скачать книгу бесплатно
После произошедшего жизнь на пасеке вроде бы не изменилась, только в разговорах после долгого «обета молчания», нет-нет да и начали проскакивать темы, касающиеся оставленного села. О том, что огороды, наверно, совсем заглушили сорняки, о том, что скоро жатва, и в поле, хочешь-не хочешь, надо будет выходить. В конце концов, надо было что-то решать с жильем: то ли готовиться зимовать здесь, и тогда готовить избу к зиме, то ли возвращаться в село, но непонятно, можно ли?
Мишка тоже ломал голову вместе со всеми, но придумать смог только способ получения достоверной информации из села.
– Мама! А собаки человеческими болезнями болеют?
– Не знаю, не слыхала о таком.
– Значит, если я Чифа в село пошлю, он не заразится и заразу сюда не принесет?
– Кто ж его знает! А ты что задумал-то?
– Чиф Юльку хорошо знает, если я ему велю, он к ней побежит, а я ему на ошейник грамотку берестяную повешу. В грамотке напишу, что если с собакой зараза может передаться, то пусть Чифа привяжет и сюда не пускает, а если не передается, то пусть напишет: как дела в селе и можно ли нам возвращаться.
– Не знаю… батюшка, что скажешь? Может, и правда пса послать?
– А ежели Юлька твоя уже померла? Чиф покрутится, покрутится и назад прибежит да заразу с собой принесет. Что тогда?
– Можно Чифу на шею что-то яркое привязать, – влезла в разговор Машка. – Ну, хоть платок. А в грамотке Минька пусть напишет, чтобы Юлька, если живая, платок сняла и у себя оставила. Если увидим, что пес с платком вернулся, значит Юлька померла, и дядька Лавр его из лука застрелит. Ай! Мама! Чего Минька дерется?
– Я тебя тогда на твоем же платке и удавлю!
– Михайла! Не трожь сестру! – рыкнул дед. – Я тебе что сказал! А ну, убери руки! А ты думай, что говоришь, курица. Чиф в любое время вернуться может, даже ночью. Что, Лавру так и сидеть день и ночь с луком? И откуда нам знать, с какой стороны он прибежит?
– А что ж делать-то?
– Михайла, отпустишь пса не отсюда, а уйдешь подальше в сторону села. Там его и встретишь, если поймешь, что грамотку твою никто не читал… Если поймешь, что грамотку никто не читал, назад не возвращайся. Возьми харчей побольше, топор, нож, ну и прочее, что для жизни надо, и поживешь в лесу месячишко. Ежели после этого не заболеешь…
– Батюшка, да что ж ты делаешь? – заголосила мать. – Не пущу сына на смерть!
– Молчать, баба! Нашим мужам на смерть ходить – не привыкать! И вовсе не обязательно он помрет!
– Дите ведь еще, ты подумай: один в лесу помирать будет, даже воды подать некому… не пущу!!!
– Лавруха, Андрей, заприте ее и не выпускайте! Что уставились? Думаете, мне легко? Делайте, что сказано!
Лавр даже не пошевелился. Немой спокойно, с невозмутимым, как всегда, видом поднялся с лавки и, обхватив Анну-старшую поперек туловища, потащил к избушке, первоначально поставленной на пасеке.
– Мишаня! Сынок! Не ходи, не слушай старого, он любого сгубит!
– Не трогай мать, урод! – Мишка догнал Немого и вцепился ему в руку. – Отпусти! Отпусти, я сказал!
Немой вроде бы даже и не сильно двинул рукой – отмахнулся, как от мухи, но Мишку словно сбило автомобилем, он отлетел в сторону и покатился по земле.
– Ну, козел, молись! Сам научил!
Рукоятка кинжала привычно легла в руку. В том, что он не промахнется, Мишка был совершенно уверен. В том, что убьет – тоже. И ни малейших колебаний или сомнений… Рука Лавра прервала замах смертельного броска в самый последний момент, Мишка снова полетел на землю, а когда смог подняться, тела Немого и Лавра уже сплелись в схватке.
– Прекратить! Я кому сказал? Лавруха! Прекратить немедля! Дед шкандыбал на деревяшке, уже занося для удара неизвестно где подобранный дрын. Занести-то занес, но так и остановился с поднятой рукой: дорогу к дерущимся загородили Мишка и Чиф. У обоих, обнажая зубы, одинаково приподнята верхняя губа, а у внука в руке еще и поблескивает отточенная сталь.
– Мишаня-а-а!!!
Крик матери раздался почти одновременно с придушенным хрипом Чифа, и тут же правую руку резануло болью – дед фехтовать не разучился, а то, что в руке у него была палка, а не меч – дело десятое. Следующий выпад – тычком в солнечное сплетение – заставил Мишку скорчиться на земле.
Когда он сумел продышаться и поднять голову, открывшаяся картина красочно иллюстрировала полный и безоговорочный провал бунта против главы семьи. Лавр лежал на земле лицом вниз и, видимо, пребывал в глубоком нокауте. Немой, с окровавленным лицом и в разодранной рубахе, подпирал колом дверь в избушке, из-за которой доносились истерические крики матери. В нескольких шагах от Мишки пластом лежал Чиф, а на крыльце нового дома Машка и Анна-младшая суетились возле лежащей тетки Татьяны. Та, видимо, выбралась из дома на крики и упала, потеряв сознание. Рядом в два горла ревели перепуганные Сенька и Елька.
Долго разглядывать «пейзаж после битвы» Мишке, впрочем, не пришлось. Созерцание прервал крепкий удар палки и голос деда:
– Ты на кого оскалился, щенок?
Новый удар. Третьего Мишка дожидаться не стал – откатился в сторону, палка ударила в землю.
«Щенок, говоришь? Ну, я тебе сейчас покажу цирк на паровой тяге! Щенков ты путных не видел, отставной майор!»
Мишка еще раз перекатился, но уже не куда попало, а осмысленно – в сторону валявшегося на земле кинжала, потом приподнялся на корточки и прыгнул к оружию. Пальцы уже почти коснулись рукояти, когда Немой, не мудрствуя особо, просто наступил ногой на уже пострадавшую от дедовой палки руку. Мишка взвыл от боли, а Немой, ухватив его за шиворот (действительно, как щенка), потащил к деду.
Дед почему-то не стал их дожидаться, а отвернувшись, похромал к крыльцу. Впрочем, намерения его тут же и разъяснились.
– Анька! Плеть из сеней принеси!
«Пороть будет, старый хрен! От Немого не вырвешься, по яйцам ему ногой дать, что ли?»
Мишка попробовал осуществить задуманное, но Немой даже не стал ничего особенного предпринимать, просто встряхнул его так, что лязгнули зубы. Анька, стерва, уже протягивала деду плеть.
– Ну, кобелек, первые зубки прорезались? Андрюха, поставь его на ноги, посмотрим, какой породы у нас песик подрос.
Дед взмахнул плетью… Мишка сосредоточил все силы на том, чтобы не унизиться, закрываясь руками или пытаясь уклониться от удара. Плечо и спину ожгло болью, совсем неподвижным остаться не удалось – вздрогнул, моргнул, но руки удержал и стоять остался прямо. Дед кинул плеть Мишке под ноги.
– Подними и подай!
– Не буду!
– Ну, как хочешь, внучек. Андрюха, подай!
«Больно, блин! Но голос вроде бы не дрогнул. Надо разозлиться, тогда выдержу. Если пнуть деда по здоровой ноге и сразу же толкнуть, даже моего веса хватит, потом… Немой ничего не даст сделать… Ох! Едрит твою!»
Плеть свистнула еще раз, потом опять упала под ноги.
– Подними и подай!
– Не буду!
– Андрюха, подай!
Еще удар.
– Подними и подай!
– Не буду!
– Крепкого паренька вырастили… Андрюха, подай!
«Запорет же, старый дурень! В обморок, что ли, брякнуться? Тем более, что и в самом деле, что-то мне как-то…»
– Подними и подай!
– Не бу…
– Все, спекся! – раздался над головой голос деда, звучащий словно сквозь вату. – Но смотри: ни слезинки, и стоял твердо – наша кровь! Неси его в дом. Что? Нет, не выпускать, пусть запертая сидит: из-за нее весь сыр-бор начался, сейчас опять раскудахтается. Анька, там на полке – гусиный жир с травами, помажешь ему спину. И Татьяну, Татьяну приберите, чего вылезла? Андрюха, ты пса не убил, случаем? Нет? Только оглушил? Правильно, молодец. Привяжи его, пока в себя не пришел, еще кидаться начнет. Машка! Ты где? Ага, здесь. Принеси ведро воды, вылей дядьке Лавру на голову, а то что-то долго не встает. Ты ему ничего не сломал, Андрюха? Не знаешь? И то верно, сгоряча и не поймешь… Сам-то рожу умой, как он тебя! Есть силушка, да норов жидковат, не то что Фролушка, покойник, был. Михайла-то в отца пошел – характерный… Ты как думаешь, Андрюха, нож оставлять ему или забрать? Он ведь тебя запросто убить мог, Лавруха помешал… Оставить? А не боишься? Ну и что, что отрок, ты его сам ножи метать выучил, что, плохо учил? Хорошо учил и не боишься? Ну, смотри… Эх, добры молодцы! Устроили веселуху – скоморохи такого не покажут!
* * *
Пришел в себя Мишка только утром следующего дня.
«Однако это что ж я, всю ночь в отрубе был? Вряд ли, скорее всего, обморок перешел в сон, такое, я слышал, бывает. Блин, но напихали мне вчера от души… Спину жжет, но не очень сильно, голова… с головой тоже непорядок. Пару раз я вчера в нокдауне побывал. Сначала Немой двинул, потом – Лавр. А может и не нокдаун, а нокаут? Что-то смутно некоторые вещи помню, а некоторые вообще… Когда Немой Лавра вырубил? Где дед палку взял? Откуда Чиф появился? Нет, не помню, значит, отключался. Не удивительно, что голова болит. Потом же еще дед несколько раз палкой огрел, но вроде бы не по голове… И еще плетью четыре раза… или пять? Все равно, для пацана – достаточно. До чего же пить хочется. И нет никого, придется вставать».
Решить оказалось легче, чем сделать. Едва он сел на лавке, все вокруг поплыло, к горлу подкатила тошнота, Мишка попробовал для устойчивости ухватиться за край лавки и почувствовал, как правое запястье резануло болью. Поднес руку к глазам: да, похоже, эта часть тела пострадала больше всего. Запястье было туго забинтовано, но пальцы и часть ладони, видимая из-под повязки, распухли и посинели.
«Это ж мне дед палкой врезал, а потом Немой еще ногой наступил, падла!»
Мишка попробовал пошевелить пальцами, слегка двинуть кистью руки. Перелома, кажется, не было, но всяких там гематом, растяжений, ушибов и прочих «удовольствий» наверняка полный набор. Придерживаясь здоровой рукой за стену, добрался до кадки с водой, напился. Не сказать, чтобы здорово полегчало, но переместиться обратно к лавке получилось уже лучше.
Второй раз Мишка проснулся от осторожных прикосновений к спине. Кто-то смазывал ему следы от плети.
– Тише, тише, я уже почти закончила.
Голос был Машкин.
– Я давно так валяюсь?
– Второй день уже, есть хочешь?
От одной мысли о еде сразу затошнило.
– Нет, попить дай.
Машка притащила ковшик с водой.
– Что у меня со спиной?
– Заживает уже и жар спал, а вчера ты совсем плохой был…
– А с головой?
– А что с головой? Болит? На голове ничего не видать. Где болит? Покажи, я холодненького приложу.
– Мать все заперта?
– Ага, дед выпускать не велит.
– А дядька Лавр?
– В кузне лежит, в дом идти не захотел, а у Немого бровь рассечена и ухо распухло. Вы что, позавчера взбесились все?
– А Анька и рада стараться – плетку в клювике принесла…
– Да кто ж знал, что он тебя так полосовать станет? И ты тоже уперся… Повинился бы, поплакал, сделал бы, что дед велел, глядишь, и он отмяк бы.
– Это ты плачь и винись, а у меня дед с Немым этот день еще вспомнят… Я за мать им обоим уши до жопы стяну.
– Скажи спасибо, что не запороли тебя, ишь, грозится еще! Да Немой тебя одним пальцем…
– Я не всегда отроком буду, дождусь своего времени!
– Да что ты говоришь такое? Совсем ополоумел? Может, тебя и правда по голове…
– Машка! Что там? – раздался от двери голос деда.
– Очнулся, говорит…
– Что говорит-то?
– Ругается… Не в себе, наверно.
– Если ругается, то как раз в себе. Если может, пусть поднимается, пес без него два дня уже не жрет и не пьет. Кого в село пошлем?
– Аньку пошли, дед! – заорал Мишка. – Она плетку в зубах носить умеет!
– Щенок, ядрена Матрена!
Дед грохнул дверью и застучал деревяшкой по ступеням крыльца.
– Дурак! – напустилась Машка на брата. – Ты его еще больше рассердить хочешь? Ты тут лежишь спокойненько, а он на нас всех злобу срывает.
– Идите вы все в… самые разные места!
– Ну и лежи тут… На сердитых воду возят!
«Вообще-то, наваляли мне по заслугам: с ножом на главу семьи… Может и правда, зубки прорезаются? Тринадцать лет, все может быть. Других признаков пока нет, но Немого бы я грохнул, если бы не Лавр? Грохнул бы! Второй раз за оружием потянулся? Потянулся. Интересно: зачем? Что бы я сделать смог? А ведь были же какие-то намерения… наверняка глупость какая-нибудь.
М-да, сэр! И что теперь? Дед – командир со стажем, всяких обламывал, не вы первый. Покориться, просить прощения? А какие еще могут быть варианты? Патриархальный уклад, глава семьи… Формальных изъявлений покорности потребует по полной программе, сам себе потом противен будешь. Не покоряться? Дед найдет способ, через его руки сотни новобранцев прошли, да и взрослых ратников он себе подчинял безоговорочно. Тут, пожалуй, ничего не светит. Что еще подросток может в подобных обстоятельствах?
Помнится, у Горького похожий случай описывался. Тоже дед внука выпорол с перебором. Потом сам пришел, гостинец какой-то принес, кажется. Но там – не наш вариант: скатерть, что ли, внук испортил. Обычная шалость. А я попер против устоев, дед мириться и не подумает.
Ну что ж, сэр, не выходя за рамки образа, остается только одно: сбежать из дома. Вторая половина лета, лес прокормит. Или все же не стоит? А вот хрен вам, а не формальные изъявления покорности! Роль ролью, но и самим собой оставаться тоже как-то надо!»
Мишка поднялся, попробовал сделать несколько шагов, ноги держали твердо… почти. Выглянул наружу, поблизости никого не заметил. Недалеко от крыльца на веревке висели три рубахи: его собственная, Немого и Лавра – похоже, после позавчерашних номеров бабам пришлось приводить в порядок одежду всех троих.
Вернувшись в дом, начал соображать, что нужно взять с собой, и, совершенно неожиданно для себя, обнаружил на лавке мешок со всем необходимым. Рядом лежали его тулупчик и шапка. Под тулупчиком обнаружился пояс с двумя Мишкиными кинжалами, а под лавкой небольшой – по Мишкиной руке – топор. Значит, дед от своего плана не отказался и приказал все подготовить. Тем лучше!
