скачать книгу бесплатно
Он вытаскивал из лесу коряги, и весом и размером намного превосходившие его.
– Подожди! – испугалась за его жизнь Оля Самохвалова, когда он ухватился за комель здоровенной, поваленной ветром березы. – Давай вместе понесем!
– Отойди, Олька, а то зашибу! – как добрый молодец, закричал он и поволок березу один.
На мальчиков трудовые подвиги Колюни действовали раздражающе.
– Внимание, внимание! – лежа изображали репортеров известные лентяи и завистники Мишулин и Боровский. – Говорит и показывает телестудия восьмого «А»! Небывалый производственный подъем охватил дохлятину Рублёва! Товарищи решили не отставать от него…
Товарищи, не вставая, с гримасами крайнего напряжения сил передавали по цепочке тоненький прутик лозы – их общий вклад в костер. Кто-то неосторожно передал его в руки классной. Та встала и с выразительным свистом рассекла им воздух. Мальчики повскакивали.
Вскоре дров собралось достаточно. Но Колюня не мог остановиться.
– Чего встал на д-дороге?! – двинул он корягой в спину Коробкина, который, смеясь и размахивая руками, о чем-то рассказывал Малышевой.
Удар в спину Валерию не понравился.
– Врачу давно показывался? – рванулся он к Колюне, но был остановлен Малышевой.
В завершение своих подвигов Колюня с распростертыми руками упал вниз лицом на густой ковер усыхающих пахучих трав. Он даже вцепился в них, чтобы не умереть от усталости и не улететь в Царствие Небесное. Мимо него и даже через него ходили, кто-то проверял его пульс. Он ни на что не обращал внимания, глупо улыбался в траву и слушал ее нашептывания…
Перед раздачей пищи классная восславила Рублёва и потребовала, чтобы ему было выдано по две порции как первого, так и второго блюда, а в зеленом чае – вообще не ограничивать. Исполняя ее волю, Самохвалова несколько даже перестаралась. И опять Колюня всех удивил. Сам еще не наелся, а уже пошел по кругу с миской каши и кормил всех алчных и ненасытных. И, верный себе, кое-кого оставил с напрасно разинутым ртом.
Когда все физические потребности были удовлетворены и настала очередь духовных, классная объявила:
– Поём по кругу! Я и Света Зарецкая – жюри. Кто ничего нам не споет, пойдет мыть посуду.
Валерий Коробкин, оказалось, ни одной песни, кроме «Жил-был у бабушки серенький козлик…», не знал. Да и то не все куплеты помнил. Света, нарушая все правила, помогла ему допеть до конца.
«Братья Карамазовы», естественно, спели дуэтом.
Эмма Гречкосей без борьбы пошла мыть посуду.
– Рублёв, твоя очередь…
– А за репертуар не б-будете ругать? – потупив глаза, спросил Колюня.
– Смотря какой… – ёрзнула на рюкзаке классная.
– Песня п-про любовь. Но не бойтесь: она на английском.
– Испугал! – показала она на него пальцем. – У меня про это уже Олежка поет.
Колюня хлебнул холодного зеленого чая, сделав связки влажными и певучими, провел пальцами сначала по своему сердцу, потом – по струнам гитары…
Конечно, он сам понимал: куда ему до Руссоса. Но если петь не в полный голос, гитаре давать звучать самую малость, получается ничего. В походах он пел и прежде, но всегда пародийно, лицом и голосом изображал роковые страсти и за свое исполнение получал только ругань и насмешки. А тут распелся…
– Кто бы мог подумать?! – первой оценила его исполнение классная, когда Колюня умолк. – Да ты же у нас соловей, Рублёв!
Колюня в ответ сорвал с головы фуражечку и положил ее у своих ног. Каждый бросал в нее, какую мог, мзду: еловую шишечку, конфетку, копейку… Катина рука, он заметил, бросила похожую на крест латунную штуковину, которая неведомыми путями попала сюда, на берег озера.
Пришлось Колюне петь на бис. На этот раз он спел ту же самую песню в собственном переводе:
Срок настал
Петь «прощай» любви.
Расстаться нам с тобою суждено…
Ты не плачь,
Сердце мне не рви:
Тебя хранит оно.
Прощай, любовь моя!
Тобою полон я,
И это будет так,
Пока ты будешь ждать меня.
Прощай, моя любовь!
Твой взгляд печальней слов,
Но верь, моя любовь,
Мы будем вместе вновь.
Нам с тобой
Светят две звезды.
Они горят во мгле ночи, как две свечи.
Две звезды —
Это я и ты!
Любовь – наш свет в ночи.
Все время, пока пел, Колюня чувствовал, что Малышева смотрит на него. Она и в самом деле смотрела – сквозь кисть огненно-красной рябины. И еще ему чудилось, что взгляд ее горек и нежен, как эта лесная ягода в октябре…
В то самое время, когда Колюня своим голосом услаждал слух и сердца одноклассников, в мире резко потемнело. Никто, кроме Эммы Гречкосей, усердно драившей песком миски и ложки, не заметил, как темная туча, похожая на грандиозную, в полнеба, амебу, тихо подползла к солнцу, сначала как бы принюхалась к нему, а затем обволокла и проглотила. В ее влажной утробе тотчас загромыхало, розовый свет молний еле пробивался сквозь густеющую черноту.
– Мама родная, что сейчас будет! – ужаснувшись, вскочила классная. – Все взяли плащи?… Нет?… Почему? Растяпы! Я же вам говорила: возьмите, обещали дождь…
Но восьмиклассники будто только и ждали дождя, чтобы в открытую заявить о своих симпатиях. «Братья Карамазовы» растянули над собой плащ-палатку и пригласили под нее Наташу Спринсян и Эмму Гречкосей. Пошла одна Наташа. Валерий Коробкин распростер свою куртку, как крыло, над Малышевой.
Колюня не взял с собой плаща. Но у него был «стреляющий» зонт марки «Три слона». Нажмешь на кнопку – и над тобой вспухает черный купол, словно рассчитанный на то, чтобы под ним укрылись двое. По нему даже капли дождя били с почтением – до того он был классным. Пока дождь только расходился, Колюня стоял под ним один. Но когда на лес и озеро обрушился косой шрапнельный ливень, он подошел к Малышевой и, потеснив Коробкина, отдал ей ползонта.
Дождь угрожал затопить весь мир. Казалось, он и земля разошлись во мнениях по какому-то вопросу и двинулись в разные стороны. Деревья, белый пар от костра, фигурки мальчишек и девчонок, съежившихся под плащами, озеро, взрытое черной оспой ливня, – все плыло и колебалось… Душа Колюни ликовала: «Сыпь, дождь, лей, хоть еще сутки, хоть еще двое! Пусть будут перекрыты дороги, размыты мосты! А мы будем стоять под „Тремя слонами“ и молча слушать музыку дождя!..»
Такими были чувства у Колюни Рублёва, но их явно не разделял Валерий Коробкин. Он сказал:
– Шел бы ты отсюда, а?
– Хочется – иди сам, – ласково улыбнулся ему Колюня.
– Тебя же сюда никто не звал!
– И тебя!
– Мальчишки, прекратите! – взмолилась Катя. Она потянула Колюню за руку и, чуть не плача, попросила его: – Встань поближе, ты же совсем мокрый…
Колюня в ответ отдал ей весь зонт, а сам запрокинул голову и стал ртом ловить капли дождя. Они были холодными и сладкими. Но он этому ничуть не удивился.
Колюня, Колюня…
В электричку садились уже затемно. Вагон брали штурмом. Колюня ехал в тамбуре. Случайно или нет – кому какое дело? – рядом с ним оказалась Малышева. Они сидели на своих рюкзаках и всю дорогу ехали среди чьих-то корзин, сумок, велосипедов и т. п. Коробкина во время штурма затащило в середину вагона. Он стоял и, несмотря на все попытки Светы Зарецкой завладеть его вниманием, всю дорогу с потерянным видом вертел головой – искал Малышеву.
– Это правда, что ты уже три года живешь без родителей? – Из-за лязга колес Катя кричала Колюне в ухо.
– Правда, – кивнул он, отталкивая кого-то, кто пытался сесть ему на голову. – А что?…
– Тяжко?
– Мне? – уточняя, ткнул он пальцем в себя. – Не жизнь, а м-малина…
– А вот меня родители еще ни разу не оставляли одну… В гости идут – берут с собой, в отпуск едут – тоже…
– Боятся?
– Наверное.
– И п-правильно делают.
– В каком это смысле? – Она засмеялась и занесла над ним кулак.
– В хорошем, хорошем! – поспешил заверить ее Колюня.
И в это самое время на него доверительно сел мужчина с корзиной яблок, судя по всему садовод.
– Гражданин, – поинтересовался Колюня из-под него, – вам т-так удобно?
Гражданин в ответ недовольно приподнялся и корзину с яблоками поставил на Катю. Колюня боднул его в спину.
– Припадочный, что ли? – ругнулся мужчина, но корзину с Кати все же убрал.
– Скажи, а почему ты тогда не пришел в кино? – спросила она.
Колюня достал из корзины яблоко, вытер и отдал Кате, а себе достал другое.
– Я же сказал ему п-почему.
– Он не поверил. Я тоже…
– Ну и п-правильно сделали… Не пришел потому, что не мог выйти из дома. Вот и всё.
– Ты не много потерял…
Колюня сморщился и бросил недоеденное яблоко.
– Кислое? – не поверила она. – А мое, попробуй, сладкое.
Он осторожно откусил.
– Действительно, сладкое, – признал.
– А ты ревнивый? – вдруг спросила она.
– Я? – Он снова, уточняя, ткнул себя пальцем в грудь. – Откуда м-мне знать?…
– А он ревнивый… Нельзя хорошего слова ни о ком сказать. Сразу начинает искать недостатки.
– Любишь ты о нем п-поговорить, – отметил Колюня.
– Ты первый, с кем я так откровенно… Серьезно, с тобой интересно разговаривать. Про тебя всякое говорят, а ты, по-моему, не хуже других, а в чем-то и лучше.
– П-продолжай, – разрешил ей Колюня.
Когда они выдавливались из тамбура на перрон, садовод сказал им вслед с упреком:
– Сопляки еще, а разговоры совсем как у взрослых! Неловко даже слушать.
Это глубокое умозаключение, сделанное им на основе подслушанного разговора, развеселило Колюню и Катю. Выбравшись из вагона, они плюхнулись на свои рюкзаки и покатились со смеху. Такими веселыми их и увидел Валерий Коробкин.
Не сказав ни слова, он подал Кате руку, оправил на ней, как на маленькой, куртку, взвалил себе на плечо ее рюкзак, и они, не дожидаясь остальных, пошли по перрону и вскоре растворились в его толчее…
Колюня рта не успел раскрыть: все произошло так быстро. Он тоже встал. Горбатый из-за рюкзака, растерянно смотрел им вслед. Но ни обиды, ни досады он в ту минуту не испытал – уже умел довольствоваться малым. Какую глупость сделал бы он, если бы не пошел в поход! Разве можно забыть, как она смотрела на него, когда он пел и когда классная вовсю славила его…
Он тоже вскоре откололся ото всех, шел вразвалочку и всю дорогу, точно любимые стихи, повторял в двух лицах диалог в тамбуре. И так увлекся этим, что забрел в незнакомый квартал и, блуждая среди его редких огней, долго не мог сообразить, где он и даже кто он.
Весь остаток вечера он был весел, возбужден, подробно рассказывал бабуле, где они были, как он отличился на заготовке дров, какой потом ливанул дождь и т. д., и нахваливал, чего за ним раньше не водилось, бабулино поварское искусство.
Под конец ужина его слегка зазнобило – то ли от усталости, то ли от пережитого за весь день… Ночью он проснулся от страшного землетрясения. А на самом деле его сотрясал дикий озноб. Зубы что-то выстукивали на азбуке Морзе, и бабуля, когда он разбудил ее, долго не могла понять, что же с ним…
Под утро она вызвала «Скорую».
Врач послушала его легкие, нашла хрипы и сказала, что у него двустороннее воспаление легких. Зная, что нынешние пациенты лечь в больницу боятся больше, чем умереть, она заявила, что вопрос о госпитализации не подлежит обсуждению.
– Никуда я не п-поеду, – твердо сказал Колюня.
– Хочешь, чтоб я вызвала санитаров?
– Вызывайте. А я в окно в-выпрыгну. Отвечать будете…
Врач разозлилась, сказала бабуле, что она ей не завидует, и, выписав, какие нужно, лекарства, ушла.
Адски болела голова. Он весь пылал от температуры свыше сорока и временами бредил, зачем-то требовал у бабули сразу два зонта. Она почти не отходила от его постели, боялась, как бы внук не сгорел от высокой температуры.
– Умрешь – что я родителям скажу? – плакала и ругала она его за то, что не поехал в больницу.
