забвенья час,
От этой ночи беспросветной и больной
Заменит ночь заря, и, разойдясь шутя,
Забудем мы друг друга через час
