Подольские курсанты. Ильинский рубеж

скачать книгу бесплатно

Подольские курсанты. Ильинский рубеж
Денис Леонидович Коваленко

Рассказ этот о молодых парнях, о комсомольцах и коммунистах; о Подольских курсантах – с таким славным именем вошли они в историю нашей Родины. Курсанты Подольского стрелково-пулеметного училища и Подольского артиллерийского училища. Многим тогда, осенью 1941-го, не было и восемнадцати. Они защищали Москву. И защитили Москву. Да, многие погибли. Но они, эти мальчишки, знали на что шли. И уж точно, шли на смерть не за речной трамвайчик, не за теплую булочку, и даже не за свою семью. А встали они на пути врага, защищая весь Советский народ. Такое было тогда время.

Денис Коваленко

Подольские курсанты. Ильинский рубеж

«Оборона наших фронтов не выдержала сосредоточенных ударов противника. Образовались зияющие бреши, которые закрыть было нечем, так как никаких резервов в руках командования не осталось».

Г.К. Жуков «Воспоминания и размышления»

Глава 1

Передовой отряд

5 октября 1941-го. Воскресенье…

Обыкновенное воскресенье, когда в Подольском артиллерийском училище родительский день. С полудня собравшиеся на плацу курсанты ждали – кто жен, кто невест; большинство – родителей. Потому как большинство – семнадцатилетние мальчишки – самые настоящие: сильные ловкие, отчаянные, и, до страсти, идейные. Все комсомольцы. А кто постарше (после армии, после института или техникума) – коммунисты. Других здесь не было. Училище выпускало лучших офицеров артиллерии – золотой фонд, будущее Красной армии.

И сейчас, в это воскресение, 5 октября, этот золотой фонд, в желто-зеленых гимнастерках заполнил плац, а вокруг желто-зеленых гимнастерок – разноцветьем осени – женские плащи, платья и кофточки, платочки и береточки. И всё так легко кружится и колышется, как может кружиться лишь опавшая листва. И смотреть на это разноцветие было приятно, особенно сверху, из окна, как смотрел сейчас начальник училища полковник Стрельбицкий. Сорокалетний боевой офицер, стройный подтянутый, с модными тогда усами щеточкой, какие любили носить военные. А на плацу всё кружились и кружились легкими и беззаботными листьями его курсанты.

Да, война. Да, немец рвался к Москве, да, наши части насмерть стояли, отступали, контратаковали, и бои шли в каких-нибудь 130 км от столицы, а от Подольска – еще ближе. Но разве может это нарушить такую прекрасную и живую картину?

Треск телефона.

– Стрельбицкий? – трескучий, измененный километрами проводов голос заместителя командующего округом. – Объявляйте боевую тревогу. Немедленно. Формируйте столько батарей, сколько соберете годных орудий. Остальных курсантов – как пехотинцев с винтовками и пулеметами. Задача ясна? – а за распахнутым окном директорского кабинета, всё еще кружится и кружится опадающая листва… И курсанты, с мамами, женами, братьями… А немцы прорвали Западный фронт. Сотни танков и бронемашин, сотни тысяч пехоты… И всё это вот сейчас, вот в эту самую минуту полным ходом движется к Москве по пустому незащищенному Варшавскому шоссе. Возможно, уже вошли в Юхнов, точных сведений нет.

– Точных сведений нет, – Стрельбицкий, всё не отрывая взгляда от плаца, где шумела простая человеческая жизнь, всё повторяя – «точных сведений нет» – набрал номер начальника пехотного училища генерал-майора Смирнова.

– Не поверишь, сам тебе набирал, – немедленный ответ. – Слушай приказ. Я сформировал из своих орлов передовой отряд – один батальон (выехал на грузовиках, с минуты на минуту будет у тебя). Усиль его двумя своими орудиями.

– Две пушки? – отвечал Стрельбицкий, – что они могут?

– Ты моих орлов не знаешь. У них и гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Так что от тебя две пушки и ребята самые меткие, – и гудки, Смирнов повесил трубку, он всё сказал.

– Пехота, никакого понимания проблемы, – не в силах оторвать взгляда от плаца, от праздника жизни, от того, что вот сейчас он прервет своим приказом и… – Стрельбицкий, уперся ладонями о подоконник.

– Курсанты! Слушай мою команду! – мгновенно мертвая тишина. – Объявляю боевую тревогу. Всем курсантам и всему педсоставу построится на плацу!

– Ура! На фронт! Мама! Наконец-то! На фронт! – разом со всех концов плаца, звонкие, радостные крики – давно курсанты ждали этого приказа, как девушку не ждут, ждали; и дождались – вот она радость!

В едином порыве подхватило, как подхватывает ветром желто-зеленые листья, и курсанты выстроились в ровные ряды; только родные, кто обнимал еще минуту назад своих сыновей и внуков остались там, где стояли, и сказать ничего не успели.

Привычно пламенная командирская речь. Непривычно волнительные лица курсантов. Вопрос, – кто пойдет добровольцем в передовой отряд? – и сотни ног сделали шаг вперед. Все сделали шаг вперед.

Были отобраны лучшие стрелки. И не «две пушки», а две батареи – восемь орудий, цепляли к давно ждавшим грузовикам, а в грузовиках, курсанты пехотного училища. Точно такие же семнадцатилетние радостные, как радуются дети, когда из дома в пионерлагерь вырываются, руками машут, шутками перебрасываются – пусть артиллерия видит, какая с ними королевская охрана. Им только и останется, что сидеть по позициям, да из пушечек своих постреливать, когда орлы-пехотинцы, властители полей, будут своими штыками псов-немцев от них отгонять.

Снаряды нагружены, пушки прицеплены, боевые расчеты в кузовах грузовиков. Матери, отцы, жены – у бортов автомашин стоят, кто может слезы сдержать – сдерживают, кто не в силах, лица в платки прячут. Но без рыданий, без истерик. Без кликушества. Все понимали, на что их сыновья идут. И погибнут – было за что погибать – за Москву погибать шли.

– Береги ребят, Яков Иванович, – Стрельбицкий говорил это капитану, командиру сформированного дивизиона, совсем не по-уставному. – Нам мало гитлеровцев сдержать, нам с тобой из парней еще офицеров делать.

– Вас понял, Иван Семенович, – отвечал Россиков, – всё будет хорошо, – отдал честь и скоро направился к головному грузовику и, раскрыв дверцу, сел в кабину.

Всё.

Тыловая жизнь захлопнулась вместе с дверцей. Грузовики колонной, по улицам Подольска вышли на Варшавское шоссе и полным ходом направились в сторону Малоярославца.

На рассвете въехали на западную околицу деревни Стрекалово. До Юхнова оставалось 10 километров. Решено было занимать оборону здесь. Здесь ждать немцев, и отсюда отступать к Ильинскому – 60 километров. И отступать как можно медленнее. Так медленно, чтобы немец по собственной крови полз к Ильинскому рубежу, где основные силы курсантов, вот сейчас, в это самое утро копают окопы, укрепляют блиндажи. Надо дать парням время. И ни день, ни два, а столько времени, столько…

– Пока у нас будут снаряды и патроны, – говорил командир. – А закончатся, держать врага штыками. Заставить его вязнуть в своей поганой крови. На этом шоссе мы одни. Наши части сдерживают врага, и на севере и на юге. Бойцы Красной армии, делают всё, чтобы враг не зашел в наши тылы. И мы должны оправдать доверие Родины. Должны доказать, что те, кто гибнет сейчас севернее и южнее Варшавки, гибнет не зря. Мы должны. Обязаны удержать шоссе.

Курсанты слушали молча, лишь желваки выделялись на стиснутых челюстях, так плотно были сжаты их молодые крепкие зубы. Они, комсомольцы, хорошо понимали, о чем говорит им командир. Они готовы погибнуть. Потому что было за что погибать. И это что было у всех одно – Москва. Никто из них не думал о матери, невесте, речном трамвайчике или теплой булочке. Ничего своего, ничего личного не было в комсомольских сердцах. Была одна Москва – одна на всех – с Кремлём и Красной площадью, по которой (это курсанты знали) гитлеровцы похвалялись пройти парадом. Увязнут в своей крови, не доползут фашисты до Москвы. Надорвутся.

Деревня казалась пустой, не слышно даже собак. Всё как вымерло. Точно ниоткуда перед курсантом, что был поставлен в охранение на южной околице, вырос паренек, как леший из сказки:

– Спокойно, свои, – никак не ожидавший, что его застанут врасплох, от такого своего промаха, курсант лишь винтовку сжал, и зубы от обиды стиснул. Вокруг него стояли молодые парни, никак не старше его самого, а были и вообще сопляки лет пятнадцати. Все в штатском, и с трофейным оружием.

– Партизаны? – нашелся, наконец, и плечи расправил, показывая, что он вот вообще не испугался.

– Диверсанты, – ответ.

– Ну, хватит умничать, – в круг вошел коренастый мужчина, черты лица крупные, взгляд пронзительный, если бы это случилось где-нибудь на окраине Подольска, то курсант сразу бы решил, что на банду нарвался, такой вот взгляд и весь вид был у подошедшего мужчины. Он, как и сами парни был в штатском и с немецким автоматом. – Командир разведывательно-диверсионного отряда, капитан Старчак, – вполне по форме представился он. – Пошли к командиру. Мы видели, как вы разгрузились. Решили слегка понаблюдать. Не робей! – вдруг по-простому, хлопнул он по плечу курсанта, который и правда, слегка оробел, но чуть-чуть. – Парни мои хоть и похожи сейчас на обормотов, но все комсомольцы, как и вы.

Россиков, что распоряжался, где ставить пушки, не менее своих курсантов удивился этому отряду в полсотни человек, где все до одного были такие же мальчишки, как и его курсанты. История отряда Старчака оказалась не менее неожиданная, чем его появление. Когда фронт был прорван, когда немцы вошли в Юхнов, Старчак, по собственной инициативе, собрав отряд из воспитанников разведшколы – 430 комсомольцев, проходивших у него парашютную науку, утром 5 октября рассредоточил отряд на Варшавском шоссе, у моста через Угру. Целые сутки стояли комсомольцы, держали, не пускали врага – головные колонны 10-й танковой дивизии 57-го моторизованного корпуса вермахта. 50 человек – всё, что осталось от отряда. Почти четыре сотни 16-17-летних парней остались там, на реке Угра. Услышав это, у Россикова невольно сердце защемило. За своих парней защемило. Сколько останется завтра от его двух сотен? Невольно мотнув головой, – отмахиваясь от таких мыслей, он слушал, что предлагал капитан-разведчик. А Старчак предложил следующее:

– Впереди, рукой подать, деревушка Красный столб. Там немцы. Выбиваем немцев. Занимаем это урочище[1 - Уро?чище – местность, выделяющаяся среди окружающего ландшафта естественными границами, признаками (лес среди поля; болото, луг среди леса и т.п.).], а там переправа через Угру. Мост мои ребята в клочья разнесли. Займем переправу, и пусть под вашими пушками эти… – Сторчак подобрал самое нужное и самое непечатное слово, – и строят переправу, а мы им будем аплодировать из всех стволов.

– Толково, – согласился Россиков. И немедля, батарею семидесяти шестимиллиметровых пушек капитана Базыленко поставили на закрытую позицию у деревни Стрекалово. А сорокопятки лейтенанта Носова – на прямую наводку – поддерживать атаку, теперь уже сводного отряда.

Как только обе батареи были готовы, курсанты и разведчики пошли в атаку, бодро и весело – как могут только идти семнадцатилетние парни, в первую свою атаку – которую не то, что ждали, во сне многие видели.

***

Солнце только поднималось, освещая рассветом верхушки леса. Отряд, примкнув штыки, бодро, скорым молодым шагом, несколькими линиями двинул от Стрекалово к Красному столбу, крохотной лесной деревеньки в несколько домов. За отрядом поспевали расчеты сорокопяток[2 - Сорокопятка – 45-мм противотанковая пушка образца 1937 года] – курсанты катили свои пушечки легко, как тачки катят на стройке, разве что песни в голос не пели. Три километра меньше чем за полчаса прошагали молодые ноги.

– Огонь! – скомандовал лейтенант своим орудийным расчетам. Залп, и следом:

– Ура-а-а-а!!! – ноги сами, невольно, понесли юных бойцов, только глаза увидели подскочившие от разрывов дома и деревья, а среди домов и деревьев немцев. Курсанты в азарте и забыли, что винтовки могут стрелять! Наперевес, без малого две сотни острых штыков, точно греческая фаланга, – орущим «ура!» ежом, без единого выстрела, вломилась в деревушку. Тресть! Хресть! – врезались штыки в немецкие мундиры. Ура! – оглушал врага курсантский кличь! В молодой ярости, не видя, не слыша, не чувствуя – по прямой сквозь дома гнали 16-ти и 17-тилетние мальчишки матерых взрослых мужчин. А над ними летели точно пущенные снаряды сорокопяток, тут и там