скачать книгу бесплатно
– Самих себя. Девам скоро пятнадцать, парни уже давно заглядываются. Да и воеводские внучки – всякому лестно, долго ли до беды?
– Да у нас отродясь такого не было! С холопками разве что…
– Нет, батюшка, теперь жизнь другая пойдет, да и пошла уже давно, только не очень заметно. А теперь виднее станет. Ты же в больших городах бывал и жил подолгу, должен понимать.
– Так то – в городах.
– В Ратном, считай, тысяча человек теперь, – напомнила Анна-старшая. – Три-четыре урода на тысячу обязательно найдутся.
– Кхе…
Мать обернулась к двери и негромко окликнула:
– Жива!
В дверь просунулась девчонка:
– Слушаю, матушка боярыня!
– Живушка, сбегай к соседям справа, позови отрока Прохора, скажешь: сотник Корней кличет. Приведешь к нам. Ступай.
«Опаньки, уже и девчонка на побегушках имеется, глядишь, скоро фрейлинами жаловать начнет. И откуда что берется? Хотя, дочка одного из богатейших туровских купцов… По нынешним временам между купеческой верхушкой и боярством разница невелика. По деньгам – неизвестно, кто еще круче. Оружием большинство купцов владеет вполне профессионально, без этого на Большой Дороге не выжить. Вооруженные отряды, хоть и небольшие, но имеются. Холопов купцы держат, разве что пашенных крестьян у них нет, зато домашней челяди не меньше, чем у бояр.
Правда, площадка для общения у купечества и боярства только одна – торжище. Но бабы, похоже, общаются активнее, мать в Турове очень быстро старые связи восстановила. Пожалуй, «дворянским замашкам» удивляться не следует».
– Кхе! Не рано ли боярыней величаться стала, Анюта?
– Для них, – мать качнула головой в сторону двери, – мы бояре. И никак иначе!
– Тоже верно… Кхе. Значит, благородное воспитание девкам дать хочешь? А замуж выдавать в Туров повезешь? Да ты сядь, Анюта, чего стоять-то.
– А почему же и не в Туров, батюшка? Или нам родственные связи в стольном граде не нужны?
– Кхе, вот не было печали. И не выпори ее, и за волосья не потаскай, боярышня, едрена-матрена. А она еще и из самострела… Да! – спохватился дед. – Анюта, это еще что такое? Ты куда смотрела? Девка с оружием!
– Был же у тебя об этом разговор, батюшка. Я знаю.
– Знает она… Все-то вы, бабы, знаете… Ну и что, что был? Я не решил еще ничего.
«А что, сэр, леди Анна права: связи в столице – великое дело. Эх, была не была!»
– Деда, – заговорил Мишка таким тоном, будто цитирует текст какой-то книги, – благородным девицам должно владеть посильным для них оружием, ездить верхом и уметь вести себя на людях. Хоть бы и в княжеском тереме.
– Баба? Верхом? Михайла, ты же ничего, кроме кваса, не пил! – Дед сделал вид, что принюхивается. – Или пил?
– Есть специальные женские седла, чтобы боком сидеть, – Мишка проигнорировал дедовы подозрения. – И специальное платье для верховой езды. «Амазонка» называется.
– Анюта, кто из нас рехнулся? Я или он?
– Погоди, батюшка, – Мишкин расчет на женскую реакцию полностью оправдался. – Что за платье, Миша?
«Отлуп вам, господин сотник, женщина о новом фасоне платья услышала, да еще портниха. Всё, ваш номер – шестнадцатый, ваше место – в буфете».
– Сверху узкое, особенно в поясе, – Мишка изобразил руками некий колоколообразный контур. – Юбка у пояса в складочках, а книзу расширяется очень сильно, чтобы с обеих сторон коня свисала. Спереди до земли не достает, чтобы носки сапог видны были, сзади хвостом волочится. Под него надевается несколько нижних юбок, чтобы пышно было. Под платьем сорочка с кружевным воротом стоячим, вот так, до самых ушей. На горле брошь держит кружево свернутое… – Мишка поискал подходящее сравнение, не нашел и решил назвать своим именем. – Жабо называется, я тебе потом нарисую. Из рукавов тоже кружева торчат, закрывают ладонь до пальцев. На руках перчатки такого же цвета, что и платье.
На голове – шляпа, шапка такая с полями, обернута кисеей и концы на спину спускаются. Это тоже потом нарисую. Вообще-то кружевной ворот можно отдельным сделать, только прикалывать или прихватывать на живую нитку…
На протяжении всего Мишкиного монолога дед сидел с таким видом, словно в его присутствии творится что-то крайне неприличное, а он, по независящим от него причинам не может вмешаться. Наконец старый солдат не выдержал:
– Михайла! А ну-ка соври, что это тоже в книгах отца Михайла есть.
– Зачем врать? – Мишка изобразил оскорбленную невинность. – Я эту книгу в Турове на торгу видел у ляшского купца. Не продавалась, да и писана не по-нашему, но картинки он мне дал посмотреть и объяснил кое-что. Книга называлась: «О благородном искусстве верховой езды и охоты на полевую дичь».
«Врете, сэр, и даже не краснеете, Нинеи на вас нет».
– И он тебе так все подробно рассказал? – не сдавался дед. – С чего бы это?
– А это тот лях, деда, который сразу полсотни наших матрешек перекупил. Он, как узнал, что их я делал, сразу таким разговорчивым стал. Ну, я и попользовался.
– Тьфу, едрена-матрена, ну на все у него ответ есть!
Сбить мать с портновской темы, однако, было не так-то легко.
– Что ж ты сердишься, батюшка? Мне Никифор говорил про того купца, все так и было. Миша, а еще там какие-нибудь платья были нарисованы?
– Нет, мама, только охотники: с луками, с самострелами, с соколами – это же про охоту книга. Я что подумал, мама. Если мы на будущий год опять поедем воинское учение представлять, и Анька с Машкой в таких платьях по кругу проедут, да хоть по разу из самострелов выстрелят – женихи у нас на заборе гроздьями висеть будут. Выбирай – не хочу!
Реакция матери была молниеносной:
– Батюшка, надо нам на будущий год опять в Туров ехать.
Дед в ответ лишь обреченно вздохнул.
«Замужество дочерей – святое дело. Не становись на пути – сшибет, как электричкой».
Однако не тем человеком был сотник Корней, чтобы оставлять за кем-нибудь последнее слово.
– До будущего года еще дожить нужно, Анюта, пока что и так хлопот полон рот. Ты вот девкам задания раздала, а я – тебе. Платья там всякие, седла бабьи… Тьфу, и говорить-то противно. Ладно, с этим сама разбирайся. А с самострелами, раз уж начали… Назначаю тебя бабьей десятницей, даже полусотницей. Учи всех подходящих баб и девок из семьи. Разбирай их на десятки, ставь над ними десятниц. О самострелах с Лавром сама договаривайся. В поле не води, бери тот кусок тына, к которому наше подворье примыкает. Велишь холопам, чтобы подходящий помост изладили, лестницы и все прочее. В общем, все так, будто бы вам тут оборону держать, если в осаду сядем. Михаилу тебе, Анюта, в помощники назначаю, пока с воинской школой на эту… Михайла, как ты говорил?
– На базу.
– Пока он с воинской школой на базу не отъедет… Ох, не лежит у меня душа к вашим игрищам, ну какой у девок порядок может быть? Перестреляете друг друга…
– Порядок будет, батюшка, да такой, что ратникам не снился, – твердо пообещала мать. – Не беспокойся.
– Кхе! Дай-то Бог. Ты Прошку-то зачем позвать велела?
– Щенков на всех не хватит, батюшка, пусть пробежится по селу, вызнает, где еще взять можно и что взамен попросят.
– Пустобрехов бы не набрал, – озаботился дед, – такие псы, как Чиф был, – редкость.
– Это Прохор-то пустобрехов наберет? – мать преувеличенно удивленно подняла брови. – С его-то даром?
– Кхе, тоже верно.
* * *
Следующие несколько дней стали для Мишки настоящим кошмаром. Допросы с пристрастием, которые учинили ему мать и сестры по поводу покроя амазонки, довели его до полного отчаяния. Уже к концу первого дня у Мишки созрело твердое убеждение, что воспетый классикой американской литературы капитан Батлер был либо абсолютно вымышленным персонажем, либо извращенцем и психом одновременно.
Ну не мог нормальный мужик, тем более офицер-артиллерист, так досконально разбираться в женских тряпках. В противном случае, он вместо «клевого прикида» видел бы на любой женщине лишь сложный набор из вытачек, клиньев, пройм, вставок, прошивок, рюшечек, фестончиков, оборочек и еще черт знает чего, – начисто отбивающий всякий интерес не только к самой тряпочной конструкции, но и к тому, что находится внутри нее.
В конце второго дня исполнения столь опрометчиво взятой на себя роли кутюрье, очевидно находясь в состоянии временного помрачения рассудка, Мишка проговорился бабам о таком дьявольском изобретении, как кринолин, после чего и вообще начался сущий ад. Сколько обручей должно быть? Какой ширины? А как в этом сидеть? И так далее, и тому подобное. Как в этом сидеть, Мишке никогда и в голову не приходило задуматься, об остальном в общем-то тоже. И деваться некуда – домашний арест.
Утром третьего дня Мишка проснулся в холодном поту. Всю ночь его терзал кошмар: его собственные чертежи, сделанные углем на столе, во сне ожили и накинулись на Мишку, размахивая отрезами тканей и терзая его плоть иголками, булавками, ножницами и прочим портновским инструментом.
«Блин! Ну это ж надо было умудриться устроить самому себе такой геморрой! Едрена-матрена, как изволит выражаться его сиятельство граф Корней Агеич. Помнится, сэр Майкл, после визита к чете князей туровских вы подыскивали себе место в одной из питерских психушек? Позвольте отдать должное вашей прозорливости, сэр. Актуальность вопроса не подлежит сомнению.
Вчера, если вы изволили обратить внимание, при посещении раненых один из них смотрел на вас так, словно намеревался осведомиться о вашем душевном здоровье. Это когда вы, сэр, позвольте вам напомнить, завели с маэстро Артемием разговор о дамских головных уборах, употребляемых в тех регионах необъятной земли Русской, где упомянутому маэстро Артемию довелось побывать на гастролях.
Итак, сэр Майкл, в дурдом! В дурдом! Труба зовет!
Имеется, впрочем, и альтернатива: рассказать бабам о корсетах и бюстгальтерах, а потом пойти на реку и утопиться. Лед на Пивени уже слабый, вот-вот ледоход начнется, так что долго мучиться не будете. Смею вас уверить, сэр: Бог тоже мужчина, Он поймет вас и простит.
С другой стороны, сэр, есть смысл с радикальными решениями особенно не торопиться. Во-первых, интересно посмотреть, чем же это все закончится, во-вторых, не вы один мучаетесь, что истинно цивилизованного человека не может не радовать».
Мишкин «внутренний собеседник» был прав. Досталось-таки от баб и деду. Для решения проблемы дамского седла был привлечен шорник, тоже оказавшийся в числе новых холопов (умел Лавр подбирать кадры, не отнимешь). Седел он делать не умел, и ему, для ознакомления с предметом, было отдано на растерзание одно старое – из дедовых запасов.
Седло шорник успешно распотрошил, но дальше дело не пошло. По Мишкиной подсказке было решено отправить шорника «на стажировку» к ратнинским кожевенникам, а для переговоров был командирован дед. Вернулся он только вечером, пьяным вдрызг, озадачил публику безапелляционным заявлением, что лошадь от подобной срамотищи на спине обязательно сойдет с ума, и, с трудом удерживая вертикальное положение, направился в оружейную кладовую.
«Тенденция, однако! Вы не обратили внимания, сэр Майкл, на то, что лорд Корней после каждого случая неумеренного употребления горячительных напитков обязательно направляется в арсенал? Возможно, причина подобного поведения заключается вовсе не в милитаристских наклонностях господина сотника, а в том, что по соседству находятся апартаменты нашей общей знакомой по имени Листвяна? А что вас, собственно, удивляет, сэр? Как писал классик: “Любви все возрасты покорны!”»
Единственным мужчиной, не испытавшим никаких неприятных ощущений от мобилизации на портновские работы, оказался Лавр. Задание на изготовление металлической фурнитуры для дамских туалетов он, по-видимому, воспринял в качестве новой увлекательной технической задачи и принялся за ее решение с энтузиазмом истинно творческой личности. Увы, сочетание этого энтузиазма с технологическими возможностями XII века грозило увеличить вес дамского облачения где-то на килограмм, из расчета на одну персону.
Как известно, человек такая скотина, что привыкает ко всему. Постепенно оставил мысли о корсажных изделиях с суицидом в придачу и Мишка. Поспособствовало этому одно, совершенно случайно найденное, удачное решение.
Окончательно убедившись в своей неспособности вообразить, как и из чего можно сделать цилиндр, полагавшийся к амазонке в качестве головного убора, Мишка вспомнил об испанской мантилье, которая накидывалась на голову поверх специально для этого предназначенного высокого гребня. Нарисовать этот гребень труда не составило (Мишка однажды видел его на какой-то выставке), а подключенный матерью к работе холоп – резчик по дереву – выполнил заказ уже на следующий день.
Да, гордые испанки знали, что делали! Мишка сам поразился тому, как преобразилась Мария, воткнув гребень в узел волос на затылке и накинув на него большой платок из тонкого полотна. Изменилось все: осанка, выражение лица, поворот головы, даже, кажется, голос.
Обновку перемерили все женщины по очереди, и, хотя они могли видеть свое отражение только в кадушке с водой или начищенном серебряном блюде, вывод был однозначным: в Турове все бабы лопнут от зависти. Решение оказалось удачным не только с точки зрения эстетики, но и по идеологическим параметрам. Средневековая мода, что в Европе, что на Руси, требовала от женщин укутывать голову весьма тщательно.
Удивительного в этом ничего не было. На исходе первого тысячелетия нашей эры климат в Европе резко посуровел. Еще в девятом веке на всей территории Англии вызревал виноград, а Гренландия, по крайней мере ее южная часть, была покрыта лесами (оттуда, кстати, и название «Зеленая страна»). А уже в одиннадцатом веке в Европе зимой трещали морозы. В замках и башнях с незастекленными окнами (хоть и совсем маленькими) и без того гуляли сквозняки, а уж когда температура стала опускаться ниже нуля… У мужчин вошли в моду головные уборы с наушниками, а женщины принялись накручивать на голову материю в несколько слоев.
Сказали свое веское слово и санитария с гигиеной, вернее, их полное отсутствие. Стада вшей и других паразитов кормились не только на телах простолюдинов, но и на телах дворян, даже на особах королевской крови. Плюс бесконечные эпидемии.
Все это настолько негативно сказывалось на внешности, что зачастую с рожами прекрасных дам по части чистоты, нежности и благообразия запросто могла посоперничать подметка солдатского сапога (если не была очень уж стоптанной).
Естественно, подобные изъяны необходимо было как-то прикрывать, а против тех, кому повезло, например, не подхватить ветрянку и сохранить приятную внешность, тут же пускались в ход обвинения в нескромности, безнравственности, развратности и… Понятно: прекрасные дамы в способах устранения конкуренток не стеснялись никогда.
Святая же Церковь подобную строгость нравов (пусть и вынужденную) только приветствовала. Женщина есть сосуд греха, а потому упаковывать сие средоточие мерзостей необходимо максимально тщательно, и лучше, если в несколько слоев. Во избежание!
На Руси с ее традициями ежедневного умывания и регулярных банных процедур дела с гигиеной обстояли гораздо лучше. В домах тоже было теплее и чище. Но эпидемии славян не щадили, уродины симпатичных конкуренток не щадили тоже, а отношение православных святых отцов к «сосудам греха» практически ничем не отличалось от отношения их католических коллег.
Именно поэтому легкомысленная шляпка, обернутая кисеей, запросто могла быть объявлена порождением Князя Тьмы и предана анафеме под аплодисменты «общественного мнения». Мантилья же, выдержавшая даже испанские строгости, скорей всего, не должна была вызвать нареканий и у православных ревнителей нравственности.
Впрочем, проблем могло возникнуть вполне достаточно и без легкомысленных шляпок. Когда платья были все-таки сшиты (Машке – амазонка, Аньке – просто платье, но на кринолине), Мишка, глянув на сестер, испытал что-то вроде легкого шока.
Глаз уже привык к свободно ниспадающим одеяниям, в основном широким, прямого покроя длиннополым рубахам, перехваченным в талии ремешком или вышитым поясом, начисто скрадывающим очертания фигуры, кроме, разумеется, такой, как у тетки Алены – такое не спрячешь. Поэтому приталенные, с узким, подчеркивающим грудь лифом платья вызывали… Мишка, например, вспомнил далекие шестидесятые годы и свои ощущения от впервые увиденной девушки в мини-юбке.
«М-да, гроздья женихов на заборе, пожалуй, еще не самое страшное, сэр. Как бы нам массовых беспорядков в столице не спровоцировать».
– Проклянут, мама, от Церкви отлучат, – попытался Мишка высказать свои опасения, – плетьми из города погонят…
– Нет, Мишаня, не проклянут, – мать тонко улыбнулась и еще раз окинула довольным взглядом плоды своих трудов. – И из города не погонят. Княгиня тоже женщина… и ближние боярыни.
– Да один отец Илларион всех твоих боярынь…
– Пусть только попробует. Поломанные кости в языческой ловушке ему райским наслаждением покажутся. Только он рисковать не станет – не дурак.
* * *
Как заметил умница Экклезиаст: «Все проходит», закончился наконец и Мишкин домашний арест. Однажды утром, когда Мишка излагал деду очередной прожект, в горницу сунулась материна сенная девка Жива и сообщила, что пришел Илья и принес какое-то известие, но в дом зайти стесняется. Дед и внук, оба хромая на правую ногу, выбрались на двор под весеннее солнышко.
– Здорово, Илюха! Давно не виделись! – поприветствовал обозника дед.
– Здрав будь, Корней Агеич, здравствуй, Михайла. Вот, на службу пришел, Бурей меня отпустил.
– Так служить пока нечего, – сотник Корней сожалеющее развел руками. – Может, новости какие есть?
– Новости есть, – бодро отозвался Илья. – Афоне жена чуть второй глаз не выцарапала: и за распутство, и за то, что холопов упустил. Он ей про серебро, а она монеты в кашу высыпала, «жри», говорит.
– Кхе, сурово… А и поделом! Чего еще нового слышно?
– А еще: у Михайлы рука легкая оказалась – Афоню теперь иначе как кобелем и не кличут. А бывает, что и кривым кобелем.
– Кривой кобель – это… Кхе! Смачно! Умеет народ назвать. Долго еще пустомелить будешь? Не с этим же пришел?
– Правда твоя, Корней Агеич, не с этим. Ты вот недавно Михайлу к волхве посылал.
– Ну да? – ненатурально изумился дед. – А зачем?
– Как «зачем»? У нее деревня пустует, а тебе холопов девать некуда… Ой!
Илья испуганно прикрыл рот ладонью, а дед сокрушенно покачал головой:
– Всё знают, ну что ты поделаешь? Ну и что же она мне ответила?
– Так кто ж знает? С другой стороны, холопов ты к ней не ведешь, так что, по всему выходит, она тебе отказала. Тем более, что и знамена нынче на том берегу объявились.
