скачать книгу бесплатно
Голоса
Ксения Коваленко
«Одиночество среди людей обрекает каждого отдельного человека на странные поступки, объяснить смысл которых, даже самому себе, бывает очень страшно. Прячась от внешнего мира и, по сути, его отрицая, герои повести пытаются найти смысл в своей жизни, грубо разрушая себя изнутри. Каждый из них приходит к определенному итогу, собирая урожай того, что было посеяно прежде. Открытым остается главный вопрос: это мир заставляет нас быть жестокими по отношению к другим и к себе, или сами создаем вокруг себя мир, в котором невозможно жить?»
Дизайн и иллюстрации Дарьи Шныкиной.
Ксения Коваленко
Голоса
Посвящается светлому человеку
Двое молча шли сквозь сумеречный город, сцепившись холодными руками. Фонари, беспорядочно раскиданные по улице, ненароком цепляли тусклым светом края их одежды, преломляя и небрежно бросая в мутные лужи то, что позже должно было стать собственным отражением, вздрагивающим и неумело кривляющимся от каждого прикосновения холодного ветра. Девушка остановилась и начала завязывать бежевый шнурок, концы которого, намокнув в луже, почернели. Закончив, она вытерла пальцы о своё пальто:
– Удо, а если завтра мы умрём?
Удо застыл в нерешительности: какие только нелепые картины не проносились сейчас под его плотно сомкнутыми веками. Казалось даже лист, упавший с дерева, мог бы сейчас убить кого-нибудь из них, разорвав напополам рифлеными краями. И сам Удо начал падать плавно и неспешно, по спирали, всё тише и тише, словно боясь чего-то, – ненавидя свою беспомощность. Он вдруг весь как-то сжался, резко повернулся и, обхватив её лицо руками, начал что-то шептать, оставляя на щеках обрывки слов, окутанные тёплым дыханием:
– Эмми, почему ты ускользаешь от меня? Зачем ты думаешь о смерти, она здесь лишняя.
– Почему? Я не знаю почему…
Она развела его руки и, выскользнув из «плена», побежала, отбивая телом удары холодного воздуха. Споткнувшись обо что-то во тьме, Эмми упала, коснувшись ладонями асфальта. Он был тёплый и от него пахло молоком.
– Эмми, вставай.
– Не мешай, я слушаю как растёт трава.
– Ты лежишь на асфальте.
– Какой ты глупый, Удо. Она там, под всей этой твердью, под серым дерьмом, тянется к свету, к обломку луча. Её стебли опутывают меня. Я стану зелёной, мягкой, а осенью пожелтею, высохну, меня засыплет белым снегом.
– Ты знаешь… а сейчас октябрь…
– Значит пора засыпать, укрой меня. Перекатившись на газон, она впилась взглядом в мутную гладь неба, крутя пальцами левой руки половинку пуговицы на покрытом изморосью воротнике. Верхняя губа её постоянно вздрагивала, обнажая тонкую полоску зубов и выпуская на волю сидящий в её теле остаток тепла, превращающийся в прозрачный пар. Удо лёг на спину и сорвал двумя руками пожухлую траву. Он поднёс её к лицу и начал пристально вглядываться в эту некогда бывшую зелёной «кожу». От травы пахло ветхостью и старческой сыростью. Он приложил траву к асфальту, сравнивая живое и мёртвое, пока не увидел неопровержимое сходство этих двух начал. Удо отбросил стебли и посмотрел в лицо Эмми, как будто и её он хотел сравнить с травой. «Наверное, она считает меня обыкновенным дураком, глупым и бездарным. А я считаю её сумасшедшей, одуванчиком, разлетевшимся по свету. Я не в силах угнаться за ней. Ни за ней, ни за её одиночеством. Зачем я с ней»? Он закурил. «Зачем я потакаю её выдумкам, создаю с ней группу. Чёрт, – он неосторожно выпустил струю дыма Эмми в лицо. Она сморщила нос и отвернулась. Чёрт, – повторил он про себя, – я люблю её». Он смотрел на её по-кошачьи изогнутую спину, сутулые плечи, на слегка вьющиеся, вечно взъерошенные волосы, на чёрную верёвку, на которой висел амулет с каким-то тайным смыслом. «А может быть это я сошёл с ума, а Эмми нормальнее любого нормального человека, решившего в эту ночь послушать, как под асфальтом растёт трава»?
Эмми оторвала остаток пуговицы, и, прижавшись ровной переносицей к влажному плечу Удо, щелчком выбила из его пальцев сигарету:
– Почему ты молчишь? Я люблю тишину, но, когда кто-то рядом, она невыносима. Будто бы двум людям нечего сказать друг другу, или мы с тобой чужие? – она дотронулась до его тёмных, уже немного отросших за эти дни волос.
– Когда ты рядом мне хочется молчать. Так легче. А, впрочем, я не знаю. Наверное, мне нечего сказать, – и глубоко вздохнув, он полез за новой сигаретой. Пачка размокла от струйки воды, стекавшей в открытый карман его плащёвки. Он зло смял её, отшвырнув подальше.
– И всё же, не молчи… Мне нравится твой голос.
– Ты знаешь, Эмми, у меня там внутри столько слов, и нужно непременно все их тебе сказать. Здесь и сейчас. Как будто бы мне завтра на войну или на казнь. И что? Вот я скажу тебе всё это, и ты, быть может, отомрёшь на пару мгновений, начнёшь дышать по-иному. А проживут мои слова лишь миг, не более, и ты опять закроешься, спрячешься, убежишь. Уж лучше промолчать.
– Вот так вот значит: будем жить без слов. Наши тела расплескают души по земле, и они медленно поползут одна к другой, сливаясь, становясь единым целым, белым туманом. Я нервной пластинкой дрожащих рук дотронусь до тебя и растворюсь в твоей сути. Как жаль, что мы никто, и, думаю, никем не станем. Я не хочу знать, что будет с нами дальше, но чувствую, исход нам предстоит печальный.
– Как в сказке, Эмми, всё как в сказке: жила на свете девочка, которая не верила в добро…, – он начал рассказывать, на ходу выдумывая образы и линию их действий, а Эмми незаметно заснула на его плече пока он говорил в полголоса. Удо бережно стёр капельку влаги с её щеки. «Тебе нужны мои слова? – думал он. – Ты сама не знаешь что тебе нужно. А я устал, Эмми. Прости, но я устал от твоего непостоянства. Ты сама от себя устала».
Он взял её на руки и понёс домой. «Как невесома. Стоит лишь разжать пальцы – выскользнет и поплывёт по воздуху, как перо».
Удо постучал ногой в дверь. Кэт с кружкой кофе и расширенными зрачками открыла ему.
– Опять? – спросила она, кивком головы указав на Эмми.
Удо молча опустил Эмми на диван в гостиной, снял с неё сырое пальто и ботинки, бросив всё это на пол, накрыл свернувшуюся тёплым клубком Эмми колючим пледом. Отнести её наверх уже не хватало сил, руки сводила лёгкая судорога, от липкого осеннего холода знобило, из-за отсутствия сна начинала болеть голова. «Да и какая разница где предаваться безумию: выше, ниже… Всё едино».
Не раздеваясь, он прошёл мимо Кэт в кухню и, наклонившись к крану, начал пить ледяную воду жадными глотками. Когда горло совсем онемело, он вдавил мокрые ладони в лицо и, постояв так с минуту, вышел из кухни, оставляя за собой цепь грязных следов. Кэт взяла тряпку и принялась оттирать от них потрескавшийся кафельный пол.
Войдя в гостиную, Удо сел за стол и включил лампу. Рядом с ножкой стула стояла полупустая бутылка с водой, на поверхности которой плавала наполовину выкуренная сигарета. Удо брезгливо пнул её носком кеда в дальний конец комнаты. Бутылка замерла, не прокатившись и четверти задуманного им пути. «Как мне всё это надоело».
Бесшумно порывшись в ящике, он достал бумагу и ручку, положил их перед собой. За окном противным высоким голосом гудела сирена, из окон соседних домов ей вслед летела брань. Кто-то швырнул камень: послышался звон стекла, и сирена, точно в предсмертной агонии, издав два коротких писка, замолкла. Плотной непробиваемой стеной на землю обрушился дождь.
Свет лампы падал справа, разрешая тени бежать по листу. Удо на мгновение задумался: «Эмми, быть может ты даже скажешь мне спасибо». Он взял ручку и начал быстро что-то писать.
Закончив, он свернул листок вдвое и, неслышно подойдя к Эмми, аккуратно вложил его ей в руку.
– Спокойной ночи, Эмми, – он поцеловал её в горячую щёку и так же неслышно начал продвигаться к выходу. У самого порога его настиг голос:
– Прогуляться захотелось? Или свежим воздухом давно не дышал? – Кэт, скрестив руки на груди, зло смотрела на Удо.
– Я так и знала, что ты придурок. До сих пор не понимаю, почему она с тобой и почему ты в «Лестнице»?
– А тебе хотелось чтобы она была с тобой? Я знаю о твоей слабости, – и он ехидно засмеялся.
– Да уж лучше со мной. Я хотя бы не убегаю посреди ночи, оставив прощальное письмо. Могу поспорить, ты там написал: «Эмми, ты замечательная, но достойна лучшего… бла… бла… бла…». Я угадала?
– Если ты всё это знаешь, тогда почему же до сих пор не с ней? Ведь она тебе нравиться.
– Мы просто друзья, и речь сейчас не обо мне. Удо, не темни. Ты любишь её?
Он вздохнул:
– Люблю, но она как будто не со мной, а в самой себе. Я для неё чужой…
– Стань ближе.
– У тебя видно не получилось.
Кэт отвесила ему звонкую пощёчину, смахнув со стола маленькую фигурку тёмного божка:
– Когда ты уже перестанешь? Удо, ты умеешь делать больно. С ней ты такой же красноречивый?
– Тише, тише, ты её разбудишь, идём на кухню.
– Твоя забота не знает границ.
Она нарочно схватила его за ухо и потащила за собой, пригибая как можно ниже к полу. Удо насквозь прошила нечеловеческая боль, как будто тысячи маленьких иголочек кололи его изнутри. Хотелось закричать или схватить Кэт за ногу, оторвав кусок её штанов вместе с белой плотью; хотелось впиться зубами в её запястье, прогрызть до всё ещё розовой, не смотря на возраст, твёрдой кости. Но он погасил в себе все звуки и только старался не натыкаться на предметы, расставленные по комнате.
– Я тебя ненавижу! – заорал он, одной рукой захлопывая дверь в кухню, а другой держась за красное горячее ухо.
– Кофе хочешь? – невозмутимо спросила Кэт.
– Не хочу.
– Что ты решил?
Он приложил к уху кубик льда, который начал немедленно таять, исчезая на глазах.
– Я остаюсь.
– А надолго ли тебя хватит?
– А её, а нас? Кэт, осталась ещё куча местоимений, давай переберём их все.
– Ты раздражён, я понимаю. Но менять её бесполезно. Она слишком своевольна.
– И я конечно же должен растоптать себя, посвящая всю свою короткую жизнь игре в догонялки?
– Топчи, не топчи, всё равно не оценит. Вы живёте разной жизнью или просто ощущаете её по-разному.
– Я люблю её, а она меня?
– Ты спрашиваешь… По мне, так истинной любви взаимность не нужна. Или ты не благородный рыцарь?
Похоже Кэт задела его самолюбие. Удо вмиг расправил плечи, но голос его был по-прежнему вялым и неуверенным, как у троечника, который плавает в теме:
– Да, да, да, я понял. Я просто буду рядом. У тебя сигареты не будет?
– Может быть через час и не будет, а пока на вот, – кури.
– Спасибо, – Удо прикурил от плиты и о чём-то задумался.
Взяв в руки причудливо изрисованную иероглифами пепельницу, он пошёл на чердак, и, усевшись на сломанный шезлонг возле умытого дождём маленького окна, стал вдумчиво смотреть на мир, отгороженный стеклом, словно пытаясь найти за ним ответ на мучивший его вопрос. Далеко, слева от него, мерцали огни широкой автострады. «Она ведёт в другую жизнь, в лучшую, чем эта». Опять завыла сирена, и он вздрогнул, уронив пепел на колени.
Помечтав немного, он провалился в сон, но вскоре проснулся от того, что ветви деревьев, росших прямо под окном, касаясь гладкой поверхности стекла, царапали её. По стенам прыгали тени, снимая мимический опус. На миг ему стало жутко и неуютно. Перед глазами начала возникать какая-то чушь.
Удо поспешил спуститься вниз, надеясь, что Кэт всё-таки не спит, и, как бы велика не была их взаимная неприязнь, она не откажет и составит ему компанию. Но Кэт спала, обхватив одной рукой тёмного божка, которого, как подумал Удо, она отыскала. Ему показалось, что она не дышит. Его сердце начало биться сильнее. Он вошёл в гостиную.
На полу спиной к нему сидела Эмми, обхватив колени руками, точно тело её было туго перевязано прочной верёвкой.
– Мёд, – шептала она. Липкий и сладкий. Стекающий с твоих губ мёд. Хлопок. Выстрел. Хлопок. Выстрел. Розовый шёлк ладоней. Тёплая мякоть. Желание. Бесшумная звериная поступь…
Удо закричал и открыл глаза: он по-прежнему сидел в шезлонге, между его пальцев застыл истлевший бычок. Наступило утро. Он открыл настежь окно, впустив сквозь него холодный октябрьский воздух. «Просто кошмар. Уж я-то знаю, что на самом деле, Эмми, ты хуже дьявола. Он просто наивный мальчишка по сравнению с тобой».
* * *
Эмми проснулась и долго жмурилась от ярко электрического света маленькой лампочки, болтающейся на коротком пучке проводов под потолком. Было непонятно день сейчас или ночь. Удо сидел в кресле, сгорбившись и пытаясь впихнуть в себя тост с маслом, запивая его чёрным кофе, который казался ему до неприличия горьким даже после трёх ложек сахара, растворённого в нём. На его блюдце лежало тщательно изорванное в мелкие кусочки письмо, которое он вытащил из рук Эмми этой ночью, твёрдо решив остаться.
Она посмотрела на него: синяки под глазами, серая кожа… «Да, дружок, ты рано постареешь». Но вместо этого она сказала:
– У тебя глаза красные.
«А у тебя лукавые» – подумал он.
– Я не спал этой ночью.
– Знаю. Я не очень тяжёлая? – Эмми слегка покраснела.
– Я боялся, что ты улетишь.
– А куда? Куда же мне лететь?
– Да куда угодно: на север, на юг. Выберешь путь и взмоешь в небо.
– Не взмою. Я повенчана со свободой. А крылья свои я продала старьёвщику ещё до нашей первой встречи.
– А я думал любовь окрыляет.
– Окрыляет, доводит до безумия, так нежно жалит длинным языком и душит, пока не перестанешь дышать.
– Но…
– Никаких «но». Всё то, что сказано выше, лишь слова, ничего для меня не значащие. Прошу и ты не предавай им вес. Не стоит переносить все мои изречения на себя.
– Эмми, ты циник. Я когда-нибудь услышу правду из твоих уст? Или я не достоин таких привилегий?
– Не нужно читать только между строк. У тебя намечается паранойя, так что иди к психологу, могу адресок подкинуть. Не заводи меня с утра.
– Я не… Я так… – , запротестовал он, осознав, что слегка перегнул и без того уже надломанную палку. Но мысль о ночном кошмаре не давала ему покоя, и он решил развить её, ну или хотя бы попробовать задать ещё один вопрос рассердившейся на него Эмми.
– Ты любишь мёд? – осторожно спросил он, делая ударение на слове МЁД.
– Мёд?.. Нет. Он липкий и сладкий.
«А вдруг не сон?» Ноги понесли его к выходу, и он только успел бросить из-за закрывавшейся двери что придёт к обеду.
«Приду, – думал он, – если не умру от разрыва сердца. Я попал в ад. Лучше бы в этой жизни меня сделали земляным червём. Липким и сладким. Я могу прошагать километры дорог и путей, я могу упасть, заболеть, умереть; а она взмахнёт ресницами по ветру, профиль на солнце и строго по курсу к цели, – в мир, где нет слабости, в место, где пахнет дождём. Девочка-лёд. Интересно, Эмми, доживёшь ли ты до весны?»
Он забрёл в парк насквозь пропитанный ароматом опавших листьев. «Их скоро сожгут, будет красиво и тепло. Если к Эмми поднести огонь, с пальцев закапает вода».
Никто никогда не поймёт для чего мы живём. Нужно просто смириться с неразрешимостью этого вопроса и тратить время на что-нибудь иное, прекратив раз и навсегда эти бесцельные поиски.
Если тебе не дарят нежность значит кому-то она нужнее. Этот кто-то умирает сейчас без неё, а ты живёшь. И не к чему сердиться: не мы создали этот мир, мы лишь зашли в него на несколько мгновений.
Любовь… Она волшебна… Вечером Луна пожирает Солнце, утром Солнце поглощает Луну. И нам по-прежнему так же трудно выбрать между этими светилами.
Вчера убили девочку за то, что у неё иной цвет кожи и разрез глаз. Сегодня родились два сиамских близнеца, один из которых погибнет задушенный зовом собственной крови.
