скачать книгу бесплатно
Я потом уже читал воспоминания очень авторитетного инженера, полковника Старинова, которого потом называли «диверсант номер один» (он описан Хемингуэем в книге «По ком звонит колокол», это тот подрывник, который там описан), и вот, мне пришлось с ним познакомиться, потому что нас там и подрывному делу учили.
И вот он описал, что был в панике, когда узнал, что Сталин велел демонтировать всю старую границу. Не только демонтировать, но и даже разгромить все партизанские базы, создаваемые накануне. Почему? Чтобы в случае чего, не отступали. А задача была взять Берлин, это понятно. И вот как это все получилось.
И когда мы подошли к этой старой границе, то получилось так: мы слышим, что канонада звучит южнее и левее нас, вглубь. А мы все-таки заняли оборону.
Я тогда был наивным, я не понимал, а где же германские пролетарии? Этот передовой отряд, где он? А вот они – из автоматов в нас стреляют. Мы не понимали, как так произошло быстро, что вдруг так случилось. А случилось точно так же, как у нас. Молодежь, ее как воспитывали два-три года, так она и стала. И мы такие же были.
И я все думал об этом. Но колхозники об этом не думали, потому что они были старше меня и умнее. Это я так, студент, думал. Я помню в ночь с 3-го на 4-ое июля мы столбы, по которым вьется хмель, такие, наклонные, спиливали и устраивали из них надолбы против танков. Нам говорили под каким углом, и мы их вкапывали. Этой ночью мы готовились к танковой немецкой атаке.
И вдруг я слышу, как с шоссе, издалека кричат:
– Любарские есть?
Ну, я Любарский, говорю:
– Есть!
Подхожу:
– Привет!
А это мой одноклассник. Сидит верхом на лошади, сзади прицеплено орудие. Я говорю:
– Яшка, ты что?
– А вот, я в артиллерии. А знаешь, кто у нас командир?
Я говорю:
– Кто?
– Директор еврейской школы, Волошин. Вон он, впереди.
И тут меня сразу позвали.
Мы там долго вели оборону, и мы потом только узнали, что немцы южнее уже на сотни километров продвинулись и подошли к самому Киеву. Мы не понимали, что происходит. Там была разгромлена наша 6-ая армия, а мы входили в 5-ую. Вот так все это происходило. Я не буду рассказывать подробности, потому что оказалось, что, когда мы с этого места отступили, нас посадили на автомобили, ЗИСы а половина уже была новых у нас, в батальоне. И было уже не восемьсот человек.
И на машинах нас перебросили в Киев, потому что нужно было оборонять Киев. И тогда я впервые услышал фамилию генерала Власова, который руководил обороной Киева.
И нас привезли в Киев, в самый центр. Картина неописуемая: мы все в лохмотьях, с иностранными винтовками, грязные все, закопченные идем по Киеву, а город в расцвете. Его улицы полны народа, все красиво, замечательно, идет бойкая торговля.
А мы идем в таком вот виде. И слышим, как мальчишки говорят: «партизаны идут!», а партизан тогда еще вообще не было. Потому что партизанское движение было разгромлено до войны.
Потом нас помыли, убрали вшивость, переодели в новое обмундирование. И это были не шинели, а бушлаты, и у каждого на правом рукаве бушлата была красная звезда. Потом думали, что это батальон комиссаров идет (смеется). Не знаю, почему.
Короче говоря, в этом Киеве мы, как строительный батальон, стали строить оборону. В центре Киева, для баррикадных боев. И впервые я увидел советские самолеты, истребители, над Киевом. И мы кричали: «ура!», потому что думали, что их уже не осталось. А тут были.
И при нас немцы бомбили мосты. Но они ни разу не попали, все мимо. И там были зенитки, все это было.
Побыли мы там, построили, и нас перебросили через Днепр, на ту сторону, в город Ромны, чтобы строить круговую оборону этого города. Видно, было им уже понятно, что придется и на том берегу воевать.
И мы там строили так называемые дзоты. Они были оснащены всем этим строительным материалом: скобами железными, бревнами. И мы построили круговую оборону этого города.
Задача выполнена, и нас обратно на берег Днепра. Это уже был сентябрь. И нашей роте велели на отвесном берегу Днепра ночью, незаметно для немцев, сделать наблюдательный пункт. Прямо в середине отвесного берега сделать, замаскировать, и к рассвету вернуться наверх. А на той стороне уже были немцы. Там был город Кременчуг. Нам было видно, что он весь горел, непонятно, что там творилось. А когда нас перебрасывали, то мы опять ехали на машинах.
И по пути мы видели, что все села были сожжены, в садах яблоки и сливы печеные висят. А на грядке помидоры такие же. Я помню, взял помидор – половина его сгорела, а другую половину я сунул в рот на ходу. А это еще было нашей территорией тогда.
И вот, мы поднимаемся наверх, в кукурузное поле. Над нами итальянские самолеты с желтыми кругами летают, но не поймут, есть там кто в кукурузе или нет, стреляют наугад. И вдруг, нам команда – от Днепра уходить. И мы слышим, где-то на севере невероятная канонада, что-то невероятное идет. Мы не понимаем, что такое. А нас ведут не туда, а перпендикулярно: на восток от Днепра.
Подвозят к маленькой станции, сажают нас всех в эшелон и повезли. И вдруг я читаю на станции: «Полтава». Что такое? Значит, увозят нас. Это были дни, когда немцы весь украинский фронт, севернее нас, окружили, несколько армий, шестьсот тысяч человек, как потом писали. Все обошли и окружили, отрезали танковыми клиньями, а мы оказались южнее.
И нас увезли в Харьков. Подъезжаем к Харькову, еще семьдесят километров до Харькова, а видно над ним невероятный огонь, зенитки бьют. Далеко-далеко видно. Подъезжаем к городу ночью, – его бомбят. То мы все-таки в лесу и в поле были, думали, что их уже нет, а в каменный город приехали – ужас! Население мечется, бомбы падают, зенитки бьют, всюду жертвы.
Нас провезли через этот город, накормили в первый раз и перебросили севернее Харькова. А в это время шли сильные дожди, чернозем распух, и нас привезли в большие леса. И этими лесами наш батальон пошел опять наступать.
Мы сначала не поняли, что происходит. Мы же ничего не знали, я был рядовым солдатом. Вернее, тогда не солдат, а боец Красной Армии назывался. Товарищи офицеры, командиры наши, ведут нас, и вдруг, мы натыкаемся в лесу на огромную поляну. Там несколько сот автомобилей, танкеток и танков немецких, гусеничные машины – все разбиты и разгромлены. А немцы все порублены.
Я не понимал, как порублены? А это наша кавалерия воспользовалась тем, что эта немецкая колонна завязла в черноземе, авиация не работает, потому что сплошная низкая облачность, бомбят наугад.
Это было первый раз, когда я увидел, что мы наступаем, что немцы разбиты. Мы вдохновились, и вперед. И вот я помню, 5 октября ударил мороз, редкое явление на Украине. Повалил снег, мороз все сковал. А потом снег кончился, небо прояснилось, и пожалуйста, – немецкие самолеты. И я слышу по звукам, я уже понимал, что мы втянулись в какую-то «кишку». Впереди нас, слева и справа канонада, а мы наступаем.
И так мы наступали и подошли к городу Сумы, областной город. И были морозы, а мы в летнем обмундировании. Я помню, что мы пилотки свои повыворачивали, чтобы уши закрыть. И нас стали отводить. Немцы стали бомбить и от нашего батальона осталось человек, может быть, сто двадцать всего. А из роты человек двадцать.
И вот в таком виде нас отводили, отводили и увели от фронта в Белгородскую область. А потом объявили, что мы отходим на формировку. И вот на эту формировку мы шли до Нового года. С 5 октября. Пешком до Саратова.
Ну, что там было по пути я рассказывать не буду, невероятные вещи были всякие, бытовые. Потому что гнали скот. Население не вывозили, а скот вывозили. И только один эпизод я вам расскажу. Я возвращаюсь назад. Когда еще нас перебросили к Киеву, то мы вдруг на шоссе увидели командира из нашего военкомата, по фамилии Чуб.
И что оказалось? Это мы еще у Емильчино видели. Всюду советская власть убегала раньше, чем войска. Все бросали. Но не бросали складов. Значит, те грузовики, которые были, мою мать с детьми, мать воина Красной Армии, вывезти не могли, а вот этот Чуб, мы смотрим – рядом его жена и огромный фикус в грузовике. Вот как раз бы мои поместились туда!
И таких, как этот Чуб, было много. Мать моя была у нас знаменитая учительница, она еще на Гражданской войне была медсестрой. И отец тоже учитель. Но отца уже не было. Короче говоря, увидел я вот этот фикус, и был очень зол.
Когда под Новый год мы пришли в Саратов, опять было невероятное потрясение. Мы шли через республику немцев Поволжья. И мы не понимали, куда мы попали. Прекрасные дома, прекрасные хозяйства, полно замечательных коров, стада, гуси, все!
Мы не понимали, что это такое. Мы не знали, что есть такая республика. А перед этим, за пять километров, было русское село. Там ни кола, ни двора. Одни дома черные, и ни ограды, ни деревца. А тут все усажено, прекрасные хозяйства. Ничего не понимаем.
Ну, нам местные объяснили, что всех немцев поголовно, включая и партийное начальство, невзирая на лица, за двое-трое суток всех выселили как потенциальных врагов. Якобы немцы туда десанты сбрасывали. А уже командир нам объяснял, что да, десанты были. Но местные жители утверждали, что никаких десантов не было.
Наконец, пришли мы в Саратов. И первое, что мы увидели… нас послали скалывать на путях лед, пока переформировывали. И патрулями ходили по улицам Саратова. По центру, по улице Чернышевского. Идем по одной стороне улицы. Нам говорят: «по той стороне поляки, с ними не общайтесь!»
Смотрю – «попугайская форма». Мы во всем сером, а там «конфедератки», погоны, которые, как мы считали, только у врагов. Это было польское войско Андерса, как потом мы узнали. Вот такое было впечатление.
И это войско прошло через Иран в Африку, а оттуда в Италию. И вот, знаменитый Монте-Кассино, там была битва, где эта армия показала себя. Больше, чем половина ее погибла там, но они взяли это Монте-Кассино, и тогда пошли уже они через Италию дальше, на север.
У поляков это Монте-Кассино играло очень важное значение. Есть такая песня: «Красные маки Монте-Кассино». И вместе вот с этой армией Андерса разрешено было взять поляков, которых мы взяли в плен. Они записывались все, даже полуслепые, лишь бы выбраться из Советского Союза. Потому что они как на каторге здесь были. И среди них был тот, кто стал потом президентом Израиля.
А почему через Иран они пошли? Потому что половина Ирана по договоренности была оккупирована нашими войсками, а вторая половина английскими. Чтобы немцы не вошли. И уже после войны там были. И вот, наш завод, ГАЗ, получал по Ленд-Лизу автомобили в разобранном виде как раз через Иран. Привозили в разобранном виде, а в Горьком уже собирали десятки тысяч «Студебеккеров», «Доджей» и «Фордов».
И в феврале 1942 года нас переформировали, одели в новое «с иголочки» обмундирование. Зимняя форма, рукавицы с «одним пальцем». А морозы тогда стояли под сорок градусов. И пошли мы. Шли всю дорогу только ночами, а днем отсыпались у местных жителей. Но это целая история, я не буду рассказывать. Потому что нас сформировали, посадили в эшелон. В «телячьи» вагоны. В центре вагона железная печка, нары. И очень быстро привезли на фронт. В Воронежскую область, в Касторное.
Это начало февраля, снег, нас всех выгрузили. Больше половины батальона уже была из новых, но и много было еще тех, с кем я начинал. Приезжаем, и нам говорят: «разбирайте каждый помещения!»
А почему? Потому что жителей нет, все убежали и дома стояли пустые. Нам досталось какое-то помещение. Мы туда входим. Что такое? Дверь заперта. Сорвали замок, а комната на метр в высоту набита трупами убитых. И нам пришлось их всех вытаскивать и занимать это место.
И я помню, 23 февраля мы еще там были, День Красной Армии. И в армейской газете было напечатано выступление Рузвельта. Я его запомнил. Он объяснял, почему демократические страны всегда проигрывают войны. Потому что у фашистов нет никаких ограничений, они считают, что можно творить что угодно и использовать любые средства. А слабость их, демократов, в том, что они даже в этих условиях должны были проявлять человечность.
Ну, нам это читать было смешно, но он так в этом всех убеждал. Поэтому у фашистов было преимущество. А преимущество американцев было в том, он писал, что они экономически сильнее. Они помогут Ленд-Лизом, и на просторы Советского Союза будут переброшены заводы.
И вот, когда мы там оказались, то мы поняли, что Ленд-Лиз уже действует. Мы уже увидели американские машины. Там мы были недолго и нас в марте перебросили на юг, в Харьковскую область. Там организовалось огромное наступление.
Наш строительный батальон строил там десятки дзотов, минировали. Все это подготовили и пошли в огромное наступление. Это наступление было уже в конце апреля – начале мая. И наши войска очень быстро продвигались. Немцы отступали. И когда продвинулись совсем далеко, они отрезали. И опять сотни тысяч пленных.
И опять наш батальон не попал в этот «котел». Почему? Во-первых, мы были строителями. А это значит, что мы не в самом авангарде были. Мы построим, и назад отходим. Я лежал в это время в госпитале. Прибегает туда наш боец, и говорит мне:
– Борис, командир сказал срочно уходить!
– Почему?
– Мы отходим!
Я говорю:
– Так я же в нательном белье. А потом, у меня нет противогаза.
А за противогаз тогда спрашивали, как за оружие. Но оружие сдал, а противогаз с собой.
– Да какой противогаз? Найдем потом. Беги вот так, в чем есть!
Это было летом, я прибежал, меня обмундировали, противогаз простили. И мы стали отходить. И отходили мы в сторону Сталинграда. Началось отступление. И вдруг, мы узнаем, что немецкие танки из Воронежа уже на сотни километров по степи продвинулись.
А мы отходим. Никаких танков я не вижу, неизвестно где они. И нам дали задание. Там поперек нашего пути было очень много речушек. И мы должны были минировать мостики через них, отходить на ту сторону, и как только покажутся немецкие танки, взрывать мостики.
Неважно, что на том берегу еще находятся наши войска. Взрывать, и все. Вот так мы стали отступать. 7 июля нам объявили, что теперь мы находимся не в составе Юго-Западного, а в составе Сталинградского фронта. Приехал Рокоссовский, о нем уже слава ходила между нами: что вроде заботится о бойцах, и что умный. Но я его не видел.
И мы подошли к Дону. На том берегу станица Вешенская, нам показали, в каком доме жил Шолохов. На этой стороне так называемые Баски. Переправа, которая вся была забита переправлявшимися машинами. И нам было велено занимать оборону на том берегу. А немцев еще нет.
Вдруг прилетают несколько десятков «Юнкерсов», пикирующие, и в этот раз они в переправу с первого захода попали. Вот насколько в Киеве они никак не могли попасть, такая же цель, тут они разорвали переправу, все с нее посыпалось.
Нам было велено с машин слезть, они должны были идти в обход. А мы должны были здесь форсировать. А я плавать не умел.
Вообще-то я рос ребенком хилым, меня мама еле выходила, я был «дохлым». Не зря на той каторге я чуть не умер. И еще плавать не умел. Такой вот был боец.
Но мы строители. Леса нет, из чего плоты делать? Посрывали все ворота, все, что только могли деревянного, взяли, тут же сколотили плоты. Потом съездили на тот берег на лодке, натянули трос, и стали переправляться. А Дон весь кипит от разрывов. Теперь нас еще и из пулеметов обстреливали.
Мы переправились. И таких, как мы, переправлялись сотни. Были задействованы все лодки. И вот по такой переправе мы переправились 10 июля 1942 года. И на середине Дона в наш плот попало, срезало ноги бойцу сидящему, он упал в воду. А мы все-таки переправились.
По Дону рыбы полно брюхом кверху. Казачки под огнем ловят эту рыбу, не боятся! Когда мы переправились, то нас провели как раз мимо дома Шолохова, чтобы занимать позицию.
Угол отбит, и казачка говорит:
– Только что убили мать Шолохова.
Я спрашиваю:
– А Шолохов где?
Она говорит:
– А он увез семью в тыл, на хутор Гороховский.
Вот так мы оказались в знаменитой Вешенской и заняли оборону по тому берегу. И с той стороны, южнее, ночью переправились обратно на другой берег и заняли плацдарм. А немцы ночью пытались скрытно переплыть и нас вырезать. Нам было сказано: «не стрелять!» Темень полная, никакого света нет, что там происходит, в камышах, совершенно непонятно.
Но у них не получилось, а мы переправились. И так появился плацдарм, который немцы так и не заняли до конца Сталинградской битвы. И вот с него и началось наступление. Потом уже.
А здесь мы оборонялись… у меня справка такая: «участник обороны Сталинграда в течение 48 дней». А почему 48 дней? Потому что я был контужен и меня отправили в тыл. Но не просто куда-нибудь, а на курсы радистов.
Это потеря была невероятная. Наш лейтенант Шапиро, в прошлом журналист, с черными роговыми очками, говорит тем, кого отобрали на курсы радистов, кто был со средним образованием из наших (а у меня еще два курса института было):
– Так, раздевайтесь догола в хате. Вот вам перетрум (это такое растение как ромашка мелкая), натирайте все швы изнутри перетрумом, а то вши заедят!
Мы говорим:
– Какие вши?
– Так вас же повезут по Волге на барже. Увидите, что такое. Набивайте все, что можете, мешки там свои, картошкой. Копайте прям в огородах, любые припасы создавайте, воруйте. Потому что кормить не будут.
Все он точно сказал. И вот нашу команду, кто в радисты, повели в сторону Камышина, на Волге. Ну, тут слышна канонада, и самолеты немецкие летают. Неважно. Нас ведут. И помню, как нас на огороде разместили, это была бахча. Больше я арбузов не ел никогда (смеется).
Рядом был наш аэродром, летчики были, все пластинку заводили: «осень, прозрачное утро!», я это запомнил. И погрузили нас на баржи. Маленький буксир, за ним три огромнейшие деревянные баржи, и нас туда грузят. Таких, как мы, на барже было, наверное, человек тысяча. И что главное, что у немцев абсолютно исключалось: никакого деления на подразделения не было. Не было ни роты, ни взвода, ни отделения. Толпа, везут на формировку.
Бедный лейтенант бегал с наганом, говорит:
– Что ж вы делаете?!
А мы прямо на смоляной палубе костер разложили и печем картошку. Потому что нас не кормят. А мы спрашиваем:
– А кормить-то нас будут?
– Какое там кормить! Вы видите, что над Сталинградом?! Какой столб черный стоит! Какая тут кормежка? Вот привезем в Саратов, там накормим.
А они же ползли против течения, эти баржи. Второй проблемой было курево. Хорошо, что тогда я еще не курил. Позже начал. А это для курящего мучительно, когда курева нет. Человек даже в голод так не страдает, как от отсутствия курева.
И шел обмен – у кого что есть. А у нас картошка-то есть. Меняем на пшено и варим картошку с пшеном. И так нашу баржу тащили я не помню, сколько часов. И вдруг на берегу около села толпится народ. А с палубы нашей уже кричат: «лодку!»
И что вы думаете? Поплыли десятки лодок. В эти лодки садится народ, дезертирует туда, в эти села. Командир, этот лейтенант, опять бегает с наганом. А что он может сделать?
Вот так мы ехали, и когда приехали в Саратов, все эти беглецы догадались: пришли в местные военкоматы. И их в Саратове посадили обратно на эти баржи.
А в Саратове нам вернули питание сухим пайком за все эти дни. Паек был замечательным. Мы узнали, что такое американские консервы. Это же чудо было! Короче говоря, там устроили мощный базар, на барже. Почему? Из банок от консервов тут же стали делать ведерки, производство началось местное (смеется), и появилась курительная бумага, это был «Капитал» Маркса.
