скачать книгу бесплатно
Каледонский Безумец. Историко-мифологический роман о Британских островах
Николай Анатольевич Костыркин
Британия, почти середина VI века. Гибнет Артос-Медведь, которого мы знаем как короля Артура. И рождается тот, кто известен нам как Мерлин – Мирддин сын Морврана. Причем рождается не один, а вместе с сестрой-близнецом Гвенддид. Последние волшебные дети Британии, последняя надежда богов.
Каледонский Безумец
Историко-мифологический роман о Британских островах
Николай Анатольевич Костыркин
Николай Костыркин
Цикл «Кельтика»:
Каледонский Безумец
Каледонский Безумец. Желтая смерть
Каледонский Безумец. Голубь войны
Когда Небо упало на землю
Пес из Махи
Владыка Максим
Друид и император
Паутина
© Николай Анатольевич Костыркин, 2021
ISBN 978-5-0055-1237-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Каледонский Безумец
В годы оны Мерлин пестовал Артура
И учил, как надо управлять,
Но не думал, что любая дура
Возжелает это описать,
Мифов ни на гнутый грош не зная здешних,
Раздувая глупость без затей.
Мы же вместо мудрости древнейшей
Куртуазность нюхаем теперь.
Здесь и далее поэтические фрагменты за очевидными исключениями приписываются барду Нейрину, но это неточно…
Часть первая. Безумие Кромма
Я был собой, когда меня снова позвали в мир людей
Забавный он…
Вызвать меня в ночь Калан Май, в ночь Бельтайна и надеяться, что это пройдет просто так! Немыслимая самонадеянность… Тут все такие или через одного?
…Мне пока не очень уютно в этом теле. Но… не привыкать. Язык, правда, какой-то мудрёный. Недаром появился много позже, чем я пережил своё последнее воплощение, а их у меня было не одно.
Ничего, освоюсь. И с новым телом, и с новым языком, которым я расскажу вам свою историю. Он хотел рассказать её вместо меня. Долго готовился, если я верно просматриваю его жизнь. Даже вроде изучал какие-то манускрипты, правда, не на пергаменте и даже не на… как же это слово на латыни?.. Как назло, забыл! А, in folio! Да, вместо фолиантов тут есть ещё всякие малопонятные для меня приспособления. Нажимаешь, куда надо, и появляются буквы, проведёшь пальцем – текст исчезает и появляется новый; проведёшь пальцем обратно – прежний текст возвращается.
Все эти премудрости мне ещё предстоит освоить. Как всегда, всё приходится делать самому…
Я давно ждал этого. Ждал, когда меня призовут, и теперь, когда это случилось, я буду рассказывать вам историю своих жизней с помощью этих хитроумных устройств. И да поможет мне в этом пламя великого Бели, разжигающее наш ауэн сквозь века и тысячелетия!
Уверен, что вы никак не можете понять, кто я. Нетрудно сказать.
При первом рождении я получил римское имя Моридунон – Морская твердыня, которое в моей семье, где мы говорили на одном и том же языке, переделали в Мирддин.
Меня называли Лалойкен – Неугомонный.
Меня называли Сыном Кромешной Тьмы.
Меня называли Безумцем из Каледонского леса.
Я был Мидиром, сыном Дагды, величайшего из Детей Неба; владыкой Полых Холмов и тайных волшебных троп, что пролегают между ними.
Не столь долго, но именовался я Эмрисом, Амброзием, дабы скрыть подальше от врагов истинного Аврелия Амброзия, лучшего владыки своего времени, и так и остался я его названным родичем.
И только потом, много лет спустя после моей последней смерти, с лёгкой руки христианского жреца, коего накрыл истинно друидический ауэн легенды об Артосе-Медведе, я стал именоваться так, как было благозвучнее для новых почитателей наших сказаний, – Мерлином.
Вот сколько у меня имён, и ни одно из них не менее важно, чем все другие.
Вселившись в тело этого занятного соискателя нашего божественного ауэна, я хожу по улицам вашего города, всматриваюсь в лица людей, узнаю их помыслы, привычки, обыкновения и понимаю, что сегодня никто не постигает мудрость, склонившись над свитками или древними камнями, на которых начертан Огам. Общение с Легендой сегодня вам недоступно. Ваши слова сиюминутны, а намерения быстротечны, они легко сменяют друг друга. Поэтому я буду рассказывать вам о себе здесь – через эту непонятную коробочку, благодаря которой написанное одним могут во мгновение узреть девять раз по девять десятков и ещё столько же людей по всему миру – и даже это не предел. В живом теле всё вспоминается гораздо быстрее, чем в состоянии бесплотного духа, который изредка будоражат лишь пресные грёзы заурядных фантазёров. Настало время поведать обо всём самому. День за днём, одна история вслед за другой…
Начну, пожалуй, с конца, который и был началом всего.
Год моего и моей сестры-близнеца Гвенддид первого рождения – тот, который после долгих споров лжежрецы Йессу Гриста через много лет со дня моей последней смерти назовут пятьсот тридцать седьмым от рождения своего бога…
Я был этим годом. Я был всем, к чему прикасался и о чем только мог помыслить. Я устремлял свой ауэн, своё вдохновение сквозь пространство и время и поэтому вижу всё, что происходило, будто бы было это мгновение назад.
Итак, я был…
…Я был тем годом, когда мы родились
Именно в тот год почти день в день пал Круг Дракона. Фантазёры поздних лет называют их рыцарями Круглого стола. Да, Круг Дракона – это не «он». Это «они». Лучшие из лучших Острова, который ещё при моей жизни назовут в мою честь – Пределом Мирддина. Но о том позже.
Круг Дракона распался вместе с гибелью Артура, Артоса-Медведя, погибшего вместе с Медротом, который тому приходился то ли племянником, то ли сыном. Кто их разберёт, если старший родич провозглашает младшего своим единственным преемником и принимается постепенно посвящать в тайны своего правления? Такой наследник – больше чем сын, даже если он не единокровник.
…Но в той схватке погибли Артос и Медрот, и легенды о том прошли сквозь века и дошли до ваших дней. Правда, никто из вас так и не знает доподлинно, бились ли они на одной стороне или же против друг друга. И вы не поверите: мы, жившие тогда, тоже не знали правды.
Говорили разное, потому что, едва завершилась та битва в долине реки Камлан, в краю, который саксы называли Сомерсет, Летний край, ибо невежественно полагали, что именно там живут их боги, по всему Придайну, от белых скал Океана до вересковых пустошей, некогда рассечённых Стеной Антонина, забродили босоногие перекати-поле. В надежде на обглодок с богатого стола они шастали от одного динаса к другому и даже наведывались в саксонские бурги, коих строилось тогда уже немало.
И, вечеряя с хозяевами, роняли они байки со своих оголодавших уст. Говорили они мало, но часто. Вкушали пищи ещё больше. Глядели перед собой пустыми глазами, и голоса их скрипели, словно несмазанные петли амбарных дверей. Были эти странные гости похожи больше на призраков древнего Народа кожаных лодок, чьи потомки до сих пор живут в закатной и полуденной частях Зелёного острова Иверддон, и среди далёких полночных гор, и на равнинах Придайна – от их самоименования, придин, наш Остров и получил своё первое название; мы же давно зовем их круитни – размалёванными, а римляне переводили это слово на свой язык – пикты.
…Жалкие лохмотья едва прикрывали их нагие тела. Никто не мог понять, сколько им лет, но речь их была ясна всем – в каждом краю говорили они на местном наречии словами, привычными для жителей тех мест. Даже с саксами они держали разговор по-саксонски, а с ватажниками, прибывшими с Зелёного острова, – на столь непривычном для нас наречии скоттов. И никто не мог заглянуть им в глаза – пропасть бездонная была в них, такая, что закладывало уши, а разум цепенел от ужаса.
Говорили эти не то люди, не то призраки древних пиктских вождей об одном и том же, но каждый новый таинственный гость, от которого местная челядь шарахалась, как от мертвецкого дуновения из полых холмов, приносил новую, отличную от прежних историю.
Одни повествовали, будто Артос и Медрот сперва схлестнулись из-за какой-то знатной властительницы, в которую влюбились оба. Другие рассказывали, что Артос и Медрот вместе со своими дружинами приняли неравный бой против саксов, совершавших дальнюю вылазку в долину реки Камлан. Были и те, кто клялся, что своими глазами (да-да, теми, в которые было страшно заглянуть!) видели, как Большой Медведь, пронзённый копьем Медрота, нанёс ему сокрушительный удар мечом в непокрытую шлемом голову, и прославленный клинок рассёк несчастному череп, и мозги брызнули в разные стороны…
Много дорог протоптали эти нежданные носители слухов и домыслов. И как были они везде, так и не стало их в один миг нигде. Пропали, сгинули. Ушли в холмы? Кем они были, так и не ясно. Ясно было одно: смерть Большого Медведя всколыхнула древние силы нашего Острова – недовершённое Артосом требовало продолжения.
К тому времени, как я вернулся из Иверддона домой, минуло двадцать зим, и то поколение вождей, друидов и колдунов Йессу Гриста, которое знало амераудура Артоса и воителей Круга Дракона, почти иссякло в мире единожды рождённых. Одни сгинули в пылу междоусобиц, иные скончались естественным образом – благо для этого было достаточно просто переесть на пиру зимней порой. А те немногие, кто ещё был жив, молчали о том, что знали наверняка. Но даже их память и сведения не смогли бы напитать наследие Острова так, как сделали это разрозненные слухи и байки незваных гостей-призраков, будораживших воображение всех живших в ту пору, – от гордых верховных вождей, претендовавших на титул вледига, до распоследнего пленника-раба, чья жизнь начиналась и заканчивалась уборкой хлева.
В этом средостении пересудов рождалось самое главное сказание нашего мира. Рождалось оно, как и положено новой жизни, почти год. Первый год моей жизни.
И весь тот год моему рождению не могла нарадоваться моя бабка Керридвен, богиня мудрости и волшебства…
Я был радостью богини Керридвен
Больше всех нашему с Гвенддид рождению радовалась богиня Керридвен. Правда, была она в тот момент далеко от нас. Но потом, когда мы, наконец, познакомились, часто, глядя на меня, маленького, она загадочно повторяла: «Не зря, ой, не зря…».
Потом она объяснила, что именно «не зря». Ну, как объяснила… Наверное, именно так и должно было звучать объяснение из уст Хранительницы тайных знаний:
– Тёмные времена стали ещё темнее, и Тьма кромешная породила Беспокойство, которое разгонит саму тьму. Одного случайно кличут Твердыней Морской, другому специально это имя дано будет, и призовёт он Древних, и путь свой пройдёт от самых глубин времени-моря до исхода в вечный миф.
– Ба, а можно как-нибудь попроще, а? – мне было где-то семь или восемь зим.
– Нет, нельзя, – озорно откликнулась она, помешивая очередное гадостное варево в своём знаменитом Котле. – Я ведь богиня мудрости, колдовства и тайных знаний. Я должна говорить загадками. Статус обязывает.
– Статус?
– Очередное никому не нужное римское слово, которым сегодня одержимы человеческие существа. Из-за него, статуса, и убили Артоса-Медведя.
– Из-за слова?!
– Из-за слова. На вот, попробуй, что бабушка приготовила, – и она проворно зачерпнула варево своей любимой огромной костяной ложкой.
– Фу-у-у! – скривился я, почуяв отвратительный запах прямо у себя под носом. – Не буду!
– Всё равно за обедом съешь всю миску! И даже слушать ничего по этому поводу не хочу! Ты и так всего лишь на четверть бог.
Керридвен была помешана на всякого рода волшебных блюдах и напитках, которыми постоянно пичкала отца, покуда он не вырос настолько, чтобы без последствий избегать её опеки. А когда родились мы с сестрой, то вся эта поистине божественная по мощи своей забота кубарем и всецело обрушилась на нас. Так древняя богиня стремилась оградить нас от чужого колдовства всех известных миров, а также от чар стремительно набиравших силу жрецов распятого за морем Йессу Гриста.
Как Керридвен пеклась о нас, яростно и не терпя возражений, так же свободно и без замалчивания она в любой момент могла поднять любую из тем, которые всегда были табу в нашей семье. Одна из этих тем – моё, вернее, наше с сестрой «четвертьбожие».
Почему об этом у нас все, кроме Керридвен, старались молчать? Сказать нетрудно. А запомнить ещё проще.
Сына Керридвен, моего отца, зовут Морвран, Чёрный ворон. Бабка всегда поправляла: «Не чёрный, а великий». Но такой уж мы народ, что у нас всё, что чёрное, – обязательно великое. Или морское.
Итак, об отце, о Морвране. Еще его звали Аваггду – Тьма Кромешная. Дело в том, что родился он… исчерна-тёмной пустотой. Так случилось. Морвран считал, что принимать более приятный облик, например, человекоподобный, ниже его достоинства. Но приходилось. Часто он перекидывался, как и было дано ему от рождения вместе с именем, в огромного чёрного, как смоль, ворона, и тогда поистине был достоин всеобщего любования и восхищения изяществом формы и полета.
Керридвен не говорила ему, кто его отец. Боялась, что найдёт и укокошит. За плохую наследственность.
А ещё Морвран боялся, что его будущим детям передастся его плохая наследственность. В моём случае так и вышло, и вот как было дело…
Я был длинным домом вледига Коэля Хена
В стародавние времена жил да был в полночном крае Острова Придайн, или, как его ещё называют, Острова Могущества, у самого предела, где начинаются земли народа круитни, могучий вледиг, и звали его Коэль. Или Коль. Было это, по человеческим меркам, так давно, что именовали этого Коэля не иначе как Хен – Старый. А в народных песнях, напрочь растерявших величие этой фигуры, он известен как старый дедушка Коль. Правда, был случай, когда он действительно едва не растерял своё величие. И вот как это произошло.
Старый дедушка Коль, особенно когда уже действительно состарился, любил шумные пиры. По поводу и без оного. Да так, чтобы звуки пиров разносились из Эборакума до самых берегов как одного моря, так и другого. И чтобы обязательно было шумнее и веселее по меньшей мере на порядок, чем у всех вместе взятых вождей, перешедших под его руку. Чтобы со всего Старого севера привозили лучшее пиво и вино. Чтобы со всего Старого севера собирались у него лучшие барды, поющие лучшие песни. Чтобы всю ночь придворные музыканты его трубили в свои дудки и пилили свои струны, не смыкая очей.
Но вот однажды старый дедушка Коль, видимо, выпил больше обычного, и что-то ему не понравилось в игре одного дудельщика. Он, распалённый пивом и вином, затопал ногами, замахал руками и велел страже выгнать из пиршественного зала всех своих музыкантов. Всех, кого он годами привечал у себя, годами собирал, – опять же, лучших! – со всего Старого севера. Годами поил, кормил, возил с собой под отборнейшей охраной в битвы и посольства и знал каждого по имени. Да не просто из пиршественного зала выгнал, а вообще из города. Так поётся в старинной песне, и на том она заканчивается. Но есть у неё и продолжение, и вот оно.
Ушли несчастные музыканты в лес, в кромешную ночь, навстречу призракам и прочим лесным обитателям, которые, если не рады нежданному гостю, то по меньшей мере заморочат его до утра, хотя могут и в болото заманить, и на корягу острую животом напороть. Идут они, значит, где-то вдесятером и ещё пять, по узкому лесному тракту, и тут им навстречу одной полной луной освещаемая согбенная сухонькая старушенция – мухоморы собирает. Начала их расспрашивать, как они здесь очутились и что с ними вообще стряслось. Музыканты бабушке всё и рассказали. Ну, тогда Керридвен – а это была она – никому ещё бабушкой не приходилась, равно как и матерью. Всё было впереди, и всё начиналось именно там. Очень рассердилась Керридвен на Коэля Старого за его выходку и как была в старушечьем облике, так и заявилась под утро на пир в главный зал Эборакума. Что там было, любители благоречия вам никогда в полной мере не перескажут. Владыка всего Старого севера, поняв, кто стоит перед ним, тотчас протрезвел: ползал в ногах у хозяйки тайных знаний, заливался горькими слезами, вымаливая прощение. Уж очень не хотелось ему триста лет и ещё три раза по триста жить жабой или комаром. Во-первых, потому, что ни жаба, ни комар столько не живут, просто Керридвен любила громкие цифры, особенно когда устраивала кому-то разнос. А во-вторых, этим всё могло и не закончиться. Жабами могли стать все придворные старого Коэля, все его данники, а Старый север вообще рисковал содеяться сплошным болотом. Потому что, когда злилась Керридвен, даже заморский Митра и ещё имевший более-менее вменяемую личность Йессу Грист хоть и пользовались всецелым почитанием многотысячных римских легионов, но, что называется, жались по углам своих святилищ и попросту не вмешивались.
В общем, к утру владыка Коэль вымолил себе прощение. Конечно же, не за просто так.
– Запомни, вошь! – Керридвен в гневе, как вы уже смогли догадаться, не скупилась на слова. – Взамен своей ничтожной жизни ты отдашь мне другую – из рода своего, и дороже её никого среди твоего потомства не будет!
Тот, разве что не обмочившись, часто закивал взъерошенной седой головой, и в глазах блеснуло долгожданное облегчение. «Какая мне печаль до этой жизни, если меня в ту пору уже не будет в живых?» – думал Коэль, когда Керридвен покинула пиршественный зал. Накаркал себе же самому – скоро его действительно не стало. Но прежде, в тот же день, с распростертыми объятьями принял обратно всех десятерых и ещё пятерых – но без одного – своих музыкантов, одарив их подарками и вдвое увеличив довольствие. Боялся, что снова чуть что – пожалуются богине.
А того музыканта, который не вернулся обратно ко двору, Керридвен оставила у себя прислужником – помощники в волшебстве нужны всегда. Особенно те, на кого нисходит вдохновение и кого никто так и не надоумил идти учиться к друидам. Звали нового помощника Гвион Бах – Светлячок. Но о нём позже.
А история, начало которой положила выходка старого дедушки Коля, только начиналась…
Я был заветом дома Коэля Хена
Немного прошло времени с той памятной ночи, как старый владыка Коэль скончался, и мудрая Керридвен Хранительница Котла даже решила проводить его до грани миров, за которой была иная жизнь.
– Матушка-госпожа, – молвил Коэль, когда они расставались, – если мы не увидимся более, скажи: что же это, самое дорогое в моём роду, о чём никто ведать не будет, но что придётся отдать тебе?
Думал он эту мысль потом очень часто и очень долго. Катал в голове, перекатывал. И думал он её совсем не так, как с самого начала, в ту зловещую ночь в пиршественном зале Эборакума.
Но ничего не ответила ему Керридвен, просто улыбнулась и обняла на прощание как старого друга и пожелала доброй дороги. На том они расстались, и Коэля, переходившего в новую жизнь, всё меньше начинало волновать то, что стало отныне в его роду самым главным заветом. Потому что незадолго до своей смерти, явно почуяв её приближение, владыка Старого севера созвал всех своих старших сыновей и племянников и, нехотя напомнив о той позорной ночи, строго-настрого наказал родичам беречь пуще всего то самое, что каждый из них сочтёт для своей семьи и ближних наиболее дорогим.
В глубине души Коэль Хен подозревал, что для каждого второго из них, если не для каждого первого, этой драгоценностью станет трон Старого севера. Как вы догадались, пошли междоусобицы. Предел Коэля делили, потом делили снова, отбирали друг у друга, кромсали на более мелкие наделы – одним словом, междоусобица процветала. Вот что бывает, когда несведущие массы неверно истолковывают слова единственного, кто ведает, да и то лишь наполовину, если не меньше. Вожди севера не любили римские слова, но одно из них уж точно всем им подходило в ту пору – политика. Старый север погрузился в политику, поэтому все друг друга обманывали, предавали, покоряли и нередко делали это чужими руками. На юге Придайна, где латинский образ жизни впитали тщательнее, лишь за голову хватались, наблюдая выкрутасы благородных вождей полночной стороны. Но римлян на Острове в ту пору стало заметно меньше, чем прежде – владыка Максен, которому Придайна вдруг оказалось мало, решил повторить путь одного из своих предшественников и увел легионы в Галлию. Там и сгинул вместе с ними. Поэтому целых сто лет потомкам Коэля ничто не мешало благополучно резать и жечь друг друга ради самого дорогого, что у них было, – власти. Даже Большой Медведь Артос на закате своего правления в какой-то момент махнул на них рукой, перестав посылать своих латных конников из Круга Дракона на усмирение очередного самопровозглашенного узурпатора, и принялся попросту взимать с каждого нового победителя дань людьми, лесом и скотом на укрепление полночных границ с пиктами.
По прошествии сотни лет в пылу очередной цепи стычек никто из потомства Коэля не углядел, как расцвела одна из знатных девиц в доме Уриена Регедского, прямого отпрыска былого владыки Старого севера…
Я был полётом Морврана
