скачать книгу бесплатно
– Хм! – сказал он. – Ты действительно и нам тоже можешь пригодиться. Нам нужны верные люди, которым иногда и деньги, и драгоценности можно доверить. Ты – человек богатый и честный, ума и ловкости тебе не занимать.
Витке склонился, благодаря.
– Прошу мной распоряжаться, – отозвался он быстро, – в Краков, а хотя бы и в Варшаву охотно поеду. Я очень хочу расширить мою торговлю. Каждому хочется подработать.
– Естественно, – ответил Константини, – ты молод, есть силы, почему бы не воспользоваться обстоятельствами. Знаешь польский, а это сейчас весьма много значит, – добавил он, – только должен поразмыслить, хочешь ли там служить, или скрывать своё знание, потому что и то и другое в данных обстоятельствах может пригодиться.
Витке положил руку на грудь.
– Верьте мне, ваше сиятельство, – сказал он, – что могу служить со всем рвением, какое сейчас нужно. Осторожности научила меня торговля и смолоду общение с людьми.
– Я тебя знаю, не нужно мне говорить о том, – вставил поспешно Мазотин, подавая ему руку.
Закрутился потом, проходя по покою, точно ему трудно было выдержать на одном месте, и живо повернулся к Витке.
– Значит, я могу на вас рассчитывать, – начал он живо, – если бы мне кто-нибудь в Польше понадобился и дело бы осталось между нами в самой большой тайне?
– А это разумеется, – воскликнул Витке.
– Наш курфюрст, если ты ему послужишь, сумеет это отблагодарить, – добавил Константини.
– Я и сам себе намеревался торговлю расширить в Польше и открыть магазин, – сказал Витке. – Поэтому никто на меня там обращать внимания не будет, а купцу везде доступ лёгкий и никто его подозревать не может.
Когда Мазотин слушал, у него прояснилось лицо…
– Только помни, – шепнул он, – чтобы к тому, что может между нами сложиться, никто не был допущен… Пока наш пан не овладеет новой короной, нам нужно быть очень осмотрительными…
Обрадованный Витке все условия принимал охотно. Он знал, как нужно было поступать с итальянцем, чтобы его себе вполне приобрести; закончил поэтому признанием:
– Я не скрываю того, что ищу заработка и хотел бы воспользоваться обстоятельствами; поможете мне, ваше сиятельство, само собой, что обязан вам буду благодарностью. Выгоды от этого соглашения будут для обоих, а в моём и вашем интересе важно, чтобы оно осталось тайной.
Мазотин в свою очередь принял это заверение с признаками великого удовольствия. Разговор потихоньку начался уже доверительный, о положении дела короля и его связях в Польше, о Кракове, где сначала должно было начаться царствование, о Варшаве, в которую купцу уже теперь попасть было легко, хоть её занимали сторонники примаса и Конти.
– Я готов ехать в Варшаву, – сказал Витке, – но, не зная Польши, я предпочёл бы начать с Кракова, чтобы с ней познакомиться… В Варшаве тем временем курфюрсту некие Пребендовские послужат.
При упоминании этого имени губы Мазотина немного скривились.
– Да, – сказал он, – сам пан каштелян теперь уже полностью наш, но я не забываю о том, что он уже служил другим, но и его, и жены его нам не всегда хватает, и не во всём послужить могут. На них я не буду глядеть. Каштелян же сегодня уже повсеместно известен как преданный курфюрсту, от одного этого он не везде может быть использован.
С полчаса ещё новые союзники шептались, потихоньку советуясь. И Витке попрощался с Мазотином, договорившись с ним, что, когда он захочет его увидеть, пусть чего-нибудь требует в магазине. Тогда Витке тут же прибежит к нему.
Он не ожидал такого счастливого оборота, а прежде всего такого быстрого достижения цели. Захарий в самом весёлом расположении вернулся домой…
Мать, которая как раз находилась внизу, когда он вошёл, по лицу его прочитала некую удачу, и порадовалась бы ему, если бы не то, что теперь всё для неё переходило в страх. Знала, догадывалась, к чему стремился сын.
После полудня этого дня подошёл кислый Пшебор… Ему как-то не везло. Витке, провожая его в комнатку, в которой они обычно просиживали, начал с объявления, что, подумав, решил как можно скорей предпринять поездку в Краков.
Пану Лукашу вовсе это на руку не было.
– Ну, – прервал он хмуро, – а со мной тогда что станет?
– Простая вещь, – отпарировал Витке, – я сдержу всё, что обещал… это не подвергнет вас никаким тратам.
– И расстанемся так? – буркнул, качая головой, Пшебор. – Не используете меня на что-нибудь?
Витке пожал плечами.
– Для чего бы я мог вас использовать? – отпарировал он. – Вы связаны с Пребендовскими, а я, кроме торговых, иных интересов не имею. Для тех вы мне полезным быть не можете. Кто знает, – добавил после раздумья купец, – позже, может, если бы встретились.
Пан Лукаш, который от беспокойства уже неожиданно приличный бокал вина выпил и, опустевший, так поставил, что купец ему тут же должен был наполнить другой, собирался горько жаловаться.
– С Пребендовской, – начал он, – я ничего не добьюсь. Прислуживается мной как тряпкой, которую потом бросают в угол. Мне видится, что меня принимают за совсем глупого человека, который ни до чего лучшего не пригодился, только для переписывания. Не доверяют мне никогда ничего, а обходятся презрительно… Я на самом деле приобретаю на том, потому что верит мне и ничего не скрывает, но какая с этого выгода для меня?
– Вам не хватает терпения и выдержки, – прервал купец.
– Потому что чувствую в себе силу показать себя способным на чуть большие дела, чем для этой жалкой роли писаря, – вздохнул Пшебор.
– Я от всей души рад бы вам помочь, – прибавил Витке. – Но как? Не вижу способа.
Пшебор ударил кулаком по столу.
– Будь что будет, – пробормотал он, – выбиться наверх нужно.
– И я вам этого желаю как можно сильней, – сказал Захарий, – но в то же время хладнокровия и выдержки, потому что без этого ничего… Теперь, – добавил он, доставая из кармана хорошо нагруженный кошелёк, – я приношу вам самую искреннюю благодарность за учёбу, которой постараюсь воспользоваться. Вот это мой долг, согласно уговору, а это приятельский подарок за оказанную мне доброту.
Глаза Пшебора заулыбались от талеров, разложенных на столе, которых не ожидал получить так много… и никогда в жизни их столько вместе не видел. Начал пожимать купцу руку и в плечо целовать…
– Как же мне не жаловаться на этих скупердяев, – воскликнул он, – разве они мне когда-нибудь за посвящение им всего моего времени хоть половину этого дали! Едва к столу меня допускают, когда нет гостей, и то в сером конце. Гроша у них не допроситься, а прислуживаются почти как стражем.
В его голове немного закружилось, начал спешно прятать деньги, не привыкший к ним; ему их надолго должно было хватить. Они сердечно попрощались, и вдвойне опьянённый Лукаш вернулся во дворец Флеминга, часть которого занимала Пребендовская, с почти уже твёрдым решением порвать с работодателями, дабы искать себе что-нибудь более выгодное.
Талеры, которые он старательно спрятал в сундук, отразились в его обхождении и выражении лица. Пани Пребендовская, которая вскоре потом для диктовки письма велела его позвать, удивилась, увидев, что он входит с какой-то гордостью, которой никогда в нём не видела.
Она не знала, чему её приписать; не спрашивая о причине, она села за корреспонденцию. Лукаш занял место и приготовился к работе.
Прежде чем она началась, пани каштелянова случайно с гордостью и панской флегмой сделала замечание, чтобы старался писать отчётливо и читаемо.
– Гм! – ответил Пшебор. – Разве я ещё плохо пишу?
Каштелянова строго поглядела.
– Иногда довольно нестарательно, – сказала она, – я знаю, что это вас не развлекает, но обязанности нужно выполнять добросовестно.
– А я выполняю их недобросовестно?
Пан Лукаш забормотал, бросая перо, и ужасно зарумянился. Пребендовская, которая знала его терпеливым, посмотрела большими глазами.
– Что с вами случилось? – спросила она.
– Ничего, – сказал, вставая, пан Лукаш, – но, поскольку я плохо пишу и свои обязанности выполняю недобросовестно, благодарю за место. Прошу дать мне расчёт, и конец.
Пребендовская ушам своим верить не хотела, не зная, смеяться, или гневаться. В конце концов брови её стянулись.
– Вы с ума сошли! – сказала она гордо. – Вы думаете, что я разрешу вам меня покинуть, кода мне некем вас заменить? Не заблуждайтесь, ваша милость. Задерживать вас не буду, когда вернёмся домой, но тут вас не отпущу. Мы в Саксонии, вы мой смотритель, достаточно слова моему брату, чтобы взяли под стражу и отвели на Новый Рынок. Поэтому имейте разум и не бунтуйте, потому что это может плохо кончится.
Пшебору сделалось холодно, жарко, он сел, не говоря ни слова уже, и, не отзываясь, приготовился писать под диктовку пани, которая, отнюдь не взволнованная, тут же приступила к чтению письма.
Привыкшая к пассивному послушанию, каштелянова эту выходку писаря приписала действию алкоголя. Дело ей казалось улаженным. Окончив стилизовать письмо, она велела подать ей, прочитала и, ничего не говоря, положила на стол.
Пшебор какое-то время стоял и ждал, а, видя, что пани Пребендовская не думает диктовать дальше, неловко поклонился и вышел.
Всё казалось оконченным, но на завтрашнее утро каштелянова узнала, что ночью Пшебор выехал из дворца Флеминга и исчез без вести.
Сразу же выдали приказы искать беглеца, искали его по всему городу, но тщетно.
Суровая пани жалела, может, о своей несвоевременной поспешности, но не чувствовала себя виноватой.
В её глазах было непростительной дерзостью, что такой бедняк мог ей показать свою шляхетскую гордость и требовать хотя бы лучших условий.
Досталось за него всей Польше и всей шляхте!
IV
Одного осеннего вечера, когда уже магазин был закрыт, а неспокойная пани Марта ждала сына, весело напевая, Захарий вошёл в комнату, в которой всегда ужинали, и, целуя матери руку, увидев слёзы на её глазах, сказал с упрёком и нежностью:
– Дорогая матушка, я вижу, ты не уверена в своём ребёнке? Или как Захарек не потерял бы того, что его отец заработал, а ты не впала в бедность?
Госпожа Марта резко прервала его:
– А! Ты неблагодарный! Разве для меня речь идёт о богатстве, в котором я меньше всего нуждаюсь? Речь о тебе, единственное моё сокровище! Я в любой день, если бы мы всё потеряли, с радостью бы вернулась в мой Будзишин, лишь бы ты поехал со мной. Разве не понимаешь того, что мне ничего не надо, речь только о твоей безопасности?
– А, милая матушка, – ещё раз целуя ей руки, отпарировал Витке, – подумай, прошу, что мне может угрожать?
– Не знаю, – сказала мать, вздыхая, – но боюсь. Ты едешь в Краков?
– Еду, да, – воскликнул Витке, – следует заранее осмотреться. Курфюрст тоже должен туда вскоре прибыть.
Мать быстро посмотрела ему в глаза.
– Ты не говоришь мне всего откровенно, – прибавила она, – а я вынуждена отгадывать, больше, может, тем тревожась, чем следовало бы. Мазотин пару раз прибегал к тебе, а кто знает, как он занят и какую роль играет при курфюрсте, тот должно быть догадывается, что ты едешь в Краков не вино продавать.
Захарий усмехнулся.
– А! Матушка, – сказал он, – наши господа: Флеминг, Пфлуг и другие, которых Август забирает с собой, нуждаются в немцах. Не будут знать в первую минуту, где и как ступить… одно не мешает другому, я и своё дело сделаю, и курфюрсту могу послужить.
Грустно покачивая головой, мать начала говорить.
– Видишь, Захарек, – произнесла она, – как раз этого я и боюсь, той связи с Мазотинами, Гоффманом и двором, когда ты ни в ком не нуждаешься. Раз им послужив, попадёшь в неволю. Не выпустят тебя. В любом случае ты можешь запустить свою торговлю ради этой службы, но я всего боюсь, что имеет отношение ко двору и господину. Дружба со львами и тиграми небезопасна.
Захарек смеялся.
– Успокойся же, матушка, успокойся, – сказал он, становясь серьёзным, – я ничем не связан и никогда не буду, не навязываюсь никому, но есть вещи неизбежные. Отказать своему господину не годится и так же небезопасно, как ему рекомендоваться. Прошу, поэтому, будь, матушка, спокойна.
Говоря это, Захарий сел за ужин чрезвычайно оживлённый и обратил разговор на то, что оставлял дома. Вино нужно было убрать, другое очищать, получить транспорт, который должен был подойти, сделать выплаты за разный период, что всё мать брала на себя.
– Дитя моё, – ответила она, выслушав его, – а когда ты вернёшься?
– Ха! Ха! – засмеялся резко Захарек. – Это только Господь Бог может знать, но, верно, что скучать буду по тебе, и поспешу, насколько смогу.
– А! – добавила заботливая мать, вздыхая снова. – Не одной тревогой меня наполняют эта твоя суета и стремления, мой Захарек. Ты сам мне поведал о поляках, что они люди дерзкие, до ссоры и рубки очень скорые.
– Те, моя дорогая матушка, – ответил живо Захарек, – которые сабли сбоку носят, я же купец, спокойный человек и тростью или локтем подпираюсь.
Желая свернуть с этого раздражительного предмета, Витке упомянул Пшебора, о котором рассказал матери.
– Мне интересно, что с ним стало? Кто же знает? Может, придётся встретиться в Кракове, потому что один Бог знает, где он обращается. Вырвался отсюда неожиданно с моей помощью, а если бы я знал, что на следующий день его Флеминг по всему городу будет искать, я не был таким скорым для облегчения его бегства. Но это маленькая вещь и, должно быть, пани Пребендовская имела от него немного утешение.
– О! Я вовсе не хочу, чтобы ты с ним встретился, – добавила Марта, – у этого человека зло из глаз смотрит.
– Но это бедняга, который никакого значения не имеет, – прервал купец.
– И этим более опасен, – отпарировала Марта, – потому что жадный; чтобы приобрести, готов на самую большую подлость.
Захарий подтвердил это движением головы.
– Я также не думаю с ним знаться, – сказал он коротко.
На следующее утро ещё не совсем рассвело, когда Захарий был уже в удобной карете, с двумя челядниками, и, попрощавшись с матерью, которая слегка благословила его святым крестом, пустился в дорогу отважно и весело.
На том тракте, который вёл из Дрездена в старую столицу, хотя не было ещё ни саксонских отрядов, которые должны были туда направляться, ни двора и экипажей короля, предшествующих ему, уже царило большее оживление, чем обычно. В гостиницах встречал купец и из Дрездена и в Дрезден направляющихся господ, дворян, духовенство и военных. Многих из них Витке знал в лицо, но им не был знаком. Ни с кем, однако, не вступая в отношений, как можно спешней наш купец мчался в Краков, потому что нуждался во времени, чтобы там с кем-нибудь познакомиться, а указаний имел мало. Только Баур дал ему письмо к торгующему так же, как он, тканями краковскому мещанину, Халлеру человеку богатому, который, хотя за несколько поколений стал поляком, своего немецкого происхождения не отрицал и языка не забыл.
Захарий, деятельный и внимательный, даже в дороге не преминул вытянуть из неё пользу, разглядывая встречаемых людей и прислушиваясь к разговорам.
Из них он только одно мог извлечь: что, хотя Август был выбран и готовился уже прибыть и короноваться, в Польше не имел ещё уверенной поддержки. Ему даже казалось, что курфюрст стал слабее, чем представляли в Дрездене. Он слышал рассказы, что в самом Кракове было много сторонников Конти, а дворец в Лобзове, который намеревались занять, прежде чем мог состояться торжественный съезд в Кракове, занимал Францишек Любомирский, староста Олштинский, с отрядом войска. По правде говоря, эту его горстку саксонцы легко могли оттуда выпроводить, но напрашиваться на борьбу перед коронацией было совсем не политичным.
Наконец, очень торопливо, Захарий, обогнув Лобзов, остановился на Старом рынке в Кракове, где, когда ему пришлось искать гостиницу, оказалось так трудно получить её, что рад не рад с письмом Баура должен был пойти на Сукенницы искать Халлера. Легко ему было его найти. Средних лет, серьёзный, красивой внешности краковский купец, получив письмо дрезденского приятеля, деятельно и горячо занялся порученным ему Захарием.
– Гостиницы искать вовсе не нужно, – сказал он любезно, – мой дом открыт для вас. По правде говоря, значительную его часть я должен был уступить одному из наших панов, но комнату для вас найду всегда, а конюшни и каретные сараи поместят вашу карету с конями и людьми.
Не хотел уже Халлер слышать о том, чтобы это иначе могло сложиться. Видимо, рад был гостю и потому, что от него мог что-нибудь ещё узнать о курфюрсте, о котором ходили очень разнородные слухи. Одни его там представляли как очень опасного человека для вольности, другие как желаемого для наведения порядка пана.
Халлер, что легко можно было понять из разговора с ним, был очень умеренным, выжидающим и осторожным, а так как на своём положении советника города не много мог и не хотел стремиться высоко, удовлетворился осведомлённостью тех дел, которые его ближе всего интересовали.
С первых произнесённых слов гость взаимно понравился хозяину. Захарий тут почти мог сделать первую попытку воспользоваться выученным польским языком. В дороге ему несколько раз с этим удачно повезло; с Халлером также, объясняя заранее, что языком владеет без опыта, а рад бы приобрести лёгкость в произношении, повёл разговор на польском. Он шёл у него даже лучше, чем ожидал, потому что Халлер на германизмы не обращал внимания. Письму Баура прибывший должен был радоваться, потому что попасть лучше, чем на старого Халлера, было трудно. Опытный, спокойный краковский мещанин, хоть немногословный, на все вопросы отлично отвечал, потому что никто лучше него о текущих делах информирован не был.
На то, что поведал Халлер, смело можно было положиться.
Семья купца состояла из жены-польки, женщины очень милой и темпераментом походившей на мужа, из подрастающего уже сына и двух дочек подростков. Торговлю, как легко мог убедиться Захарий, вели Хеллеры на большой шкале, имели второй магазин в Варшаве и ощущался достаток дома.
