скачать книгу бесплатно
– Не просто слышал, а видел их остров.
Алла уставилась на Шорина.
За окнами переливался снег. Ели и кедры предупредительно махали лапами с взгорья. Сосняк перемежался с высоковольтными столбами.
– Году в девяносто седьмом, – сказал Шорин. – Я охотился в этих краях, на зайцев, на куропаток. Джефф, овчарка моя, за барсуком побежал и пропал. Он и раньше терялся – на три дня, бывало, полевых мышей ел, горемыка. Ну я – искать. Вдоль реки пошел, к Абакану. Долго шел, ни души не встретил. И вдруг – люди на берегу, человек пять. Караулят, а на реке остров, махонький совсем, с гулькин нос. Я расспрашивать стал, и женщина мне рассказала, что на острове целитель живет, а они как бы паломники. Заинтересовало меня, я уже в городе статью прочел, про таежного Христа Волкова и его апостолов.
– Далеко остров? – спросила Алла.
– Часа полтора езды. Но потом пешком надо еще минут сорок.
«Нива» свернула с трассы, завихляла боками на проселочной дороге, охраняемой корявыми березками.
– Нашел пса?
– Джеффа? – Шорин улыбнулся тепло. – Нашел! Видеокамерой снял, как он мне радуется.
Назаровка была компактной, в три улицы деревней, скоплением потемневших строгих срубов с нахлобученными снежными шапками, выцветшими голубыми наличниками и ставнями. По расчищенным тропкам, печному дымку угадывалось, где обитают люди. Половина селян съехала – в город или на кладбище. Экскаватор деловито пыхтел у церквушки.
Алла вынырнула из машины, потопала к сельмагу. Шорин – за ней.
Надпись на дверях гласила: «Хлеб под заказ, по нечетным числам». За прилавком листала глянцевый журнал нескладная девочка лет четырнадцати. Ассортимент магазина был скуден, но разнообразен: марля, йод, черпак, махровый халат, газета с кроссвордами, сахар, чай, грильяж и ирис, игрушечный револьвер, китайский пластилин, пластиковый чайник. И ни сникерсов тебе, ни водки-пива.
Алла поздоровалась с юной продавщицей, расспросила, с кем поговорить можно о жившей тут семье. У девочки были черные зубы, будто выкрашенные гуашью, и до странного большая грудь. Словно не подросток, а карлица – морщины в уголках бегающих глаз усилили сомнения.
Продавщица флегматично отослала в дом напротив.
– Если хочешь, – сказала Алла возле забора, – в машине посиди.
– Что ты. Мне самому любопытно.
Она решила не спорить. Парадоксально, однако присутствие человека, сбившего Дашу, как-то успокаивало. Выравнивало – точнее определения не подберешь.
Дверь отворил плечистый мужичок в камуфляжной куртке охранника. Пустил за порог без объяснений. В сенях гости представились. Мужичка звали Игорем. Узнав, что Алла готовит материал про Волковых, он хохотнул:
– Как же, как же! Дева Мария, ети!
– Прикуси язык! – гаркнуло из горницы.
У печи сидела старуха, морщинистая и белоглазая от катаракты.
– Шучу я, мам.
– За такие шутки чорты в пекле жарят, – проворчала женщина.
– Не обращайте внимания, – шепнул Игорь, – проходите, располагайтесь. Кормить вас чем? А! Вареники вчерашние есть.
Визитеры отнекивались хором. Игорь поманил в комнатушку за печью, прошитую солнечными лучами и хмурыми взорами святых. Иконы украшали помещенные за стекло цветы из ситца.
– Так вы помните Волкову?
– Конечно. Одногодки мы, сорок девятого року.
Алла щелкнула клавишей диктофона. Шорин тихо сидел в углу. Напарник, чтоб его.
Игорь говорил, оглаживая бороду:
– Оксана Волкова чудной была, но безвредной. Бедно они жили очень. Одно платье, одни черевики. Но тогда мало кто жировал. Мой батька ее частенько в сельскую школу подвозил, мы на бричке вместе ездили, а она ни словом не обмолвилась за все разы. Забитая такая, мабудь издевались над ней одноклассники. Я вообще думал поначалу, что она немая. Псалтырь везде с собой носила, хотя родители ее не были особо набожными. В тайге гуляла, с соснами и чозениями размовляла.
– Ни с какими не с соснами, – крикнула из горницы мать Игоря, – с кикиморами балакала она, с лешаками.
– Ни черта не баче, – прокомментировал Игорь, – а слух отличный. Короче, чудная была, я ж кажу. Как школу закончила, так и осиротела. Хата ее сгорела, родители погибли в пожежи. И был у нас хлопец, Антон. Плотник от бога, и собой хорош, токмо инвалид, на лесопилке пошкодыв позвоночник и в коляску сел. Приглянулась ему Оксана – хоч с прибабахом, но молодая. Не страшная лыцем. Ей шестнадцать, ему – тридцать. Позвал под венец.
«Плотник, – подумала Алла, – из Назаровки. Какая евангельская прелесть».
– А как-то, – продолжал Игорь, – побачив мой батька: Антон у себя на подвирьи жену бьет. Палкой бьет, она в будку собачью залезла. Непорядок! Забрал батька Антона в хату, ругает, что ж ты при соседях руки распускаешь, негоже. А он – злой как черт – каже: «Як же мне, Василий Петрович, руки не распускать, если Оксана моя пузатая». Батька – ему: «Так веселись! Дитятко будет! Мы, соседи, поможем, поставим на ноги». А Антон отвечает: «Не весело мне, я ж, говорит, по инвалидности своей ни разу с женой не спал». Ее, говорит, спрашиваю: «Откуда ж пузо?» А она ему: «Ночью солнце взошло, и ангелы в светлицу прилетели».
– О, – саркастично вставил Шорин, – непорочное зачатие.
Алла пресекла шуточки властным взглядом. Шорин извинился жестом, чиркнул пальцем у губ, застегнул невидимую молнию.
– Антон смирился. Притворялся, что не слышит, как над ним соседи потешаются. Молодежь злая бывает. Сплетни пошли, байки. Что бачилы Оксану в тайге, голую, с животом огромным. Что в овраге оленья туша гнила, и Оксана на нее легла и дохлятину ела. – Шорин перекрестился быстро. – Я добре помню день, колы Соломон родился. Бо утром столкнулся с Антоном, он сидел в коляске и плакал, подвывал аж. Я ему: «Дядь Антон, случилось что?» А он посмотрел на меня такими светлыми, майже прозрачными очами, и каже: «Ночью волхвы приходили».
Невинная фраза заставила Аллу поежиться; мурашки поползли по коже. Отчего-то вспомнились искупавшаяся в студеной воде Нина Рогачевская и безглавое чучело на пустыре.
– Антон удавился через год, – печально сказал Игорь, – ремень к дверной ручке приладил, и баста. Оксана сама ребенка растила. Она и до родов соседей чуралась, но тогда чуралась молчанием, а теперь руганью. Шипела змеей, дверью хлопала, по малышне камнями швырялась.
– А где они деньги брали? – спросил Шорин, на этот раз проигнорировав грозную мимику Аллы.
– Так государство пособие давало. Соломон слабоумным родился.
– Насколько слабоумным? – Алла пододвинулась к рассказчику. – Он разговаривал? Обслуживал сам себя?
– Это да. Повзрослев, и дрова рубил, и воду таскал из колодца. Крестом прохожих осенял – мамаша науськала. Заговорил лет в шесть, залаял тобто. Бедная дытына… что он пережил?
– Волкова била его?
От мысли, что мать способна ударить неполноценного (нет, любого!) ребенка, делалось тошно. Где вы были, чопорные святые, хоронились в киотах?
– До той ночи – нет.
В горле запершило.
– Опишите, что произошло.
Бородатое лицо Игоря осунулось.
– Неладное почуял батька. Рыжик наш до утра брехал на волковскую хату. Шумело там, Оксана причитала страшным голосом. Радио играло громко – хор пел какой-то, гэдээровский мабудь, майже завывал. На зоре соседи собрались, решили проверить. Стучали без толку. Кто-то в окно подывылся, заорал: выбивайте дверь! Выбили…
Игорь подцепил пальцем воротник, глубоко вздохнул.
– Оксана крест смастерила двухметровый. Он у печи стоймя стоял. Двенадцатилетнего сына она железнодорожными костылями приколотила к кресту. В ладошки, в ноженьки. Заместо тернового венца – венок из колючей проволоки нацепила. Уксусом пахло – я до сих пор запах уксуса не выношу. Оксана на коленях молилась перед крестом. Сколько он часов там висел? Не знаю. Но когда он на нас посмотрел… Боже, личико в крови все, а глаза… я таких глаз больше не бачил. Как ягненок, как собака битая, как Иисус – как все сразу он смотрел, я не объясню. И улыбался.
Больше Игорь не видел ни безумную Оксану (ее забрала милиция, позже перепоручив мозгоправам), ни отосланного в интернат искалеченного Соломона. А хата загорелась вскоре, и никто не потушил пожар. Место то обрело у селян статус проклятого. Игорь, стесняясь, поведал, что старики видели что-то в окнах заколоченного сруба, блажь, понятно.
Огорошенные историей гости покидали дом. В горнице старуха (артритные пальцы ползают суетливо по бедрам, желтыми ногтями скребут) сказала ворчливо:
– Не пиши про Волкова. Про него и думать – душе во вред. Почему так мало людей о нем слыхали? Потому что Бог построил стену вокруг острова их и хранит душечки от скверны. Наши святые через мучения к Господу возносились, в муках видели рай. А Соломон пекло увидал. И пекло теперь с ним всюду. Не пиши о нем, не думай о нем, забудь.
Над деревней каркали вороны. Продавщица – не то карлица, не то подросток – вышла из магазина, наблюдала, как отчаливает «Нива».
– У меня к тебе еще одна просьба будет, – сказала Алла. И поняла, что заранее догадывалась, чем закончится путешествие в Назаровку, недаром надевала удобную обувь, толстый комбинезон и термобелье. – Отвези меня к острову. Обратно я как-нибудь доберусь, попутками.
– Не вопрос, – кивнул Шорин, – только вряд ли волковцы гостеприимны.
– Придется привыкать, – сквозь сжатые зубы процедила журналистка, – скоро к ним гости нагрянут, в погонах.
– Подкрепимся перед дорогой.
На заправке они заказали хот-доги и чай. Обедали за столиками, вперившись в пустынную трассу, чтобы не смотреть друг на друга.
– Мне снилось, что мы едем куда-то, – сказал Шорин, – вдвоем, долго-долго едем.
– Это необязательно.
– Что?
– Светские разговорчики. Мы не друзья и не приятели.
Шорин замолчал, но через минуту отставил недоеденный хот-дог. Морщины рассекли его лоб крестом.
– Ты в Бога веришь?
– Нет. Ни в Бога, ни в Деда Мороза, ни в инопланетян.
– Когда я учился в первом классе, мою маму сбил насмерть пьяный водитель.
Алла перестала жевать.
– Бабушка сказала, что Бог забрал ее к себе, потому что мама была очень красивой. Я воспринял это буквально. Что есть замок Бога, и мама там теперь живет. Расстраивался, что в замке нет телефона. Но мама писала мне письма из рая – бабушка писала за нее. Позже я узнал, кто такие атеисты, и злился на них. Не верить в Бога – то же самое, что не верить в мою маму, так? Но это допущение, что Бога может не быть, оно прокралось в меня и подтачивало. Пока я правду не принял. Я возненавидел того пьяного водителя, мечтал найти его и убить.
Шорин усмехнулся печально.
– Ты не виновен в Дашиной смерти, – произнесла Алла. – Я должна была ее держать за руку.
– А ты не думала, что все предрешено? Моя мать и твоя дочь. Даже то, что Джефф сбежал и я наткнулся на паломников – а нынче везу туда тебя?
– Если так, – Алла смяла бумажный стаканчик, – тот, кто эту жизнь сочинил, – мерзавец.
«Ниву» припарковали у границы кедровника. Цивилизация осталась позади. В распадках ждал иной мир, где лешие, кикиморы, слабоумный бог и Волкова плетью наказывает паству. Шли по колено в снегу, перелезая через поваленные стволы. Смерч выкорчевал могучие сосны, застелил иголками поляны. Вывороченные корневища, лапы со жменями торфа и камешков норовили схватить за одежду. Алла, сперва отказывавшаяся от помощи, висла на спутнике; однажды он взял ее на руки, чтобы пересечь ложбину. В овраге ручей проморозило до дна. Ветра не было, не было и солнца в пасмурном небе.
Тропа пролегла по белым камням. Справа – сопки, сугробы и выдувы, слева – замурованная в лед река. Стесанные скалы из разноцветных пластин, ольховник на том берегу. Шорин показывал лосиные следы, оленьи катышки. Травил охотничьи байки. Просека уперлась в тупик – вернулись в горловину, обогнули ольховник. Пахло эфирными маслами и хвоей. За кедрами в три обхвата скользнула, хрустнув настом, тень. Зачирикала лесная птичка.
Алла веровала бы, поблагодарила бы Бога за крепкое плечо Шорина. Даже днем тайга навевала подспудную тревогу, если не сказать жуть. Казалось, кто-то следует за ними по рыхлому снегу, по отпечаткам копыт. Шуршит сыпкой щебенкой.
– Чувствуешь? – шепнула Алла, озираясь, – будто на нас смотрят.
– Так бывает в тайге.
«Ночью волхвы приходили», – мысль обдала холодком. Ураган ли сложил крестами сучковатые палки, или тут постарался человек?
– Вот он, голубчик, – Шорин мотнул головой.
Остров напоминал медведя, прикорнувшего на льду в двухстах метрах от берега. «Спина» поросла чахлыми кустами стланика и сухой травой. Остров, размером с небольшой теплоход, окуривал печной дымок. Виднелся высокий частокол.
Опушку у припая окольцевали сосны, обкромсанные бурей. Единственными паломниками сегодня были сороки, оккупировавшие дырявую лодку. Стоянку занесло снегом, на нем отпечатались свежие следы ботинок.
– Дальше я сама.
– Фигушки. После всего, что я слышал про эту бешеную суку?
Алла поблагодарила взглядом. Волковцы, возможно, и были безобидными аферистами, но от частокола, от острова (приготовившегося напасть медведя) веяло угрозой.
«Я, – сказал бывший журналист Карпов, – когда материал собирал, происходило всякое».
Наледь, белая, местами желтоватая, заставляла вспомнить Нину Рогачевскую, пришедшую к Волкову лечить бесплодие и исцелившуюся, чтобы прыгнуть в прорубь с ребенком.
– Идем, – сказала негромко Алла.
Они двинулись по реке и через минуту обнаружили дохлую белку во льду. Рядом – оскаленную лису. Замороженную оленью тушу. Барсука и снова белок. Как насекомые в янтаре, дохлые звери таращились изо льда испуганными глазами, провожая гостей к острову.
Алла очнулась на грязном занозистом полу. Воняло старой кровью – от стен, от темных пятен, измаравших бревна сруба. Горечь во рту – привкус того травяного пойла, которое их вынудили выпить члены общины. Она попробовала пошевелиться, убрать с глаз прядь и совершила первое продравшее ужасом открытие. Она была связана. Пеньковая веревка оплела щиколотки, запястья закинутых за спину рук. Спину холодило дерево. Ее приковали к столбу, к поддерживающей потолок опоре. Голую – это второе открытие заставило заскулить. Сквозняк гулял по комнате, жадно поглаживал нагие бедра. Соски болели, словно их жевали зубами: покосившись вниз, Алла увидела красные пятна на груди и животе. Ссадины, она предположила, что ее волокли сюда по настилу, нежная кожа поранилась о струганые доски.
Она закричала. Задергалась, но путы держали крепко, веревки впились в мясо.
Нет, нет, нет.
Алла забилась, как глупая рыба на крючке рыбака. Заколотила ступнями в пол. Здесь словно зарезали свинью. Потеки, кляксы, зловещие разводы вокруг. Десяток свечей, воткнутых меж грубых паркетин, озарял узкое помещение. Язычки танцевали на сквозняке, уменьшались и вновь вспыхивали. Тени мрачно вздымались, водили хоровод, будто дикари, наслаждающиеся агонией жертвы.
Алла поджала ноги. Встала на колени с трудом. Накренилась вперед, тщетно пытаясь освободиться, хоть немного ослабить давление. Но добилась обратного: канат вгрызся в руки. Слезы заволокли обзор.
– Помогите!
Жалкий сип вместо крика. Она откашлялась.
– На помощь!
Бревна поглощали звук.
