скачать книгу бесплатно
Полыхнуло так, что Вадик зажмурился и проснулся. Он долго лежал, пытаясь вспомнить слова. Получалось с трудом – сон уносил их за собой. Подлейшая особенность ума – забывать большую часть снов, проявляла себя во всей красе. И тут его осенило.
«Не нужно перестать думать совсем, нужно перестать думать о Саше! Конечно, азиат говорил именно об этом. Если мысли создают новый день, то пусть в нем не будет Саши. И араб прав: молчание ума побеждает. А европеец предлагает заместить мысли о ней размышлениями о чем-то другом. Жаль, что не договорили. Что-то важное было в его словах».
Перестать думать о Саше… Это было легче сказать, чем сделать. Но Егоров сделал. Вадик начал выслеживать свои мысли. Методика оказалась проста: как только он начинал даже просто вспоминать Сашу, то сразу переключался на любую другую мысль. Сердце вновь давало толчок уму в направлении мучительных грез, и он опять повторял процедуру. Бесконечные эскапады образов Саши наваливались на него, и всякий раз Вадик старался уклоняться от них. Конечно, сначала дело шло тяжело и казалось бесперспективным – он пропускал удары один за другим.
Биться с самим собой – что может быть более утомительным? Это самая мучительная тренировка, но время и упорство делали свое. Cила намерения показала себя во всей красе. С решением вопросов настойчивостью Егоров уже сталкивался и умел с ней обращаться. История с кирпичами явилась открытием этой силы. Экстремальным, неожиданным и полукриминальным, но всего лишь открытием. Значительно интереснее было ее применение в мирных целях.
Пару лет назад в школе сдавали нормативы по подтя-
гиванию.
– Соплю изображаешь? – со вздохом спросил учитель физкультуры, глядя на Вадика, повисшего без движения на перекладине. Егоров неплохо подготовился физически, но турник оказался для него новинкой. Дело было не в слабости мышц, как позже выяснилось, а в их несогласованной работе.
– Иван Сергеевич, что мне теперь делать?
– Будешь приходить сюда каждый день, а лучше три раза в день. Вот также повиснешь на турнике, ну и пытайся подтянуться. Неважно, что не получается, просто пытайся.
Через месяц Вадик уже подтягивался двадцать раз. Через два – делал несколько гимнастических трюков. В институте он первым сдал все зачеты по физкультуре, и его освободили от дальнейших посещений. Так что с законом диалектики, переводящим количество в качество посредством намерения, состоялось не только знакомство, но и продуктивная деятельность.
С умом сложилась похожая ситуация: только его нужно было тренировать не в плане быстрее-сильнее, а в плоскости контроля направленности работы. Оказывается, он мог создать проблему, но мог ее же и убирать из реальности своего восприятия. В свое время на Егорова произвел сильное впечатление поцелуй на крапиве в романе Сартра «Тошнота». Героиня в ожидании такого шага сидела на ней голой попой. И дело было вовсе не в стоицизме, а в смещении фокуса внимания главной героини Анни.
Как она сама произнесла: «На целых двадцать минут – на все то время, что ты меня уламывал, хотя я и без того уже решила тебя поцеловать, на все то время, что я заставила себя упрашивать, – ведь поцелуй должен был быть дан по всем правилам, – я себя полностью обезболила».
Егоров тоже себя обезболил, познав силу концентрации. Ум можно было фокусировать так, что проблема не мучала и не решалась, а просто забывалась. Но кто сказал, что проблемой является не факт ее существования, а всего лишь то, что мы о ней думаем? Не все их можно так решить, но многие, слишком многие… Для остальных есть кирпичи – очень полезные ребята. Тоска никуда не делась из сердца, но теперь ум ее обходил, а новые впечатления студенческой жизни латали пластырями дней эту нелепую, как выяснилось потом, рану. Стало намного легче.
Оставалась еще одна малюсенькая проблема, мешающая вкушать все прелести студенчества – жилье. Дело в том, что они с Исаевым поступили в один институт – педагогический: Вадик – на хим-био, Сергей – на исторический. Два птенца, выбравшись из родительских гнезд, мечтали о свободном полете средь общежитского улья таких же безквартирных бедолаг, но родители, потолковав пару минут, объявили, что снимут им на двоих комнату в городе.
– Нечего по общагам мотаться! Вам нужно учиться, а не отвлекаться от учебы на всяких там… – мама была категорична и даже слушать не хотела возражения отпрыска.
– Да, Серж, так будет лучше. Хотя бы на первых двух курсах, – очертил компромисс Исаев-старший, за что был удостоен возмущенного взгляда Егоровой.
– Посмотрим на успеваемость, – Надежда Аркадьевна мотивировать умела.
Конечно, через пару месяцев они были своими людьми в общагах, что и стало концом их детской дружбы. Физики и лирики жили в разных зданиях, и постепенно у каждого образовался свой круг общения. Дружеские отношения не держатся долго, если не оплачены серьезными переживаниями, что редко бывает в детстве, и быстро замещаются новыми, более острыми впечатлениями юности. Пуповины отрочества лопались одна за другой, оставляя в прошлом друзей, знакомых и даже старые привычки. Вадик в общем-то не возражал. Единственное, что Егоров потащил с собой в юность – это спорт. Первое, что он сделал после зачисления в вуз – записался в секцию у-шу. В стране только сняли запрет на восточные единоборства, и азиатская экзотика манила некислыми возможностями. Знакомая еще по школе сила хорошо рекламировала себя в открывшихся всюду видеосалонах, и накатанная в сознании колея вновь привела к ее простому и понятному алтарю. К тому же новые времена изо всех сил намекали, что этой силе найдется массовое применение в грядущих событиях. Как выяснилось потом, они обманули и в этом тоже.
Вадик ожидал, что его сразу начнут учить ударам, приемам, и был разочарован, когда получил кроме стандартной физухи – пресс, растяжки, отжимания – стояние в различных странных стойках, вообще не применимых в реальном бою. Этим они занимались целый год трижды в неделю. Половина группы рассосалась в течение первых месяцев, не выдержав, как многим казалось, бесцельных экзекуций. Егоров тоже ничего не понимал, но однажды увидел, как его тренер просто забежал вверх по гладкой пятиметровой стене. После этого он решил, что понимать ничего не надо, а надо выполнять все требования учителя. В результате года таких тренировок Вадик мог продемонстрировать несколько забавных трюков. Он делал всевозможные шпагаты, садился в лотос, поднимался в нем на пальцах, не торопясь включал и выключал свет ногой и развлекал девушек, изображая скамейку: он ложился затылком и пятками на две табуретки, и девчонки усаживались на него, как на лавку, охая от восторга и не понимая, как это возможно. Так закончился первый курс.
Глава 3. Мигель
А страна тем временем лихо катилась под откос. Начав с критики задолбавшего всех застоя, народ под предводительством кучки сомнительных интеллектуалов решил, что все богатства мира прикарманили коммунисты, и проблемы решатся, если избавиться от КПСС. Никто не догадывался, какую роль играла партия в общей избе Советского Союза. А она была печкой, у которой грелась душа, да и тело советского человека. Старый православный обогрев снесли еще во время революции и поставили новый, обозначив его кодексом строителя коммунизма. Он и сначала нравился не всем, а со временем и подавно.
Печку никто не ремонтировал, и оттуда периодически сифонило угарными газом. Кто-то даже угорал, когда – в прямом, а когда в переносном смысле. К тому же лес с нормальными дровами несколько десятилетий назад зачистил до состояния пустыни товарищ Джугашвили. Поэтому теперь топили кизяками, отчего в избе периодически пованивало, и особо чувствительных особ доводило до рвоты, зато всех остальных она согревала уверенностью в будущем. Изба, разумеется, а не рвота.
Быстро расправились с партией, сразу почувствовав подступающий холод капитализма. И вдруг выяснилось, что несметные богатства коммунистов, на которые и рассчитывали в качестве обогрева, каким-то чудесным образом испарились. Народ взывал к интеллектуалам, а те смущенно отводили глаза, слегка косясь на уже обозначавшихся олигархов. Те, в свою очередь, лукаво им подмигивали, намекая на солидную денежную компенсацию мук совести страдальцев за народ.
Избу начали потихоньку растаскивать на дрова воровато-хозяйственные соседи, но ребята в дорогих деловых костюмах из деревни за большой лужей объяснили, что тащить ничего не надо, и они сами вывезут весь этот мусор, который по какому-то недоразумению привыкли звать избой. А потом поставят большой красивый каменный дом в качестве спонсорской помощи. И, конечно, по старой хищнически-мародерской традиции капитализма избу вывезли, а дом так и не поставили. В категорию национальных терпил попало 99 % населения когда-то могучей и грозной Избы народов.
Надежда Аркадьевна, всегда оказывающаяся в меньшинстве, на этот раз здорово промахнулась с выбором. Впрочем, в финансовую элиту ее никто не звал, а в интеллигентской она и так в скором времени получила заслуженного учителя России вместе с небольшой прибавкой к зарплате. Но рубли все меньше что-либо значили, и за неимением долларов семья плавно перешла на подножный корм – огороды. У Надежды Аркадьевны их было четыре, и Егоров с весны до осени пахал на них в качестве подсобного раба выходного дня. Зато на зиму они с мамой и бабушкой были обеспечены картошкой, солениями и вареньем. Попытка обеспечить семью мясом посредством разведения и откорма уток успехов не принесла в связи с неразрешимым противоречием между любовью к живым существам и необходимостью их забоя. Утиную тушенку из заботливо выращенного небольшого стада водоплавающих пернатых смогли начать есть только через полгода. И то пока уж совсем не приперло.
Тем не менее зарплаты сельской учительницы, хоть и заслуженной, перестало хватать на съем комнаты, и Вадик с Серегой перебрались каждый в свою общагу. Егорова уже знали, поэтому в представлениях он не нуждался. Почти…
Первым, чем заинтересовались обитатели студенческого логова, был номер комнаты, в которую поселялся Вадик.
– Ты серьезно въезжаешь в двести семнадцатую? Ну, ты попал, – разнокурсники нагнетали интригу, делая лукаво-загадочные морды, едва сдерживаясь от смеха.
– А че там? – Егорова трудно было чем-то испугать после истории с кирпичами, но оказаться объектом всеобщей потехи тоже виделось сомнительным удовольствием.
– Мигель, – дальше стоял неудержимый гогот.
– Что?
– Кто. Не хотим портить тебе впечатление, – сочувственные похлопывания по плечу не добавляли понимания проблемы. А она была.
Оказалось, что Мигель – это здоровенный негр-пятикурсник, староста всех кубинских ребят в городе, учащихся не только в педе, но и в политехе. Человек сложный настолько, что за четыре года учебы в одной комнате с ним больше двух недель не уживался никто. В чем заключался подвох, беглецы не говорили. «Да задолбал», – это все, что можно было из них выудить. Выходило, что он непостижимым образом выживал всех со своей территории. Прям медведь в берлоге, и по цвету похожи…
Вадика подселили к иностранцу не одного, а с первокурсником Матвеем – таким же дрищем, как Егоров, но пока не знакомым с превратностями студенческой жизни. Ну, хоть какой-то союзник в удержании территории. Облегчало ситуацию и то, что на момент заселения Мигель отсутствовал не только в комнате, но и в стране. Он благополучно проводил каникулы на Кубе и позволял себе начинать учебный год в октябре. Остров Свободы напитывал своих детей теплом и ультрафиолетом для учебы в холодной и мрачной в те времена России. И пока Мигель нежился в лучах заботы и ласки социалистической родины, можно было немного расслабиться и не заморачиваться потенциальными проблемами.
Пора было вникать в прелести местного бытия подельников по выживанию на одну стипендию. Общажная жизнь покорила Егорова своим коллективизмом и отсутствием даже минимальных границ в личной собственности. «Сидишь в комнате, у тебя из еды ничего нет. Через пять минут уже есть все. Еще через пять минут снова ничего нет» – так объясняли круговорот продуктов питания аборигены. Это же правило распространялось и на все остальное. Вещи имели очень отдаленное представление о своих хозяевах, не желая находиться, те отвечали взаимностью, не проявляя особого усердия в поиске. Зачем? Если нужную вещь можно позаимствовать у соседа. И в этом плане иностранцы с их представлениями о коммунизме идеально дополняли атмосферу всеобщего равенства и отсутствия не только частной, но и частично личной собственности в студенческом муравейнике. Ну, разве что вьетнамцев могло быть чуточку поменьше или побольше, только бы лишить их начисто тех неимоверных объемов селедки, что они жарили на общих кухнях практически круглосуточно.
Вадик с Матвеем вели себя смирно, никого не задевали, ложились, как все, в час ночи, вставали к первой паре. Алкоголь не употребляли, табак не курили. Два мальчика-зайчика, если не считать тренировок. Егоров затащил соседа в спортзал, и тому понравилось. Это были времена, когда Вадик стал пропускать поездки домой на выходные и месяцами не появлялся у мамы. Огороды уснули до весны и не особо нуждались в его заботе, зато в освободившиеся субботы можно было сходить еще на одну тренировку. Да и расчесывать проблему по имени Саша совсем не стоило. Все складывалось если и не чудесненько, то чудненько.
Октябрь и Мигель решили не нарушать рифмы и подкрались незаметненько. В тот вечер Егоров вернулся из спортзала, развесил куртку и штаны от кимоно, мокрые после тренировок, сушиться по стульям, сходил в душ и лег спать. В два часа ночи дверь распахнулась, и из образовавшегося проема, заслонив коридорный свет, на него уставилось огромное черное существо. Здоровенное, мама не горюй! А так негр как негр.
– Ты кто? – где-то в верхней части существа сверкнули белки глаз, взяв к себе в компаньоны и зубы.
– Вадим, – Егоров даже не поднялся с кровати.
«Вот ведь сука, даже не поздоровался. Ну, и я вставать не буду!»
Мигель включил свет, посмотрел на кимоно, затем на плакат с Брюсом Ли на стене, затащил в комнату пару баулов и молча вышел. Конечно, он не испугался всех этих прозрачных намеков о бесперспективности силовой операции по освобождению жилплощади, просто у него имелись планы отметить свой приезд совсем в другом антураже и компании. Визит будущего соседа произвел на Егорова впечатление, и поэтому он проворочался в постели лишние десять минут, пытаясь заснуть. Об отстаивании жилплощади в честной рукопашной с таким громилой в условиях замкнутого пространства не могло быть и речи, поэтому ему всю ночь снились кирпичи: красные, рыжие, белые, попался даже один черный. Волновался парень.
Вернулся Мигель утром пьяный и голодный. Вадик уже проснулся и как раз начал готовить завтрак. Молодежь пыталась имитировать бургеры, подражая единственному в стране Макдональдсу на Пушкинской площади в Москве. Егоров готовил горячие бутерброды: обжаривал колбасу, потом клал ее и мелко нарезанные соленые огурцы на ломоть хлеба, сверху накрывал куском сыра и помещал обратно в сковородку, накрыв крышкой. Хлеб снизу подрумянивался, а сыр аппетитно растекался по колбасе. Предел мечтаний голодного студента.
– Есть будешь? – нужно было как-то налаживать отношения с иностранным соседом. Искать новую комнату посреди учебного года являлось делом геморройным, и Егоров ударил в первую попавшуюся потребность соседа.
– Давай, – кубинца слегка удивил такой поворот событий и похоже сбил первоначальные настройки на поиск повода для конфликта.
Он ел медленно, словно стараясь наслаждаться не столько едой, сколько тишиной: слегка причмокивая и периодически как бы вслушиваясь в свой желудок. Егоров сделал такой вывод, наблюдая, как сосед в паузах жевательного процесса посматривал на свой огромный живот. Закончив с бутербродом, Мигель откинулся на спинку стула, закрыл глаза и выпятил блестящие от жареной колбасы толстые губы. Через пару минут молчания внутренняя бухгалтерия местного команданте пришла к неоспоримому заключению о возможной чрезвычайной полезности соседа:
– Что тебе нужно, чтобы вот так было каждое утро? – вопрос Мигеля был не праздным. В стране уже ввели карточки на продукты, а кубинцы сидели на льготном обеспечении в отличие от своих российских собратьев, и рацион такого снабжения был намного обильнее, чем у полуголодной страны. Союз пытался еще хоть как-то сохранить лицо, если не внутри, так хотя бы снаружи. Лозунг «все лучшее детям» не уточнял, чьим именно детям все это должно доставаться, и давал возможности широко смотреть на жизнь советским чиновниками. Широта в первую очередь касалась их самих, а также иностранцев. Пусть даже из почти чужого лагеря. Извечный социалистический комплекс обгонялок и перегонялок всех кого не попадя и в чем не попадя.
– Колбаса и сыр. Огурцы из дома привезу. С хлебом проблем не предвидится. Пока… – ответил Егоров, чувствуя назревающий успешный кулинарный альянс.
– Тогда есть предложение, – кубинец хлопнул в ладоши. – Ты берешь на себя завтраки, а я – обеды и ужины.
– Ты не заметил, что в комнате живет еще один человек? – Вадик указал ножом на третью кровать в комнате. – Что он возьмет на себя?
– А Скрипач не нужен, родной. Он только лишнее топливо жрет, – неожиданно выдал Мигель цитату из «Кин-дза-дзы», чем изрядно удивил Егорова.
Оказалось, что местный Че Гевара глубоко и всесторонне знал русский язык. У него был русско-испанский словарь, но не с отдельными слова, а с пословицами, поговорками, идиоматическими выражениями. И кубинец любил блеснуть незаурядными знаниями великого и могучего в любой подходящей беседе. То же самое относилось к нашим фильмам и книгам.
Вопрос Матвея действительно решился сам собой. Он вернулся от родителей на следующий день, бодро познакомился с новым соседом и убежал помогать кому-то в очередном общажном переезде. Суетливость Матвея соревновалась только с его навязчивым желанием лезть в чужие дела. За способность бывать в разных местах одновременно его прозвали сначала Электроном, а потом просто Вжиком из диснеевского мультика о жизни двух веселых бурундуков.
Тем временем Мигель обнаружил, что в одном из его баулов осталась бутылка кубинского рома и банка консервированного манго. Все домашнего приготовления, а значит, наполненного любовью и теплом мамы. О чем он не преминул напомнить. От такого не отказываются.
– Садись, Вадя, будем пить. Тут как раз на двоих, – Мигель налил стакан восьмидесятипроцентного кубинского самопала. Егоров имел опыт общения с алкоголем лет с пятнадцати. В то время, когда его сверстники распивали «Три топора»?[1 - Известная в Советском Союзе марка портвейна «777».] на такое же количество лиц в подъезде, Вадика в семье очень близких маминых друзей учили пить культурно и правильно. К этому времени он попробовал практически все напитки и понимал нюансы любой занимательной наркологии. Так что, несмотря на разницу в возрасте три года, сошлись достойные друг друга бойцы. Как только Мигель закончил наливать стакан, в комнату влетел запыхавшийся Матвей:
– Ребят, дайте воды, умираю, – он схватился за налитый стакан. – Можно? – вопрос был риторический, поскольку общажный кодекс никто не отменял.
Егоров попытался сделать предостерегающий жест, но, встретив взгляд кубинца, передумал. Тот с интересом наблюдал надвигающуюся с последним глотком катастрофу.
Булькающие звуки сменились хрипом: Матвей судорожно глотал воздух, схватившись за горло.
– ААААА! Что это? – на пунцовом лице первокурсника замаячил явный испуг. Ну, не пробовал он до этого случая крепкого алкоголя. Все познания Матвея в теме Бахуса заключались в одном фужере шампанского на прошлый Новый Год в кругу родителей. На парня смотреть было жалко, но очень смешно.
– Дайте воды! – сквозь хрип доносилось до соседей по комнате.
– Матвей, вот, заешь черным хлебом с колбасой. Не надо тебе сейчас воды, – попытался успокоить Вадим.
– Эээ, ты рома выпил, ничего страшного, – Мигеля развлекала ситуация.
– Я ща умру, – Матвей наконец-то добрался до чайника и начал судорожно пить прям с края, попутно поливая себя из носика. «Хорошо, что не успели вскипятить», – подумал Егоров.
– Теперь марш к своей кровати, – даже не попросил, а приказал Мигель, когда первокурсник поставил чайник на стол.
– Зачем?
– Сейчас поймешь.
Матвей уже нетвердым шагом подошел к своему лежбищу и… рухнул. Новоиспеченные, но временные, как показало ближайшее будущее, соседи аккуратно сняли с него куртку с ботинками и отодвинули подальше к стенке. На несколько часов вероятность нахождения Вжика в разных точках пространства свелась к нулю, и общага вздохнула спокойно.
– А ты откуда знаешь, что ром нельзя так запивать? – спросил Мигель
– В нашем доме живет семья врачей, и глава семейства наполовину осетин. А это значит особое отношение к вину. Он меня научил как пить и как не пить. А ты откуда знаешь? Кубинские традиции?
– Нет, анатомия и физиологии человека на третьем курсе, – Мигель с сожалением посмотрел на пустой стакан. – Между прочим, Галина Петровна читает, наш декан. Лучше не попадаться на прогулах.
Матвей сбежал от них через неделю. Инцидент с ромом не сильно повлиял на его выбор, просто первокурсник был лишним в кулинарно-хозяйственной схеме кубинца.
Как выдающийся во всех смыслах общественник, Мигель мало учился, много общался, в основном с девушками, и прилично ел. Соответственно, помощи в первом ему не требовалось, со вторым нужно было не мешать, а вот над третьим приходилось чуть поработать. Благо это был широкой души человек, не занимающийся постоянной калькуляцией расходов. Однажды принятое решение не перепроверялось и могло существовать бесконечно долго.
В обязанности Вадика входили завтраки, кое-какие домашние соленья от родителя и отсутствие в комнате во время плотских утех Мигеля. Надо сказать, что с последним не было вообще ни каких проблем, так как Егоров к середине второго курса умудрялся учиться, работать там, где учился и заниматься спортом. Он вставал в пять утра и шел мести двор, готовил завтрак на двоих и выдвигался в институт. На лекции Вадик не ходил, лишь появлялся на практикумах, зато активно занимался двумя другими работами – лаборанта и разнорабочего.
В результате у него начали образовываться незначительные, но постоянно нарастающие денежные средства. Тянуть финансовый воз семьи было сложно, и маминой зарплаты еле хватало на нее и бабушку. А постоянные задержки выплат давно уже сложились в новую моду у пришедшей после коммунистов власти. Стипендию за полтора года настолько обезобразила инфляция, что нормальными деньгами ее уже никто не считал. Большим подспорьем в этих курсах выживания являлся Мигель, не только снабжавший продуктами для приготовления завтрака, но и полностью взявший на себя обед и ужин. Ну, как на себя…
У кубинского старосты были две «рабыни» – подруги его невесты на Острове Свободы. Они, собственно, и готовили всю еду, Мигелю оставалось только снисходительно открывать рот. Мулатка Беатрис и негритянка Доминга. Вместо прелестей горячего тропического секса Вадик познавал с ними обычную кубинскую кухню: конгри, пикадильо, ропа, арроз и прочее. Егоров периодически угощал девчонок своими бутербродами и маминым вареньем. Те в ответ хихикали и строили глазки, намекая, что секс все-таки возможен. Егоров смущенно отводил глаза и откладывал близкие взаимоотношения в дальнюю перспективу. В нем еще теплилась надежда не разменять золотой настоящей любви на гроши мимолетного секса.
В итоге Вадик беспощадно органично вписался в двести семнадцатую комнату. Общение с кубинцами среди заснеженной России придавало жизни особенную экзотическую атмосферу. Казалось, они контрабандой умудрились перевозить свою солнечно- беззаботную, на первый взгляд, жизнь в наш немытый со времен начала перестройки край. И эта вальяжная необязательность сквозила в любом разговоре.
– Мигель, что за фотографии висят над твоей кроватью? – спросил как-то Егоров, указывая на галерею портретов над его постелью. – Вот это кто? – он ткнул пальцем в пухлую тетку того же оттенка, что и у галлериста.
– Это мама, – по голосу Мигеля было понятно, что его накрывают самые теплые и нежные воспоминания.
– А это кто? – мужик на фото выглядел гигантом по сравнению с толпой, его окружавшей. Шла какая-то празднично-революционная демонстрация, судя по частоколу поднятых вверх кулаков.
– Это папа, – голос кубинца посуровел.
– А это?
– Сестра Милайда, – он от души махнул рукой не только на фотографию, но и, казалось, на всю судьбу сестренки. Похоже, что семья была недовольна ею.
– Это?
– Невеста, – голос кубинца стал серьезным и ответ-
ственным.
– Это?
– Любовница, – заулыбался Мигель.
– А это?
– Любовница, но подальше.
– А это? – глаза Вадима начали округляться.
– Любовница, но совсем далеко, – засмеялся доморощенный Дон Жуан.
– А ты не боишься, что Беатрис и Доминга узнают?
– А они знают.
– Чего?! – Егоров не верил своим ушам.
– Вадя, у нас есть правило: если мужчину захотела чужая женщина, то жена не должна его ревновать, и он может с ней спокойно переспать.
– Ты меня лечишь, нигер.
– Я тебя учу жизни, снежок.
Тема любви вытесняла все из кубинских голов. Все кроме танцев. Мигель прокомментировал эту, как он считал, национальную черту, рассказав анекдот: «Стоит девочка, плачет и одновременно танцует. Ее спрашивают: чего плачешь? Мама умерла. А чего танцуешь? Музыка хорошая».
А вот с музыкой были проблемы. Вкусы соседей не то что разнились – они были из разных галактик. Егоров слушал рок, в основном, Кино и Аквариум. Мигель – кашу из кубинской и российской попсы. Оба не выносили музыкальных пристрастий друг друга.
– Ну почему в такой великой стране почти нет песен о любви? Что ты слушаешь? Твой БГ вообще не понятно о чем поет. Вот у нас на Кубе все песни о любви и чуть-чуть о революции, – укорял Мигель Вадика.
– Поэтому вы у нас учитесь, а не наоборот, – усмехнулся Егоров.
