скачать книгу бесплатно
Володя мягкой походкой хищника вошёл в палаточный городок.
Несмотря на поздний час, было совершенно светло: стояли долгие дни июля. Солнце ещё выбрасывало из-за сосен длинные лучи.
Было светло и в палатке. Полости входа оказались раскинутыми, и Володя увидел Кашку издалека. Тот сидел на корточках спиной к выходу и что-то разглядывал на полу.
«Что с ним делать? – думал Володя. – Может, ухватить под мышку и утащить, как багаж, прямо к Серёже? Поставить перед Серёжей этого горе-помощника, молча повернуться и уйти?.. Или не тащить? Пусть бежит сам. А может быть, сначала всё ему высказать? Да нет, не поймёт он…»
Володя подошёл ближе. Ага, вот оно что! Кашка собирал своё имущество. Он расстелил полотенце и укладывал на него зубную щётку, за ней зелёную, как лягушка, мыльницу, какую-то круглую коробку, пластилинового разбойника и оловянного мотоциклиста. Потом он попытался завязать всё это в узелок. Но полотенце было маленьким, вещи вываливались. Особенно подло вела себя скользкая мыльница. Кашка принимался за работу снова и снова.
Острые Кашкины лопатки суетливо двигались под майкой. Правая лямка штанов падала с плеча, и Кашка всё время поправлял её. Он почему-то очень торопился.
Володя наклонил голову и остановился у входа. Он заслонил свет. Кашка вздрогнул и обернулся. Зелёная мыльница-лягушка вырвалась у него из пальцев и ускакала под тюфяк.
Володя молчал. Кашка тоже молчал. Так они смотрели друг на друга долго. Кашкины глаза испуганно блестели в полутьме палатки. Потом у него шевельнулись губы, и Володя расслышал:
– Мне надо когда уходить? Сейчас или завтра?
Не надеялся Кашка на прощение. Маленький, остроплечий, придавленный своей виной, он сидел на корточках перед грозным рыцарем Фиолетовых Стрел и ждал ответа. Лямка опять съехала с плеча.
– Оруженосец… – скорбно сказал Володя. – Кто тебе разрешил уходить? Марш под одеяло! Давно уж отбой был для вашей малышни.
…Но заснуть так рано никому не удалось. Чуть стемнело, и за палаточным кругом развели костёр. Собрались у огня стрелки-рыцари, подошли ребята из лагеря. Только часовые остались на местах, и время от времени слышались в сумерках их завистливые вздохи.
Выбрались наружу и малыши-оруженосцы. Их попробовали отправить назад, в палатки, потому что самым маленьким полагалось спать. Но оруженосцы во главе с Мишкой Зыковым пригрозили забастовкой, и тогда им разрешили остаться.
Кашка тихо подошёл к своему командиру, постоял рядом и осторожно спросил:
– Во-лодя… – Он почему-то оттягивал первый слог, когда произносил это имя. Словно оно было слишком трудным. А может быть, так получалось от нерешительности. – Можно, я тоже посижу у костра?
– Сиди сколько хочешь, хоть до утра, – мрачно сказал Володя.
Он хотел есть и думал, где бы добыть горбушку хлеба. Идти на кухню было бесполезно. Её, конечно, уже закрыли.
Володю окликнули. На краю площадки, куда почти не долетали отблески огня, стояла Райка.
– Ну? – сказал Володя.
– Иди сюда.
Володя медленно поднялся с травы. Его поташнивало от голода. Когда он подошёл, Райка шёпотом спросила:
– Есть хочешь?
– Ещё бы.
Она протянула ему кусок пшеничного каравая и банку консервов.
Володя вцепился зубами в горбушку и заурчал.
– Райка, – сказал он с набитым ртом, – ты лучше всех мальчишек! Ты самый лучший мальчишка в лагере… Все эти тупоголовые рыцари расселись у костра и даже не подумали, что рядом человек умирает с голоду. А ты.
– Да ладно, Вовка…
Володя с удивлением заметил, что Райка вроде бы смутилась. Отвернулась вдруг, наклонила голову, стала обламывать ветку, уколола шиповником руку и начала, словно кошка, зализывать ладонь. Вот чудная! Будто ей в любви объяснились.
– Ешь консервы, – сказала она.
– А чем открыть?
– Возьми. – Она протянула консервный ключ.
– Где ты всё это раздобыла?
– Трудно, что ли? У тёти Даши на кухне попросила. Сказала, что ты не ел. Ты почему не ужинал?
– Вон из-за того типа. – Володя качнул головой в ту сторону, где, нахохлившись, присел у огня Кашка.
– А что он натворил? Я так и не поняла.
– Ну что… – Володя проглотил громадный кусок. – Надо было полоски на стрелах сделать. Я его попросил. А он вместо корабельного сурика, который сохнет за пятнадцать минут, раскопал где-то простую масляную краску. Ей два дня надо, чтобы высохнуть. Вот я и соскребал до вечера. Пятнадцать стрел, и на каждой по три широкие полоски.
Райка сочувственно вздохнула.
– Все они такие. Светка моя к костру идти не хочет, говорит, комары кусают, и в палатке одна сидеть боится. Я уж пойду… А на Кашку ты очень-то не злись: он, наверно, переживает.
Володя отмахнулся.
– Я не злюсь. Бесполезно. Только он ничего не переживает. Сидит, и всё. Огонь греет, комаров нет, что ещё надо? Ну какие, Райка, у такой малявки переживания?
Глава третья
Но Володя ошибался. Были у Кашки и переживания, и заботы.
Были у него и тайны.
Самая большая тайна – Кашкина Страна. Никакого названия Страна не имела, Кашка его не придумал. Страна – вот и всё.
В Стране жили челотяпики.
Слово «челотяпики» Кашка выдумал сам. Оно означало то же, что «человечки», но было интереснее и смешнее.
Челотяпики были разные: Лётчик из сломанного самолётика; оловянный Мотоциклист; морской Капитан, сделанный из поплавка и спичек; старый ворчливый Шишан из еловой шишки и Матрёшка – самая маленькая изо всех матрёшек. Раньше она сидела внутри остальных, а потом потерялась и попала в компанию челотяпиков.
Позже других появился шестой челотяпик – Альпинист, но про него речь пойдёт дальше, потому что всё надо рассказывать по порядку.
Прошлым летом дома у Кашки стряслась беда: сильно заболел отец. Он болел и раньше, но не очень, а на этот раз болезнь скрутила его крепко. Название у болезни было длинное и непонятное. Кашка не мог его запомнить. Но зато он хорошо запомнил слова врача: «Операция нужна обязательно».
Кашкина семья жила не в городе, а в посёлке Камшал. Это от города в ста двадцати километрах по железной дороге. В посёлке врачи операцию делать не стали и сказали, что надо везти папу в областную больницу. Надо – значит, надо. Но ведь один папа ехать не мог, он даже по комнате двигался еле-еле. Пришлось маме брать на работе отпуск и ехать тоже. Она сказала, что будет жить в городе, пока отцу не сделают операцию.
Тепловоз прогудел, мама помахала рукой из вагонной двери, и поезд ушёл.
Он ушёл, скрылся за поворотом, за станционными домами и тополями, а Кашка стоял и смотрел на блестящие рельсы. Рельсы отражали солнце. Рядом с Кашкой стояла бабушка. Это была незнакомая бабушка, папина мама. Её звали баба Лиза. Она приехала только накануне, чтобы жить с Кашкой, пока не будет родителей. До этого Кашка её не видел. Вернее, видел, когда был маленький, но забыл. Баба Лиза жила далеко, в Ишиме, и её пришлось вызвать телеграммой.
Рельсы слепили глаза и выжимали слёзы. Кашка глотнул воздух.
– Идём, – сказала баба Лиза.
Она повернулась и пошла с перрона, ни разу не оглянувшись на Кашку. Он побрёл сзади. Вернее, сначала побрёл, а потом засеменил, потому что баба Лиза шагала широко и быстро.
Она была высокая и худая. Кашка смотрел на прямую бабушкину спину с чёрным треугольником косынки и горько думал: «Худо будет теперь».
Баба Лиза оказалась хмурой и неразговорчивой. Целыми днями, сердито сжав серые губы, копалась в огороде. С Кашкой говорила мало: «Садись ешь… Сходи за хлебом… Руки помой… От дома не отходи… Ложись спать…» Вот и всё. Может быть, у неё был такой характер, а может быть, она сердилась, что её оторвали от домашних дел и заставили возиться с внуком. Кашка этого не знал и понять не старался. Он послушно бегал за хлебом в соседний магазин, старательно мыл руки перед обедом, вовремя укладывался на свою скрипучую раскладушку и от дома не уходил, потому что на целую неделю зарядили серые моросящие дожди.
На душе у Кашки было тоже пасмурно и пусто. А по вечерам эта пустота заполнялась едучей тоской. Кашка скрючивался под одеялом и щипал себя за нос, чтобы не заплакать. Он боялся плакать, потому что баба Лиза спала плохо, долго ворочалась и вздыхала за фанерной перегородкой.
Но однажды утром какой-то добрый ветер прогнал тучи, и в Кашкино окно глянуло умытое солнце. Глянуло, пощекотало Кашку лучами и позвало в дорогу.
– Ладно, – тихонько сказал Кашка и встал.
Он осторожно оделся, вынул из коробки оловянного Мотоциклиста и выбрался на непросохшее крыльцо.
Небо над Кашкой оказалось такое синее, что он даже дышать забыл. А земля сверкала. Перед рассветом прошёл последний дождь, и травинки сгибались от тяжести стеклянных капель. А солнце огненными ручейками стекало по мокрым скатам железных крыш.
Чтобы не промочить в траве сандалии, Кашка снял их и пристегнул на животе к лямкам своих коротеньких штанов. Потом он прыгнул с крыльца. Холод, как мышонок, сразу юркнул под рубашку и зацарапал спину мелкими коготками. Но Кашка не вернулся в дом. Он поставил на ладошку Мотоциклиста, зажужжал, как мотор, и помчался в конец переулка.
За переулком начинался луг с кустарниками, а дальше – берёзовые перелески и бор. Там лежала Кашкина Страна. Он торопился туда вместе с маленьким смелым Мотоциклистом.
На большой скорости они проскочили полосу кустарника и вынеслись на солнечный обсохший бугорок. Здесь Кашка залёг среди высоких метёлок овсяницы и пунцовых шариков клевера.
Он сжал в кулаке катушку от ниток.
На самом деле это была не катушка, а волшебная подзорная труба. Поднесёшь к глазу – и видишь, как в светлом кружке обыкновенная трава превращается в заросли сказочного леса. Переплетение узорчатых листьев, колосьев и цветов сразу становится громадным. Потому что смотришь снизу – травы убегают к горизонту и сливаются с настоящим лесом.
Кашка медленно обводил подзорной трубой джунгли, где жили непонятные существа, сумерки и тайны. Потом джунгли кончились, в круглый глазок трубы ударил синий свет, и Кашка увидел море.
Да, это было море. Переливалась солнечными блёстками голубая вода, а по воде двигался белый парусник.
Кашка заморгал и убрал от глаза катушку. Море превратилось в крошечное луговое озерко. Но парусник не исчез. Кашка приподнялся на локтях. Одномачтовый кораблик бежал к берегу, где горели на солнце жёлтые лютики. Парус был похож на косое крыло голубя. Кашка встал в полный рост. Тогда он услышал голоса и увидел хозяев парусника.
Это были мальчишки, и командовал ими Пимыч.
Почему его так прозвали, Кашка не знал. Но прозвище казалось очень подходящим. Пимыч был толстоватый, тяжёлый, с большой головой, круглым лицом и носом, похожим на растоптанный валенок. Ходил он вразвалку, смотрел лениво и говорил не торопясь. Мальчишки, однако, его слушались.
Кашка Пимыча боялся, а Пимыч Кашку, кажется, не любил. На это была причина. Кашкина мать работала контролёром в поселковом кинотеатре «Луч» и не так давно выставила Пимыча на улицу, потому что он пробирался без билета. Пимыч ничего сказать ей не посмел, но на крыльце кинотеатра увидел Кашку и показал ему круглый красный кулак. Кашка вздохнул и отвернулся. Он, конечно, не был виноват перед Пимычем, но понял, что всё равно лучше с ним не встречаться.
Кашка и сейчас не забыл о похожем на большую грушу кулаке. Но он видел кораблик. Маленький, лёгкий такой и быстрый кораблик, который надо было обязательно рассмотреть как следует и, может быть, даже взять в руки. И это было сильнее осторожности.
Кашка тихо спустился с пригорка и встал у воды. Никто, кроме Пимыча, не взглянул на него. А Пимыч хмуро покосился, но ничего не сказал. Это ободрило Кашку.
Парусник уже пересек озерко и подходил к берегу, где ждали мальчишки. Но ему не повезло: на пути оказался островок. Вернее, круглая травянистая кочка. Она торчала метрах в пяти от суши и была похожа на лохматый затылок сидящего в озере великана.
Кораблик ткнулся в этот затылок носом и запутался в мокрых травяных прядях. Сразу стало понятно, что выбраться сам он не сможет, если только не случится большого шторма.
– Кто полезет? – спросил Пимыч. Сам он, конечно, лезть в воду не собирался.
Мальчишки стали переглядываться и сопеть. Разуваться, подворачивать штаны, идти в холодную от дождей воду и добираться к проклятой кочке по илистому дну – что тут хорошего?
Треугольник паруса белел за листьями осоки и просто изо всех сил притягивал к себе Кашку.
– Пимыч, – осторожно сказал Кашка, – можно я достану?
– Пускай достаёт!.. – загалдели мальчишки.
– Не потонет…
– Конечно…
– Я бы сам достал, да у меня нога порезанная, – заявил похожий на худого котёнка, большеухий Лёвка Махаев.
На эти слова не обратили внимания: все знали, что Лёвка хитрый враль и лодырь.
Пимыч несколько секунд разглядывал Кашку и, наверно, думал: надо ли разрешать такое интересное дело человеку, мать которого прогоняет людей из кинотеатра? И вдруг разрешил:
– Ну, вали… Не поломай только.
Вода оказалась совсем не холодная. Только ноги сильно проваливались в илистую жижу. Кашка прошагал всего половину расстояния, а вода уже была ему выше колен. Но он даже на полсекунды не остановился.
Когда Кашка добрался до островка, вода замочила ему штаны и подобралась к пристёгнутым на животе сандалиям. Но зато кораблик был вот он – рядышком. Кашка раздвинул водоросли и осторожно, как раненого голубя, поднял парусник на ладонях.
Он был маленький, но совсем как настоящий. Лёгонький, остроносый, с тонкими бортиками, рейками, блестящими колечками и тугими снастями. О таком как раз Кашка и мечтал. Он бы отправлял на этом корабле своих смелых челотяпиков в самые дальние плавания по лесным ручьям и озёрам. Они бы открывали новые острова и страны. Кашка знал, где их можно открывать, только не было кораблика. Был морской Капитан, а плавать ему приходилось на обыкновенных щепках…
С берега уже кричали, чтобы Кашка не копался. Он вздохнул и пошёл обратно.
Но он хитрил. Возвращался он гораздо медленнее. Осторожно вытягивал из илистой грязи ноги, далеко обходил редкие листья кувшинок, словно это были вовсе не кувшинки, а самая жгучая крапива. Ведь пока он шагал здесь, среди воды, кораблик был вроде бы его, Кашкин. Можно было держать его, разглядывать, шептать команды и думать о дальних островах.
– Я бы уж давно достал, – противным голосом сказал Лёвка Махаев.
– Закройся ты, – лениво посоветовал ему Пимыч.
Пять метров до берега – путь недалёкий. Всё равно пришлось выйти на землю и отдать парусник.
– Штаны-то выжми, – ворчливо сказал Пимыч.
– А ну их! – отмахнулся Кашка. И вдруг попросил: – Пимыч, сделай мне такой… кораблик.
Он, конечно, понимал, что говорит самую настоящую глупость, но не смог удержаться. И удивился, когда не услышал в ответ обидного смеха.
Пимыч недовольно сказал:
