скачать книгу бесплатно
Чтобы дойти до могилки матери, пришлось обойти пару других могил, немного запинаясь о корни. Тут уж Вале просто хотелось кричать от страха. Страшные неровные и большие бугры, а не простые могилки, слишком острые пики оградок, тянувшиеся вверх, едва видные, но как будто живые лица хозяев своих вечных пристанищ и корявые деревья в чреве темноты, кажущиеся исполинами и стражниками усопших душ, заставляли сердце бешено стучать.
– Валюша ты в порядке? Все, мы у мамы, не узнала, что ли? – забеспокоился брат.
– Заходим быстрей за оградку, у мамы безопасно, да, да безопасно! – Валя поспешила снять цепь с оградки и зайти внутрь. – Гриша, обратно цепь повесь!
Могилка матери была аккуратной, со столиком и лавочкой. Валя заботливо посадила цветы и часто до этого приходила их полоть и поливать. Железный крест с табличкой был вместо памятника, муж поскупился на него и все тянул время.
– Ну как скажешь. Да ты вся дрожишь! – Гриша подошел к сестре и усадил ее на лавку. – Представь, что сейчас день, птицы поют, солнце светит и вокруг благодать.
– Небо такое хмурое стало, а дождь не пойдет, интересно? – расстроенным голосом проговорила Валя.
– Не думаю. Ну ладно, давай покрестимся, а то совсем позабыли.
Вале сразу стало легче и спокойней, и как она сразу не додумалась это сделать. Теперь ее не испугало даже противное карканье вороны. Они вспомнили вслух, какая хорошая была у них мама, как она вкусно готовила простую незамысловатую пищу, как она их любила и всегда говорила им, что гордится ими. Они все говорили и говорили, то и дело отмахиваясь от приставучих комаров. Валя залилась слезами, когда вспомнила, как угасала и чахла их мать, хоть они и до последнего надеялись, что она выживет и победит болезнь.
– Ма-моч-ка, милая, как ты нам нужна! Ма-ма! Как жизнь жестока! Как жестока! – Валя сползла с лавки и упала на землю, горько стеная.
– Валюша, вставай давай! Мама в раю сейчас, она бы не хотела, чтобы ты так убивалась, – Гриша приподнял сестру и усадил обратно на лавку. – В раю она, и ей там очень хорошо, – кривя душой, говорил брат.
– Я не ребенок, Гриша. Кто знает, есть ли этот рай, да не должна она была умирать, не должна! – Валя разозлилась, что случалось с ней очень редко.
– Изменить уже ничего нельзя! Она нас любила, а значит, не хотела, чтобы мы были несчастны, – Гриша ответил жестковато, но потом смягчился, когда вспомнил, как Валя с трудом отходила от этой потери. – Валюша, не горюй, хотя бы ради меня.
– Цветы, цветы я, бестолковая, должна была принести, ее любимые лилии, – Валя еще пуще расстроилась.
– Посиди тут, я сейчас нарву цветов, где-то тут недалеко они росли, дикие, – Гриша хотел сделать все, чтобы сестра успокоилась.
– Я с тобой пойду, – Вале не хотелось оставаться одной.
– Я быстро, тут рядышком! – он проворно встал.
Гриша вспомнил, что рядом с кладбищенской помойкой выросли какие-то белые цветы, и Валя бы точно смутилась сорвать их у какой-то кучи хлама, а для Гриши это было ничуть не странно. Но ему тоже было здесь не так уж комфортно, особенно когда на ум приходили произведения Гоголя, мастера жутких историй.
Валя онемела от поспешности Гриши и, осторожно оглянувшись по сторонам, притаилась, как мышка, и стала смотреть, как ветер плавно трепыхал ленту большого венка на соседней могиле. Одна среди бескрайнего моря могил, среди слабого, но очень жалобного скрипа деревьев, среди напоминания, что жизнь ничто, а смерть – все, смерть – это конец для каждого. Умереть и быть для всех вот такой пугающей взор могилой. Днем ей бы не пришли такие странные мысли в голову.
Сейчас ей казалось, что так бессмысленно после смерти иметь вот такой свой неуютный клочок земли для захоронения бренного тела.
При жизни люди имеют свой дом, плодородную землю, являются хозяевами своей собственности, а после смерти они являются хозяевами своего захоронения, своей могилы. А нужен ли душе и телу этот клочок земли, неужели действительно после смерти можно обрести покой, только если тебя как подобает отпели в церкви и после, как принято, похоронили.
Так холодно было на душе у Вали, что она не чувствовала, что находится на могилке родной матери. Действительно, все умершие являются тут хозяевами своих захоронений. Валя вспомнила, когда приходила на кладбище раньше, что у нее всегда было такое чувство, что чужая могила неприкосновенна, что нельзя нарушать территорию умершего человека. Как нельзя без приглашения заявиться в незнакомый дом к незнакомым людям, так и тут что-то отталкивает от чьего-то захоронения, что-то не дает нарушить эти видимые и невидимые границы. Она вспомнила, как когда-то нечаянно запнулась прямо о чью-то могилу, которая не была огорожена ничем, и прямо вслух машинально извинилась. Мертвые хозяева, надо ли вам такую собственность или вам уже все равно, имеете ли вы такое пристанище на границе живого и неживого мира, или нет? Мертвые хозяева, вы здесь как память, а не как продолжение чего-то. Валя подумала, что, наверно, только живым могло прийти в голову наделить вечным местом покойного, дать ему свой уголок, как при жизни, а мертвых никто не спросил, чего бы им хотелось на самом деле, так как никто не может до конца познать загробную жизнь. Живые не хотят отпускать умерших близких и продлевают связь с ними таким способом.
– Валюшка, я иду! – голос брата прозвучал громко и весело.
Хорошо, что брат сейчас подойдет, но зачем кричать так громко. Вале снова показалось, что здесь полно душ, которые готовы разъяриться в любую минуту. Кладбище есть кладбище, здесь должно быть тихо.
– Смотри, какие красивые! А запах-то чудный какой! Валюша! – Гриша подошел к Вале довольный собой.
– А, это гладиолусы, ну ладно, они тоже красивые. Гриш, они запаха почти не имеют совсем, – у Вали поднялось настроение.
– А по мне, дак они пахнут. Я и баночку под них нашел совсем неплохую, да и водичка у нас тут есть, – брат засуетился, чтобы оставить цветы на могилке как подобает. – А ты как тут, без меня не скучала? – поддел по-дружески он.
– Это тебе не скучно было, наверно, в помойке баночку нашел, всю помойку перешерстил? – рассержено спросила Валя.
– Валюш, да как можно-то! На заборе она покоилась себе, а вовсе не там! – Гриша, конечно, соврал. Кто-то выбросил ее на самый вверх наваленной кучи, и ему пришлось вскарабкаться по мусору, сорнякам, старым венкам и крестам. Это было не оскорбление для матери, а просто практичный выход из положения.
– Вот сюда, Гриш, поставь, да, да посерединке, – Валя тяжело вздохнула.
– Все, давай прощаться. Да и комары, собаки эдакие, уже замучили. Мы с тобой обязательно поставим маме памятник, она это заслужила, – Гриша перекрестился три раза.
– Спи спокойно, мама, пусть земля тебе будет пухом, аминь, – тихонько прошептала девушка тоже, перекрестившись.
Они вышли с территории кладбища, но Вале все время казалось, что кто-то провожает ее недобрым взглядом. Обратно по кладбищу она шла быстро и так же быстро созерцала захоронения, которые мелькали подобно быстрой картинке, но только эта картинка была очень отталкивающей и гнетущей.
Теперь Валя не боялась ночевать в лесу, после кладбища ей все должно казаться раем. Они продвигались окольными путями, заброшенными дворами и глухими местами.
К кромке леса они подошли изрядно уставшими. Раскидистые ели стояли плотной стеной, но между ними можно было разглядеть еще больший мрак. Вале снова сделалось не по себе. Огромные еловые лапы как будто тянулись к ней и хотели загрести ее в свой плен. Они прошли немного, и Гриша указал на небольшой проход между деревьями. Уверенной походкой брат исчез с глаз долой в этом черном проходе, а Валя осталась стоять и никак не решалась сделать шаг в неизвестность.
– Валюш, ты чего? – крикнул Гриша.
Сестра не откликалась, ему пришлось выйти наружу, и он увидел, как Валя улепетывает в обратную сторону, к дороге, приподнимая длинный подол платья. Гриша скинул рюкзак, бросил сумку и побежал за ней.
Догнал сестру быстро, схватил крепкой хваткой и сердито заговорил:
– Нельзя всего бояться! Ты уже решилась, а взяла и сдалась! Валюша, бояться надо людей и их поступков, а не деревьев и могил! Лес зла не причинит, только люди!
– Я так испугалась, я… не знаю, я не могу… – Валя не знала, что сказать, ею завладел животный страх.
– Там как раз тропинка неплохая протоптана. Мы бы по ней прошли, а потом к небольшой полянке вышли. Там бы костер развели, далеко я уже тебя бы не повел, – брат потихоньку развернул сестру к лесу и стал тихонько идти, подталкивая сестру вперед, – я за руку тебя поведу и никуда не отпущу, не бойся и знай, что не так страшен черт, как его малюют.
– Черт! – поражено воскликнула девушка.
– Если на кладбище с нами ничего не случилось, то и тут подавно нам ничего не сделается, – уверял брат.
– Я пойду домой потихоньку, ступай, Гриша, с Богом, – слабо промямлила девушка.
– Иди, раз жизнь твоего ребенка тебе неважна! Иди! – зло воскликнул Гриша, отвернувшись от сестры.
Они стояли, замерев на пару минут, пока Валя не произнесла:
– Гришенька, пошли в эту адскую черноту, я готова. Я не буду больше трусить, прости меня.
– Валюша, и ты меня прости. Я все забываю, что ты моя младшая сестренка, которая далеко от дома никогда не уходила. Но ты доверься мне, мы справимся, – Гриша обнял сестру. – Ну, все, пошли! Адская чернота, говоришь? А по мне, дак просто хорошее укрытие для двух беглецов.
Валя
Мое сердце стучит, как загнанный зверь, а ноги такие ватные, непослушные. Я думаю только о себе, о бедный брат, бедное нерожденное дитя. Как мне вразумить себя, как перестать бояться? Мы уже подходим к этому безбожному проходу. Надо перекреститься, и тогда легче станет. Мы подошли, и я лучше буду смотреть под ноги и креститься что есть мочи. Да, так легче, брат ведет меня за руку, и мое лицо иногда задевают грубые, хлесткие ветки. Ой, посмотрела вперед и чуть не вскрикнула, пока не поняла: это всего лишь рюкзак. По бокам стволы деревьев, такие чуждые мне в темных тонах, и за ними как будто что-то есть, что-то угрожающее. Слышны наше дыхание и треск мелких веточек, когда мы ступаем по ним.
Мы немного сворачиваем и снова идем. Я уже не понимаю, где что, все для меня слилось воедино в черноте леса: земля и небо, деревья, кусты и даже мой брат. Шишки попадаются под ноги, комары издают противный писк. В лесу влажновато, прохладно, тропинка не в траве, а так бы промочили ноги в росе. Как странно, но потом глаза все-таки привыкают к темноте, и я уже различаю лучше, что вокруг меня. Еловые ветки так раскидисты, и тут же и тоненькие стволы сосен стоят. Не так страшен, черт как его малюют, я теперь понимаю, почему он так сказал. Конечно, здесь мне неуютно, но теперь достаточно терпимо.
– Валюша, скоро на полянку выберемся. Ты как? – нарушил молчание Гриша.
– Все хорошо, Гриш, можешь руку отпустить, а то ладони у нас уже вспотели, – попросила я.
– Умница моя!
Я старалась не отставать от брата. Как-то стало чуть посветлее, когда мы выбрались на открытый участочек. Мы расположились на невысокой траве, постелив лежанки. Я так устала, что не могла пошевелиться, но приходилось отмахиваться от назойливых комаров, которые успевали больно впиваться в голову, лицо и тело. Гриша не без труда развел костер. Он сказал, что ветки отсырели, и если бы он не взял бумагу, ничего бы не вышло. Мрак озарил яркий огонь, но мне не стало светлее на душе. От костра тянулись живые тени и дрожали вместе со мной. Рядом с костром было светло и тепло, а вокруг как будто, наоборот, стало чернее, и деревья были как будто живыми. Теперь я хорошо видела лицо брата, он присел, взяв в рот травинку, и стал ее пережевывать.
– Валюша, голодна ли ты? У меня есть консервы, овощи, чай в термосе, – Гриша потянулся к рюкзаку.
– Можно чай попить, – голода я не чувствовала.
– Чай дак чай! Утром поедим. Пей чай и ложись спать! – скомандовал бодро брат.
– Как уснуть-то тут? – спросила я.
– Я буду костер поддерживать, у меня ни в одном глазу сна нет! – он смешно выпучил глаза.
– Комары у костра почти не лезут! – обрадовалась я.
– Держи, Валюша, чаек! – Гриша протянул круглую крышку от термоса.
– Спасибо.
Мы попили горячий чай, я надела теплую кофту и прилегла лицом к костру, который мирно потрескивал, но изрыгал жаркое горящее пламя.
– Вот и молодец, сестренка, спокойной ночи, – брат как будто не хотел спать.
– И тебе спокойной, – пару раз проухал филин или сова, а потом я закрыла глаза и погрузилась в сон, прикрыв живот руками.
Валя спала так крепко, что брат очень долго тряс ее за плечо. Когда девушка открыла глаза и поняла, что находится не дома, на своей кровати, а в лесу, то она не сразу пришла в себя. Костер был потушен, было прохладно. Валя привстала и поняла, что ее тело как будто сильно побито, к тому же немилостиво зудели укусы на голове и на руках.
– Валюша, видела бы ты сейчас себя! Такой я тебя никогда не видел. Волосы всклокочены, вся помятая и такая хмурая! Ты так сладко спала, что я подумал, что ты проснешься очень счастливой! – брат говорил веселым тоном, но вид у него был немного уставший.
– Я думала, что это все сон, но нет, мы здесь, в лесу, и мне надо к этому привыкнуть, – Валя усиленно чесала укусы.
– Не расчесывай, будет только хуже! Ночью я запек нам прошлогоднюю картошечку, давай налегай! – Гриша по-деловому сел на землю.
– Подожди, я схожу в туалет, – Валя встала и растерянно посмотрела по сторонам.
– Вот те кусты особенно подходящие. Да, да, еще подальше пройди.
Они поели, попили, собрали вещи, Валя привела себя в порядок и расчесалась. Тронулись в путь лесными тропами. Солнце уже просачивалось сквозь ветви деревьев, окутывая их в свой мягкий ясный свет. Проснулись крылатые лесные создания и наполнили заливистой музыкой свое царство.
– Гриша, как хорошо! – воскликнула девушка.
– Вот видишь, какая красота кругом. Какой воздух! Лес – это жизнь, лес – это пища для души! – восхищался брат.
– Мы идем уже где-то час, а у меня как будто силы удвоились. Знаешь, раньше я не очень чувствовала радость, когда мы ходили по грибы и ягоды, но сейчас мне так хорошо, – Валя остановилась, посмотрела на небесный чистый свод, на свободно тянувшиеся вверх зеленые сосны и ели могучие и тоненькие молодые.
– Смотри, на веточке еловой сидит птичка с желтым брюшком, красавица.
– Все, упорхнула, испугалась.
Глава 6 (1958 год)
Какая шершавая, неровная и теплая кора на ощупь, и так приятно прислониться к ней щекой. Маленький цыганенок Харман прижался к старенькой сосне, его ручки сколько могли, настолько и обхватили ствол. Слова, звуки и образы для него не имели значения, их для него просто не существовало. Его мир был миром прикосновений и связанных с ними ощущений. Все, что он трогал, на что натыкался, на что ступал, не имело картинки, звука и даже названия.
До того как прижаться к сосне и немного поелозить на колких иголках, он быстро шел, чуть не падая, спотыкаясь о корни, ветки, поскальзываясь на сухих шишках, это были неприятные ощущения, но не такие неприятные, как удары по телу, от которых все ныло резкой болью. Где-то в груди затрепетало новое чувство, чувство жалости к себе и потерянности, одиночества. Захотелось, чтобы ласковые руки залечили все раны одним мягким прикосновением к коже его щеки.
Влажные струйки побежали из глаз по лицу, он попробовал их языком на вкус, они оказались солеными, затем они стали щипать щеки. Мальчик не хотел больше плакать, но в груди все сжималось, и соленая водичка сама собой текла по щекам. Постепенно становилось легче, непроизвольные, как будто сдавленные звуки-хрипы прекратились.
Стало зябко, он прилег на достаточно мягкую землю, сжался и стал вспоминать, как его взяли под руки его таборные мальчишки, он знал их по запаху, по активным движениям, и повели по проселочной дороге. Было очень сухо, и пыль летела в лицо, хотелось чихать. Они шли и шли, пока ему в нос не ударил резкий неприятный запах навоза. Все остановились, и ему сунули в руки небольшой пустой мешок и отошли от него. Они то шли все вместе, то останавливались, мешок тяжелел. Мальчишки-цыганята припрыгивали от радости, это чувствовалось.
Потом все изменилось: мальчика оттолкнули, как будто в спешке, наверно, он остался один с этим мешком, и что теперь делать, он не знал. Неожиданно чья-то ручища вырвала мешок из его рук, железные пальцы сжали тоненькие ручки мальчика, и все его тело затряслось в разные стороны, потом его мотало вверх и вниз, голова закружилась, в лицо летели какие-то брызги, затем он был прижат к мягкому и большому брюху, а потом резко отброшен на дорогу. Боль в локтях и в тазу была неожиданной, но когда нога в жестком ботинке ударила его в бок, перевернув его тело на другой бок, он получил еще один удар, но более жгучий, невыносимый, прямо в поясницу. Ему только осталось сильно скрючиться и мычать почти беззвучно от этой боли, которая не хотела прекращаться, оставлять его. Никогда за свою короткую жизнь он не испытывал таких невыносимых для него ощущений.
Новых ударов не было, но не было и сил встать. Он лежал несколько минут, пока не решил подняться медленно и с большим трудом. Вспоминать это было мучительно…
Глазастая бабка сидела на лавочке. Она была очень старой, но могла еще хорошо видеть. За несколько домов от нее шла стайка смуглых черноволосых детишек в штанах и пестрых рубашках. Она перекрестилась три раза, так как поняла: это цыганские попрошайки наведались, и только Бог убережет ее от них. Любопытство взяло над бабкой верх, и она решила пока не уходить, стала вглядываться.
Вот они подошли к многоквартирному двухэтажному домишке, трое цыганят поднялись на небольшое крыльцо и зазвонили в дверь. Видать, стали клянчить да на жалость давить. А один-то маленький цыганенок так и остался стоять у дома, мешок какой-то прижимает к себе. Мальчишки с радостным воплем подбежали к своему с мешком, что-то туда набросали, взяли паренька под локотки и дальше пошли. Вот люди дали им подачку, лишь бы быстрей от них избавиться.
Соседи, как поняла бабка, не все были так добры, кто вовсе из дому не выходил, кто через окно им что-то кидал. Бабка подумала, что хватит ей светиться на виду, и стала к калиточке своей семенить да поглядывать одним глазом на цыганскую ватагу.
Цыганское дурачье к Семену Захаровичу в дом решило постучаться, у того и собаки не было, а они и рады. Ой, глупцы, ой, недоумки. У Семена Захаровича нрав жесткий, характер мстительный, рука крепкая, тело толстое и рост немаленький. Уже вышел злой как собака, что-то гаркнул, то ли прорычал, и три цыганенка помчались стрелой от него, сшибая с дороги своего паренька с мешком. А тот стоит растерянный и почему-то не бежит, а на него уже надвигается большой и разъяренный Семен Захарович, делая широкие шаги, засучив рукава, и лицо пылает красным жаром. Бабка о калитку оперлась и во все глаза смотрела, как начал он трясти худощавого паренька с большой силой и вверх-вниз подбрасывать, матом благим орать, да еще на дорогу придумал вышвырнуть. И этого стало мало зверью: пинать придумал мальца своими крупными ногами, тельце-то больно мало, так ведь и убить можно. Бабка перекрестилась, жалко стало паренька, пусть и цыган, а ведь живое существо. Да что тут поделать, жизнь-то ведь такова и есть – тяжкое бремя, и бремя это тело не щадит.
А вон ведь один цыганенок не убежал далеко, он был повыше и покрепче избитого мальчика. Паренек стал отвлекать Семена Захаровича, кричать ему обидные слова. Оскорбленный мужчина набычился и стал ловить цыганенка, но тот ловко уворачивался и еще больше дразнил толстяка. Какая невидаль произошла для бабки: этот цыганенок умудрился обвязать ноги Семена Захаровича у самых щиколоток веревкой, но, пока затягивал узел, был схвачен за шиворот и приподнят. Паренек не растерялся, стал отталкивать врага от себя, и неповоротливый Семен Захарович, потеряв равновесие из-за связанных ног, бухнулся спиной на дорогу, мальчик упал вместе ним, приземлившись прямо на толстый живот, но, не желая на нем долго лежать, соскочил стремглав и подбежал к избитому цыганенку.
Еле живой малец уже пытался приподняться на своих тонких ручках. Высоконький мальчуган подбежал к нему, погладил по голове, свистнул что есть мочи, и не пойми откуда другие цыганята подскочили и давай все вместе пытаться лежачего паренька поднимать, а у того гримаса боли на лице застыла.
И так, и сяк пробовали, а Семен Захарович, пыхтя и ругаясь, от пут себя любимого старался освободить. Цыганята присели, выстроившись в почти ровную линию, и кто за что подхватили мальца, и как доску подняли и понесли его. Они очень спешили убраться с глаз долой.
Бабка провожала цыганят пораженным взглядом: да, не растерялись ребятки, хорошо поваляли в дорожной пыли Семена Захаровича. Они удалялись к лесу, через лес можно было выйти к полю, где, видимо, расположился табор, табор, который не должен был кочевать и вести такую жизнь по новому закону.
Мальчишки подбежали к кромке леса и, очень устав нести живую ношу, положили ее на землю. Паренек повыше стал осматривать ушибы Хармана.
Цыганятам было жаль побитого, они не понимали, как можно жить и ничего не видеть и не слышать, иногда он казался им лишь деревом, на которое можно только смотреть и не получать никакой ответной реакции. Его мать наказала относиться к нему как к обычному ребенку и ни в коем случае не оставлять его одного. С ним было трудно, они часто забывали о его присутствии.
Вот и сейчас они разговорились и совсем не смотрели на цыганенка, который смотрел открытыми глазами сквозь них.
Быть безвольным мячиком, который подбрасывают и кидают, мальчику больше не хотелось. Ему захотелось встать и пусть даже сквозь боль, но идти самому, сделать свой выбор. С этого дня он не должен позволять вести себя куда-то и тем более жестоко к себе прикасаться. Может, он понял это по-другому, может, страх завладел им, и он больше не хотел испытывать те же ощущения.
Он почувствовал запах хвои, и на этот запах он приподнялся, опираясь о неровную поверхность, встал и пошел неуверенно. Он первый раз был в лесу один, и точно: он выбрал не хорошую тропинку, а заросшую прогалинку. Он выставил руки вперед, чтобы знать о препятствиях, и ускорил шаги, чтобы быть дальше от чего-то неприятного…
Высоковатый цыганенок первый заметил удаляющегося мальца, но понял, что сможет его догнать, и не стал спешить. Для своего возраста он был очень рассудительным и чутким и наказал ребятам бежать к табору, и ждать его, и ни в коем случае не рассказывать ничего взрослым, так как справедливость всегда не на стороне цыган и лишние волнения ни к чему.
Цыганенок догнал мальца, тот присел к дереву, потрогал его ладошками и прижался к нему. Никогда он не видел, как малец плачет, да и не думал, что может плакать, может страдать.
Пришло время увести слепоглухонемого мальчика, который уже лежал на земле, и он дотронулся осторожно до Хармана, приподнял его за плечи. Малец сильно вздрогнул и, когда почувствовал, что его поднимают, то стал отбиваться, что есть силы, а затем дернулся с места, налетев грудью на дерево.
