скачать книгу бесплатно
Запасные детали достать было очень трудно, и многое ему пришлось изготавливать самому. Это был 1980 год, с момента выпуска машины прошло более двадцати пяти лет. Я тогда уже женился, окончил университет, работал и в Тайцах не был несколько лет. Жили мы с женой и двумя детьми у ее родителей, и особенность ситуации состояла в том, что у тестя был точно такой же старенький «москвич», который мне постоянно приходилось ремонтировать. Учитывая это, дядя Леня очень рассчитывал на мою помощь в оживлении своего любимца.
Летом мне удалось сагитировать жену и детей съездить на месячишко в Тайцы. Дядя Леня ждал нас с особым нетерпением. К запуску двигателя «москвича» мы приступили немедленно по приезде. Сначала в нем не было никакого интереса к жизни, заводная ручка прокручивалась совсем без отдачи. Мы вынуждены были даже снять головку блока цилиндров, чтобы в высохшие цилиндры залить масло. К середине ночи мотор начал схватывать, но аккумулятор к тому времени уже полностью сел, и пришлось поставить его на подзарядку, а работы отложить до утра.
Утром пришел заслуженный успех – машина завелась, и мы решили незамедлительно выехать на ходовые испытания. Нечего и говорить о том, что никто из нас не только не имел водительских прав, но и ездить толком не умел. Тесть несколько раз пытался меня учить, желая передать вымотавшую все его силы машину, но мои успехи в вождении были примерно такими же, как и в плавании. Тем не менее после короткого обсуждения, на котором были взвешены все «за» и «против», именно мне выпала честь первому сесть за руль. Сесть, правда, оказалось непросто, так как переднее сиденье в машине заменял невысокий деревянный ящик. Моя голова едва доходила до уровня узенького, как смотровая щель танка, лобового стекла «москвича». Смотреть, впрочем, в него не было необходимости, ибо выезжать из гаража предстояло задом.
Гараж с дорогой соединяла заросшая травой межа между двумя соседскими огородами шириной чуть более двух метров. Слева от межи росла картошка, а справа – капуста.
К торжественному моменту собрались все родственники. Старшая мамина сестра – тетя Маня, являвшаяся в то время негласной хозяйкой дома, очень нервничала, предчувствуя неприятные объяснения с соседями. Но дядя Леня успокоил ее, охарактеризовав меня как опытного водителя. Это придало мне дополнительной уверенности.
Дядя Леня вышел вперед, мы договорились, что он будет давать мне команды. По его отмашке я включил заднюю передачу, и машина тронулась в нужном направлении, более того, удалось без происшествий выехать из гаража. Теперь предстояло вырулить на межу.
Езда задним ходом – непростое дело даже для людей, прошедших курсы автовождения. В этом я убедился уже через несколько секунд. Машина двигалась совсем не туда, куда мне требовалось. Дядя Леня, а потом и все родственники стали кричать и показывать, в какую сторону следует крутить руль. Это окончательно парализовало мои действия. Как невменяемый, я вцепился в руль и одеревеневшей ногой нажимал на газ, ничего не видя и ни на что не реагируя. Кончился этот казавшийся мне бесконечным кошмар после того, как машина въехала в яму и мотор заглох. Мое состояние было как после пытки на электрическом стуле.
Однако, выбравшись наконец из машины, я обнаружил, что поставленную задачу в основном удалось-таки выполнить. Машина застряла в поле в непосредственной близости от дороги. По реакции родственников, особенно тети Мани, было понятно и то, что не все прошло штатно. Из гаража следы машины круто забирали в капусту, через которую и пролегла большая часть последующего пути. Самое поразительное заключалось в том, что ни один кочан не пострадал. Уверен, что самый опытный водитель не смог бы повторить мой «капустный заезд» более удачно.
Дальше дело пошло также вполне успешно. Выяснилось, правда, что рулевая тяга у «москвича» сильно погнута и поэтому руль поворачивается преимущественно в правую сторону. Второй серьезной проблемой оказались тормоза. Главный цилиндр заметно подтекал, к слову, как и радиатор. Поэтому воду в них приходилось подливать каждый час. Плохо отжималось сцепление, и барахлил бензонасос. Щели в полу и пробоины в корпусе, как мощные пылесосы, втягивали с дороги пыль, от чего в машине трудно было дышать. Но всё это были уже мелочи.
Целый месяц все мы по очереди, включая жену и тринадцатилетнего сына, рулили на машине по деревне и прилегающим проселочным и лесным дорогам. Дядя Леня был очень доволен и строил грандиозные дальнейшие планы. Но, как выяснилось, этот месяц был для «москвича» лебединой песней. Он еще немного поездил, затем лет десять простоял в гараже, пока его не отдали соседям, по капусте которых я совершил свой триумфальный выезд.
После смерти деда в 1961 году основную заботу о доме и усадьбе приняла на себя старшая дочь – тетя Маня. Это был период расцвета. Она организовала ремонт дома и закладку сада, который до сих пор обильно плодоносит. Каждая вещь в доме была отремонтирована, учтена, имела четкое предназначение и строго определенное место. Правила жизни в Тайцах в тот период были очень жесткими. Если уж не разрешалось входить в дом в ботинках, то в присутствии тети Мани никаких исключений быть не могло. По этому поводу был даже небольшой курьез. За столом в присутствии всей семьи маленькой внучке – Маше загадали загадку:
– Не лает, не кусает, а в дом не пускает?
– Тетя Маня, – не задумываясь ответила девочка.
К моему приезду в Тайцы тетя Маня загодя составляла список проблем, ждущих своего решения. Дела в списке были не случайными, а именно теми, которые я мог сделать лучше других. Я воспринимал все поручения с готовностью, даже с гордостью, и не было случая, чтобы я не оправдал ее ожидания.
Сейчас из старшего поколения в Тайцах уже никого не осталось, и все хозяйство в руках брата Валерия, который сохранил к Тайцам душевную тягу и живой интерес. Я бы тоже, имея время, подключился к нему, так как чувствую свою неразрывную связь с этим многое повидавшим домом, высоким небом и звонкой песней жаворонка над лугом.
Глава вторая
Школа
Москвичом я стал в 1950 году, когда поселился с родителями в общежитии военной академии, в которой учился отец, на Большой Пироговской улице. Имея пять подъездов и множество крыльев, наш дом давал приют огромному числу обитателей. Номер последней по списку квартиры был ни много ни мало 672, именно в ней мы и жили. Квартира была пристроена к дому сверх проекта, она располагалась на седьмом этаже рядом с машинным отделением лифта. При ее строительстве потребовалась немалая изобретательность. Окно кухни выходило на чердак, и для того, чтобы оно давало хотя бы немного света, строителям пришлось застеклить часть крыши.
Хозяйки хранили на чердаке картошку и овощи, а для меня окно на чердак открывало огромные пространства сразу в двух измерениях. Чердак, как ему и положено, был таинственно-мрачен и имел очень сложную конфигурацию, как и сам дом. Гулять по нему было жутковато, особенно в семилетнем возрасте. Железная крыша, на которую без труда можно было выбраться через слуховые окна, напротив, открывала перспективу на всю округу.
В квартире жило пять семей, причем на удивление дружно. Я мог зайти в любую дверь без всякого опасения быть изгнанным. Иной раз на ночлег у соседей располагались наши гости, приехавшие из тверской деревни или Ленинграда. В нашей комнате места для них не было даже на полу. Десять квадратных метров занимали две кровати, буфет, стол и пара стульев. Все казенное, с металлическими номерками. Вскоре родилась моя сестра, и это потребовало дальнейшего уплотнения.
По моим мальчишеским понятиям, дом был расположен идеально. Рядом с ним Новодевичий монастырь с кладбищем, два пруда с крутой горкой, окружная железная дорога с мостом через Москва-реку. За железной дорогой – Лужники. В то время там был небольшой стадион «Химик», резиновая фабрика со свалкой и песчаный склад на берегу реки.
Монастырь и прилегающий к его высоченной стене пруд были для нас, мальчишек, излюбленными местами времяпрепровождения. В пруду мы ловили карасей и уклеек, а также пытались отыскать золотые вещи, якобы спрятанные там монахами во время войны с Наполеоном. Успеха наши старания, однако, не имели.
Зимой на пруду расчищали каток, который собирал немало народу. Ближе к весне лед разрезали на кубики и на грузовиках увозили в ледник для хранения продуктов.
Задние монастырские ворота ведут на известное всем Новодевичье кладбище, в ту пору совершенно открытое. Среди знаменитых захоронений больше других нас привлекали памятники летчикам, погибшим в авиакатастрофах. В монастырской стене их несколько, с изображениями самолетов и описанием происшедшей трагедии. Иногда удавалось попасть на похороны с оркестром и большим количеством народу. На погребении генералов и адмиралов всегда был салют, после которого мы разыскивали в траве или снегу приятно пахнущие порохом гильзы. На этом же кладбище у могилы Зои Космодемьянской в десять лет меня торжественно приняли в пионеры.
За парком, берущим начало напротив нашего дома, идет спуск к Москва-реке, на берегу которой стоит дом культуры прядильной фабрики с большим кинозалом. Кино для нас было главным, а точнее, единственным культурным развлечением. В клубе мы занимали места на полу за барьером у самого экрана. Близость действия производила неизгладимое впечатление, и после каждого фильма мы долго пересказывали его друг другу на понятном только нам языке возгласов и междометий.
Однажды перед обедом родители послали меня за хлебом в булочную, что была в соседнем доме. По дороге я встретил приятелей, направлявшихся на Ленинские горы ловить рыбу. Понятно, что это меня сразу заинтересовало, и я присоединился к дружной компании.
Погода была отличная, мы, не задерживаясь, прошли через монастырские пруды, железнодорожный мост, речку Сетунь, а там и до высокого берега Москва-реки рукой подать.
В те годы набережной на Ленинских горах не было, и берег пребывал в первозданном виде. Деревья и кустарники подходили к самой воде, чистые ручьи от многочисленных источников впадали в речку по узким овражкам, круто спускавшимся с горы. Ручейки были совсем мелкие с чистым песчаным дном, что выгодно отличало их от реки, по которой буксиры, оставляя за собой мазутные пятна, таскали баржи, груженные песком и лесом. Рыбешки из реки заходили в эти чистые ручейки, где едва могли плавать, цепляясь за дно. Обычно это были небольшие налимы, длиной сантиметров пятнадцать – двадцать. Ловить их можно было прямо руками. Уже через час, обойдя с десяток ручьев, мы имели неплохой улов. Сначала думали отнести добычу домой, но нести улов было не в чем, и мы решили поджарить налимов на костре, поскольку к тому времени сильно проголодались. Спички кто-то предусмотрительно захватил, и костер приятно задымил выбранную нами уютную полянку. Жареная рыба не слишком удалась, без соли есть ее было трудно. Но это настроения нам не испортило, и мы решили, что завтра поход повторим, подготовившись более основательно.
Вернувшись, я не забыл купить хлеб. Однако дома ждали уже не столько хлеб, сколько меня. Мимолетная радость от моего появления тут же сменилась совсем иными эмоциями. Полдня, проведенные мною на природе, вызвали дома озабоченность, которая приняла для меня совершенно нежелательную форму. Больше я никогда не ходил за хлебом через Ленинские горы.
К своему стыду, первые школьные годы я не помню так же отчетливо, как дворовый мальчишеский досуг. Более-менее устойчивая картина событий начинается только с третьего класса. В том году произошла одна из реформ школьного образования, и наша до того времени мужская школа превратилась в смешанную. Это событие было из ряда вон выходящим и поэтому четко отложилось в памяти.
До того девчонки ни в коей степени не присутствовали в нашей мальчишеской жизни, и вдруг они появились в великом множестве, да еще со своими правилами. Нашему удивлению не было предела, когда на переменках, вместо того чтобы носиться по коридору и толкаться, они чинно расхаживали парами среди нашей кутерьмы. Никакие насмешки и более грубые воздействия не могли нарушить эти устои. Как я потом понял, такие прогулки с доверительным перешептыванием были своеобразным ритуалом для установления и демонстрации отношений, а также обсуждения коварных интриг.
За парту меня, как и остальных мальчишек, посадили с девочкой (очень симпатичной). Естественно, что интерес к ней был весьма велик, но он тщательно скрывался. Многое в ее поведении мне было совершенно не понятно, как, видимо, и ей в моем. К примеру, мы с приятелями постоянно придумывали всяческие соревнования и испытания на силу, выносливость и волевые качества. Для проверки последних у нас было особенно много вариантов. Самый простой состоял в следующем: набрав воду в рот на перемене, продержать ее, не глотая, весь урок. При кажущейся простоте выполнить это задание без тренировки весьма сложно. Первые минут десять – пятнадцать держались все, и учителя только удивлялись необычной тишине в классе.
Наиболее выигрышным для меня было соревнование на продолжительность висения на перекладине на одной и двух руках. В этом виде, а также в лазании по канату я был впереди даже самого сильного в классе Петьки Зорина, кстати, моего приятеля.
На уроке физкультуры случился у нас и первый курьез системы смешанного образования. У одного мальчика, спускавшегося по шесту, задрались трусики, и стоявшая рядом девочка в изумлении вскрикнула:
– Смотрите! Что это у него?
Мальчик от стыда прилип к шесту. Дороги вниз для него не было, а отпустить руку и поправить трусы было страшно. Растерялся даже учитель. Но как-то все обошлось, и больше подобных неожиданностей не возникало.
Учился я всегда достаточно старательно, но не все предметы давались мне одинаково легко. Самым ненавистным было чистописание, так как написать без помарок я не мог и строчки. Причем чем больше я старался, тем хуже все получалось. Когда этот предмет значился в расписании, день заведомо был испорчен, как походом к зубному врачу.
Однако самая серьезная проблема у меня возникла в четвертом классе с пением. Сначала все было вполне нормально, и я даже выступал с хором со сцены. В нашем репертуаре были песни о «Варяге», пограничнике и Раймонде Дьен, которая легла на путь и не позволила пройти военному составу. Катастрофа случилась с приходом новой учительницы, решившей заслушать нас индивидуально. Когда подошла моя очередь, я добросовестно спел полагавшийся куплет песни и никак не ожидал, что это окажет на учительницу столь сильное воздействие. Она выскочила из-за инструмента, схватила меня за шиворот и с криком, что не позволит над собой издеваться, толкнула так, что я врезался в стенку головой. Во время этой экзекуции вдобавок ко всему порвался пионерский галстук.
В таком заплаканном и сильно потрепанном виде и обнаружила меня в коридоре наша классная руководительница. По-видимому, она сообщила о случившемся директору школы, и вскоре произошла разборка. Учительница пения была страшно рассержена, поставила мне в четверти двойку и объяснила свой поступок тем, что якобы я ее грубо обругал. Поверить в это было трудно, и ее уволили (надеюсь, по собственному желанию). С этого времени уроки пения прекратились, как мне помнится, совсем.
Заканчивая музыкальную тему, следует рассказать еще об одном случае. Как-то, зайдя к своему другу Петьке домой, я застал его за необычным занятием. Он торжественно сидел за столом с большой медной трубой в руках. Перед ним лежала маленькая бумажка с нотами, которые он старательно воспроизводил, не обращая на меня внимания. Закончив упражнение, он сообщил мне, как бы между прочим, что записался в духовой оркестр при доме пионеров.
Петька был в классе большим авторитетом, и я сразу понял, что навряд ли переживу, если у меня не будет такой же замечательной трубы. Насладившись произведенным впечатлением, Петька обещал похлопотать в оркестре и за меня. Что и говорить, он был человеком широкой души.
Через несколько мучительно долгих дней мы наконец поехали записывать меня в оркестр. Его руководитель – уже пожилой человек весьма строгой внешности – без лишних разговоров приступил к проверке моих музыкальных способностей; для этого он сел к пианино и стал нажимать на клавиши, требуя от меня определения их числа. Никаких признаков числа нажатых клавиш на слух я не различал и, чтобы не опозориться, пришлось незаметно подглядывать. Ошибки пошли только при нажатии большого числа клавиш двумя руками.
Удовлетворившись первым тестом, экзаменатор начал стучать карандашом по столу. С учетом опыта, приобретенного в первом испытании, я старательно пересчитал, а потом и воспроизвел число ударов. На лице музыканта появилось недоумение, а юные дарования, присутствовавшие при моем испытании, визжали от смеха. Но он строго пресек их бестактность, заметив, что если бы у всех был такой идеальный музыкальный слух, как у меня, то ему было бы много легче работать.
Таким образом, несмотря на сокрушительный провал во втором раунде, я был принят в оркестр, и наступил долгожданный момент выбора инструмента. Тут я вторично попал впросак, так как не выяснил у Петьки названия его трубы. Хуже того, оказалось, что я не помнил названий ни одного инструмента духового оркестра, за исключением барабана. Его и пришлось назвать, дабы сгладить неловкость. Как на грех выяснилось, что барабанщик-то как раз и нужен, так как предыдущего недавно выгнали. Руководитель оркестра велел мне купить палочки (казенные спер мой предшественник) и приходить на следующее занятие.
Только в трамвае я пришел в себя и окончательно расстроился. Во-первых, барабан был в тысячу раз хуже красивой медной трубы. Во-вторых, барабанить в нашей комнатке было просто невозможно (как, впрочем, и играть на трубе). Стало совершенно ясно, что это был провал всего замысла, и я принял мужественное решение отказаться от своей затеи.
В дальновидности этого поступка я утвердился много лет спустя, когда, напутствуя меня в первую заграничную командировку, жена сказала:
– Делай там что угодно, только об одном прошу тебя: никогда и нигде не пой.
Двойка по пению в четвертом классе, судя по всему, была заслуженной.
В середине пятого класса учеба моя на время прервалась, так как отцу дали новую жилплощадь, на этот раз две смежные комнаты в малонаселенной квартире на Новопесчаной улице. Квартира была на втором этаже и выходила окнами прямо на спортплощадку школы № 144. Школа эта имела в округе высокий рейтинг, и меня в нее не взяли, сославшись на переполненность классов. Пришлось записаться в другую школу, расположенную у Ленинградского шоссе.
Уже на первых уроках новые учителя обнаружили в моем образовании два серьезных пробела. Во-первых, выяснилось, что я не умел читать. Не то чтобы совсем, буквы я знал хорошо и не спеша мог составлять из них слова, но для пятого класса такой уровень был недостаточен. Для того чтобы выглядеть поприличней, я ограничивался чтением начала слов и на ходу придумывал им окончания. Учительница не сразу поняла, в чем дело, и решила сличить тексты в учебниках. Убедившись в их идентичности, она вызвала маму и рекомендовала ей принять самые серьезные меры.
К несчастью, оказалось, что и английского языка я тоже совершенно не знаю. Да и откуда было его знать, если учили его всего полгода. В дальнейшем на русский и английский языки я потратил времени больше, чем на все остальные предметы, вместе взятые, но заметных успехов так и не достиг.
Самыми любимыми предметами в то время у меня были естествознание и биология. Эти уроки проходили в кабинете, заполненном диковинными растениями с огромными листьями и лианами. Учительница была добрейшей женщиной, влюбленной в свой предмет. Она открыла нам многие тайны природы, показала в микроскопе жизнь клеток, ставила опыты по проращиванию семян, водила на экскурсии в музеи. Все мы с нетерпением ждали ее уроков.
Сейчас я уже не помню всех обстоятельств, но только в один прекрасный момент к нам пришла другая учительница, очень уверенная и решительная женщина. Весной она перенесла занятия на школьный двор. Там по периметру спортплощадки на вытоптанной земле боролись за жизнь невысокие деревья. Они-то и стали объектом ее внимания.
Каждому из нас было выделено по дереву и дано задание раскопать корни с целью подкормки. По ее замыслу, копать следовало на глубину никак не меньше полуметра.
За один урок утрамбованную тысячью пробежавших спортивных ног землю расковырять было невозможно. В результате пару недель деревья стояли подкопанными, опираясь на несколько крупных оголенных корней на дне ямы. Наконец все ямы были углублены в достаточной степени, и нам выдали по горсти живительного белого порошка для каждого дерева. Засыпать ямы к тому времени было уже нечем, так как выкопанная земля бесследно исчезла. На этом операция по охране «зеленого друга» была завершена. Ни одно из подкормленных деревьев на следующий год ухода уже не требовало. Закончилось и наше повальное увлечение биологией.
После шестого класса меня опять ждали перемены. Родители наконец договорились о моем переводе в близлежащую школу, где мне и суждено было завершить среднее образование.
Новый класс, сплошь состоящий из одаренных личностей, встретил меня без особого воодушевления и даже критически.
«Вот еще одного недоумка привели» – было написано на их светлых лицах.
Первым в этом списке был пришедший незадолго до меня симпатичный весьма упитанный мальчик Алик Терлецкий. Близость жизненных позиций сразу сдружила нас, и эта дружба, надеюсь, одинаково важная для нас обоих, сохранилась и по сей день.
Класс был вполне благополучный, совсем не хулиганистый, но и не слишком дружный. Вписался я в него без особых проблем. Среди мальчишек класс был разбит на несколько групп, объединившихся преимущественно по территориальному признаку. Их формирование определялось тем, что значительную часть досуга мы проводили во дворе и на улице.
Самой заметной фигурой в нашем дворе был мой тезка и одноклассник красавец Гена. Отец у него был полковником милиции, и Гена считал себя человеком очень прозорливым, могущим распутать любое дело, кем-то типа Шерлока Холмса. Такая уверенность сформировалась у него как по наследству от отца, так и из опыта, набранного при просмотре огромного числа кинофильмов. Он был просто киноманом и не пропускал ни одного нового фильма. Однако реальных ситуаций, в которых могли бы проявиться его способности, не было. Лишь однажды мне представилась возможность помочь ему утвердиться в глазах одноклассников в качестве опытного следователя.
В то время в школе практиковались коллективные походы в театр. Обычно нас водили на спектакли по тематике изучаемых литературных произведений, но тут купили билеты на детектив. Я уже этот спектакль видел. Там в первом акте закручивается шпионская интрига с участием нескольких подозрительных лиц. Сюжет довольно увлекательный, и в антракте все зрители гадают и спорят, пытаясь разоблачить врага народа. Но он был так замаскирован, что не угадывал никто. Развязка, наступающая в следующем акте, совершенно неожиданна. О ней я и поведал Гене перед спектаклем.
Эффект превзошел ожидания. На следующее утро все в классе только и говорили о невероятной прозорливости Гены. Девчонки, которые и без того были влюблены в него, открыто переполнились обожанием. Гена с достоинством принял славу, хотя можно было заметить, что мое присутствие его несколько сковывало. Когда мы оказались наедине, он небрежно бросил:
– Ты мог бы мне и не говорить, я и так сразу все понял.
Я воспринял это как черную неблагодарность, но тайну успеха сохранил.
Сейчас я смотрю на этот случай несколько иначе и вполне допускаю, что он был в своем заявлении искренен. Когда наперед знаешь результат, все замаскированные автором детали и мелочи становятся более выпуклыми.
Другой одноклассник – Толик был одержим авто и тратил на свое увлечение все внешкольное время, отчего учился плохо, хотя и был способным. В одиннадцатом классе он решил построить действующую модель бензинового двигателя. Для начала сделал чертеж корпуса, раздобыл здоровенную стальную болванку и начал подобно скульптору вырубать из нее зубилом соответствующую чертежу форму. Нам всем было очевидно, что из этой затеи ничего не выйдет, но, видя то упорство, с которым наш товарищ изо дня в день стучит молотком, мы даже попытались ему помочь. Правда, энтузиазм наш закончился после первого же неудачного удара молотком по руке. У Толика вся левая рука была сплошным синяком.
После недели напряженной работы в болванке появилась выемка весьма неправильной формы глубиной в несколько сантиметров. Взвесив все «за» и «против», Толик сдался и обратился за помощью к фрезеровщику на заводе, где он проходил практику. Через час изуродованная заготовка приобрела форму изящной детали. Толик показывал ее с нескрываемой гордостью, и мы уже даже начали верить в реалистичность его конечного замысла. Но тут нас ждала неожиданность. Толик, который еще вчера с энтузиазмом часами колотил молотком по зубилу, полностью утратил интерес к своему проекту.
Психологию такого поведения я понял не сразу. Помог мне рассказ персонажа одной из последующих глав – Саши Волкова. В детстве он увлекся собиранием народных пословиц. Завел альбом и аккуратным почерком вписывал в него свою «добычу». Родители решили поощрить увлечение сына и подарили ему на день рождения толстую книгу «Пословицы и поговорки русского народа». Саша очень обрадовался… и потерял всякий интерес к своему увлечению. Вывод очень простой: в жизни, особенно в детстве, процесс бывает важнее результата. Собственно вся жизнь – это именно процесс.
В классе была еще одна дружественная мне заметная личность – Владимир. Он олицетворял собой богемную часть нашего небольшого коллектива, жил под маской легкой загадочности и не был конкретен в своих мыслях и поступках. Многим девчонкам он нравился даже больше, чем удалой Гена, поскольку был по-взрослому симпатичен, остроумен и нетривиален в своих суждениях. Нас с ним объединяла именно несхожесть в отношении к жизни. Встретившись с ним лет через двадцать после окончания школы, я сделал вывод, что жизненная неконкретность не всегда приводит к успеху.
Пора, однако, сказать и про девчонок, тем более что их было в классе немало и были они весьма привлекательными. Их внутренние отношения были более тонкими и противоречивыми, чем у ребят, а группировки менее устойчивыми. Самой заводной в классе была маленькая испанка, дочка политических беженцев Жанна. Именно она однажды инициировала письмо протеста в «Комсомольскую правду» против какой-то выходки империалистов, которое с нашими фамилиями напечатали на первой полосе и которое привлекло к нашему классу значительное внимание далеко за пределами школы.
Кстати, в классе был еще и итальянец – Андрей. Он отлично говорил по-русски и к тому же был безупречно грамотным, так что диктанты по русскому языку я предпочитал списывать именно у него.
В отношениях девчонок самое существенное значение имел рейтинг по красоте. Лидерам рейтинга завидовали и в девичьей среде их не любили, поскольку именно они были в центре внимания мальчишек. В нашем классе среди прочих явно выделялась одна – Татьяна. Она была не только красива, но еще и не по годам женственна и умна. У Татьяны в классе не было устойчивых подружек, и было понятно, что ее личная жизнь не ограничивается рамками школы. С мальчишками она тоже особенно не сходилась. Все мы понимали, что для нее мы слишком желторотые. Меня она несколько выделяла своим вниманием, и приятные воспоминания от этого свежи до сих пор.
Учителя в школе практически все без исключения были замечательные, и хотя бы о некоторых из них нужно обязательно сказать подробнее. Явно обращал на себя внимание учитель математики Дмитрий Емельянович – мужчина высокого роста и крупного сложения. Даже в холодную погоду он ходил без пальто с неизменным зонтиком. Класс он требовал проветривать на перемене так, что зимой зуб на зуб не попадал. Математике учил Дмитрий Емельянович столь надежно, что все, успешно прошедшие его школу, поступали в институт без помощи репетиторов.
Совершенно неожиданно и необъяснимо в один прекрасный день директор решил отправить Дмитрия Емельяныча на пенсию. Мы были шокированы, но повлиять на ситуацию не могли. Тогда решили подарить учителю на память часы. Деньги собрали с редким энтузиазмом и на последнем уроке часы вручили. Дмитрий Емельяныч был так растроган, что решил полгода доучивать нас без зарплаты. Вот такие нравы были в то время.
За рамки школьной программы Дмитрий Емельяныч на уроках не выходил и слегка подтрунивал над теми, кто этим увлекался. Душу в компании с Аликом Терлецким и Витькой Степаньянцем (самым способным из нас) мы отводили в кружке, который вел другой математик – Григорий Павлович. Под его руководством мы изучили метод математической индукции, начала дифференцирования и интегрирования. Но не это было главным – большую часть времени мы тратили на задачи из олимпиадного сборника мехмата МГУ. Они коренным образом отличались от рутинных школьных, и при их решении мы впервые столкнулись с непреодолимыми трудностями. Иной раз неделями я безрезультатно бился над самой простенькой на вид задачей. Преподаватель также не мог решить большинства из них и не скрывал этого. Если кто-либо из кружковцев «раскалывал» одну из задач, это становилось событием, специально обсуждаемым и критикуемым. В критике чужих ошибок я оказался особенно силен и на этом заработал значительный авторитет.
Весной наступало волнительное время олимпиады. Проходила она в главном здании МГУ на Ленинских горах. Все было организовано очень торжественно и по-взрослому. В огромных аудиториях нас рассаживали на некотором удалении друг от друга. Вскрывали конверт и объявляли задачи. На решение отводилось четыре часа. На третьем всех угощали булочками с изюмом.
Несмотря на основательную подготовку, успехи нашего кружка обычно были весьма скромными, и лишь однажды из МГУ в школу пришла благодарственная грамота, которой все мы, и особенно Григорий Павлович, очень гордились.
Несколько тоненьких книжечек с олимпиадными задачами в потертых бумажных переплетах я храню до сих пор. Когда при разборке книг они попадаются в руки, я обязательно перелистываю их и как бы ненадолго возвращаюсь в волнительную пору юности, вспоминая олимпиады и многие другие события тех лет. Некоторые из задач сейчас мне уже не представляются столь безнадежными, другие же, особенно по геометрии, так и остались неприступными.
В одиннадцатом классе мы с Витькой решили сыграть сразу на двух «досках» – выступить на физических олимпиадах в МГУ и МИФИ. Дело осложнялось тем, что первые туры совпали по времени. В качестве выхода мы решили, что я пойду в МГУ, а Витька в МИФИ и каждый решит два варианта под двумя фамилиями. Сомнений в успехе у меня не было ни малейших. Но результат оказался ужасным – мы провалились в обоих местах. Не знаю толком, что случилось у Витьки, но я в спешке наделал массу ошибок в задачках, которые в обычной обстановке решал без проблем. Потом в жизни я не раз убеждался, что большая уверенность в победе, как правило, оборачивается большим поражением и, наоборот, опасения и сомнения частенько являются признаком успеха.
Физика нравилась мне ничуть не меньше математики, и я с удовольствием занимался ею сверх школьной программы. Настольной книгой был «Сборник избранных задач по физике» с решениями. Все до единой задачи были настолько интересными, что я изучил их досконально. Понятно, что на уроках после такой подготовки я мог без особого напряжения блеснуть знаниями и сообразительностью, что и делал при каждой возможности.
Преподаватель физики Юрий Львович был человек импозантный и страшно нравился всем девочкам. Не удивительно, что несколькими годами раньше он женился на одной из своих выпускниц. Моя активность вызывала у него двойственное чувство. С одной стороны, его, как преподавателя, радовали мои успехи, с другой – я постоянно нарушал создаваемую им на уроках атмосферу загадочности и его возвышенного превосходства.
Несколько лет спустя я сам оказался в схожей ситуации, когда, будучи студентом МГУ, вел отборочные занятия со школьниками. По замыслу, на этих занятиях предстояло выявить способных ребят для зачисления в физико-математическую школу. Такая процедура представлялась нам более безошибочной по сравнению с обычными собеседованиями и экзаменами.
Стараясь отличить заученные знания школьников от активного владения предметом и сообразительности, я на каждое занятие придумывал свежие задачи. В группе же был один паренек с удивительными способностями. Все мои домашние заготовки он раскалывал на лету, подавляя тем самым остальных. Я тогда все же смог найти против него «противоядие», поручив вундеркинду самому придумывать задачи. Несмотря на безусловные способности, ничего путного он так и не придумал, зато у меня появилась возможность спокойно работать с остальными.
Наш же учитель физики избрал другой путь. Он старался смутить меня, подловив на какой-нибудь ошибке. Чем реже ему это удавалось, тем сложнее становились наши взаимоотношения. Критический случай произошел в десятом классе и не был связан с физикой. Юрий Львович к тому времени стал директором школы.
Учительница истории решила сводить нас в музей Ленина. С самого начала можно было предвидеть, что затея вести в святая святых группу подростков, сплоченных иронией над окружающей действительностью, была небезопасной. Так и оказалось.
С первых же минут мы стали задавать экскурсоводу нелепые вопросы, совершенно не соответствующие торжественности момента. Сначала не подозревавшая подвоха женщина пыталась на них серьезно отвечать, но потом, убедившись в нашей злонамеренности, отказалась продолжать экскурсию.
Об этом ЧП мгновенно стало известно директору школы, и он потребовал назвать зачинщиков, не наказывать же весь класс. Учительница назвала меня. Должен признаться, не без оснований.
Разборка началась прямо на уроке. Мне было велено покинуть занятия и явиться с родителями. С учетом политической составляющей проступка рассматривались два варианта моего наказания: исключение из школы или исключение из комсомола. Ни тот, ни другой меня совершенно не устраивал.
Обсудив сложившуюся ситуацию с секретарем комитета комсомола школы, который был нормальным парнем и к тому же моим приятелем, мы решили ехать в музей и утрясать дело там. Экскурсовода мы нашли без труда. На удивление, встретила она нас очень приветливо и сказала, что меня хорошо помнит. «Еще бы», – обреченно подумал я.
Мы коротко изложили ей суть вопроса и имеющиеся варианты его решения. Реакция ее была поразительной. Она сказала, что никакого зла вообще не держит, а проводимые в школе поиски «козла отпущения» являются вредным последствием культа личности. Еще она сообщила, что сегодня ей выдали долгожданный ордер на новую квартиру. Такое везение (я имею в виду себя) не могло прийти само по себе. Судьба и раньше была ко мне благосклонна, но столь отчетливо я почувствовал ее спасительную руку впервые.
Мы поздравили и тепло поблагодарили счастливого экскурсовода. На прощание она дала нам свой телефон и обещала заступиться в случае необходимости.
На следующий день я пришел в школу без родителей, но в легком волнении. Директор явился вместе с учительницей истории уже на первый урок и потребовал от меня объяснений.
Я слово в слово процитировал экскурсовода. Наступила пауза. Директор повернулся, бросил взгляд на учительницу, от которого та вся сжалась, и покинул класс. Я понял, что победил, но радости от этого никакой не было. Состояние было примерно как в свое время на столбе, когда страховочной цепью я чуть не замкнул магистральные провода. Пуля просвистела у виска.
Следующая, более мелкая угроза нависла надо мной уже в самом конце одиннадцатого класса. У нас не было какого-то урока, и мы втроем играли в дурака, когда в класс вошла новая учительница химии. Карты у нас были необычные – их Алик сделал сам, причем очень искусно. Они были крошечными и помещались в спичечную коробку. Мы играли в них, почти не таясь, поскольку и за проступок-то это не считали.
На вопрос учительницы «Что вы тут делаете?» я честно ответил «Играем в карты. Не хотите ли присоединиться?»
Это был явный перебор расхрабрившегося выпускника.
Далее события развивались стремительно. На следующий урок прибыл директор и, сказав, что за такие дела можно заработать запись в характеристику, с которой и в ремесленное училище не примут, потребовал добровольно признаться в содеянном.
Мы обреченно переглянулись и уже хотели было сдаваться, как вдруг нас опередила другая четверка вставших одноклассников. (В этот раз судьбе спасти меня оказалось много дешевле, чем в предыдущем случае.) Их увели, но вскоре вернули, так как химичка их не опознала. Ребята потом долго недоумевали, как их могли застукать на чердаке?
Вообще же я был активным комсомольцев, и в одиннадцатом классе тот же директор предложил мне стать секретарем комитета комсомола школы. Предложение было очень лестным, но я его по мальчишеской строптивости сразу отклонил, о чем тут же пожалел. Но обратного хода с моим характером уже быть не могло. В дальнейшем подобное со мной случалось еще пару раз в зрелом возрасте и в еще более перспективных ситуациях. Анализируя данный случай, я прихожу к заключению, что мгновенное, неизвестно откуда пришедшее решение было верным, иначе со своей инициативностью я смог бы попасть на заметку в райком с перспективой партийной карьеры. Судьба же уже тогда, вероятно, имела в виду более интересный вариант жизненного пути.
