скачать книгу бесплатно
Лихим ковбоем вертит надо мной.
Город
Это – город-музей
И его панорама.
Перехода подземность,
Одетая в мрамор,
Усыпальня рублей
В пирамидной гробнице
Из камней, как нолей
Чередой к единице.
Это город Петра
И Кремля подворотня,
Это город без права
Мосты называть.
А вороны, как чёрные сотни,
Всё кружат над Собором поротно,
Голубей ущемляя в правах.
Горькие мысли
у медного памятника
Лев Толстой:
«Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живьем в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует, пьянствует, сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных органов и подобием Евангелий – ящиком с водкой славить Христа, т.е. ругаться над верою, коронует […] свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына и умирает от сифилиса, и не только не поминают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему. И несчастные молодые поколения вырастают под ложным представлением о том, что про все прежние ужасы поминать нечего, что они все выкуплены теми выдуманными благами, которые принесли их совершатели, и делают заключение о том, что то же будет с теперешними злодействами, что все это как-то выкупится, как выкупилось прежнее».
К 9-му июня
Проклятие, губитель-кат,
Тебе не крикну: «Исполать!»
Ты – вор[3 - В те времeна (XVII – XVIII века) словом «вор» называли изменника, предателя (прим. автора).] святого родника,
И властный бес своих палат.
Срамных, как срамен Кремль-трактир,
Таскал на ассамблеи баб
Пётр Алексеич, бомбардир,
И пил до упаденья лба.
Ты создал армию и флот,
И власть, что свята и теперь —
Кулак, величия оплот,
Где может быть в святых и зверь.
Ещё одно из славных дел —
Та щель, что прорубил топор
В Европу, с завистью глядеть
И ненавидеть… до сих пор.
Босые лица у бояр,
Плезир шармана посреди…
Не вижу перемены я —
Аккаунт нынче да кредит.
И в челобитных тот же слог
Посадских якобы людей,
Что приказным есть подлость[4 - Подлый – (устар.) принадлежавший по рождению к низшему, податному сословию, неродовитый(прим. автора).], зло
И отвлечение от дел.
Летят остатки на мослах
Людишкам, что с царём во лбах —
Им, не допущенным к столам,
Полуголодным, озябать.
В значеньях новых «воровство»
И «подлость» нынешним летам,
Но – тем же власти естеством.
Уж триста лет, а воз всё там.
Глаголю для всея Руси:
Иные годы или те,
А ты страдалицей висишь
Над перекрёстком на кресте.
Горькие мысли эволюции
Это те, кто кричали «Варраву! —
Отпусти нам для праздника…», те,
Что велели Сократу отраву
Пить в тюремной глухой тесноте.
Им бы этот же вылить напиток
В их невинно клевещущий рот,
Этим милым любителям пыток,
Знатокам в производстве сирот.
(Анна Ахматова, «Защитникам Сталина»)
Одарила силой выжить без рогов,
Не когтями, а зубастостью ума —
Приручить и приучить светить огонь
Так, чтоб глаз тебе не выколола тьма.
Но, назвав себя вершиной под венцом,
Мастурбируя на звёзды и кресты,
До протомы озверяешься.
Лицо
Сорок тысяч лет творила я, а ты…
Ты коленопреклонён не перед той,
Кто в мучениях из праха родила,
А у бронзы, что на площади пустой,
Где молчат без языков колокола.
И уже на четвереньках семенишь,
А ведь мял прямохождением века.
Память горькую на гордость заменил
Обезумевшим до глины для горшка.
Господь, давайте нынче – по душам
Господь, давайте нынче – по душам.
Но перейду на «вы», и вам бы надо —
Не пили никогда на брудершафт
И не лобзались трижды по обряду.
Но вы вольны и тыкать, поносить —
Ведь я один, в кепчонке забубённой,
А вас не сосчитать на небеси,
Извечным страхом смерти порождённых.
И вам, тот смертный страх найдя везде,
Сопровождать его до божьей нивы —
Богам как копиям лепивших вас людей:
Жестоких, добрых, властных и ревнивых.
Пусть не всесилен я, не идеал,
Не вечен, и живу своими днями,
Но слов со временами не менял,
И сына не пошлю, чтоб изменял их.
Два клюва-стрелы
Два клюва-стрелы на восток и на запад
У камня-истока, но кануло будто
Письмо с направлением в светлое «завтра».
В конверте пустом – беспросветное утро.
Не сбывшись, надежды с цветными хвостами
По жалобным крикам находят друг друга,
И книгою жалоб верстаются в стаи.
Побыв козырьком, опускаются руки.
И снова в томлении хмель сосложений
Того, что желанно, но мыслится с «если» —
Мужские фантазии с грёзами женщин
И планы развития девственных чресел.
Обивка диванов сидением стёрта,
Седением порчены фотольбомы,
А всё, что не в кадре, отправлено к чёрту,
И новые птицы слетаются к дому —
Строками мечтаний с размытостью линий.
Манилов «Ах, вот бы…» потянет из трубки,
А Павел Иванович набриолинен
Практичным и в меру упитанным трупом.
И множатся мёртвые душами статских,
Действительных, тайных и прочих, а кто-то
Живым выступает стоять на Сенатской,
Ища на Болотной тропы из болота.
И мёртвые души, как ветхая сила,
Пытают живое за отступ и ересь.
Родись Иисус у Марии российской —
Носили бы кол на груди, а не крестик.
Две красные топки вселенской печи
Две красные топки вселенской печи —
Одна обжигает замес в кирпичи,
Другая их плавит в ночные сердца —
Пылают и слаженно, и без конца.
Два жерла, работою раскалены,
Заряжены правдой своей стороны,
И дуло одной из условных сторон
Нацелено в траур ночных похорон.
Но есть промежуток – стихает стрельба,
Плавильня, чтоб жертвы остыли в гробах,
А пламя уснуло, что в серой золе
Безвредно бумаге на сером столе.
Окошкам жилья в это время сереть,
А кошкам сливаться в бесцветной поре.
Сереет и цапля – избушка болот,
Лягушек щадит её клюв под крылом.
Скрипит не перо, а лишь серый забор,
И сон проникает в жилище, как вор.
