скачать книгу бесплатно
–Я? А что я?
–Ну… после такого то.
–Да никак, – тихо ответил я. – Жалко парней. Загорнова этого жалко, смешной он был. Все говорил, мол, настанет время, надерем задницу Чужим, когда все вместе объединимся и перестанем по норам прятаться. Мастер-сержант… не любил он меня. Ну что теперь, если дерьмовые дежурства на самом пекле мне ставил, не вспоминать его теперь что ли, – я вздохнул и добавил самое главное имя: – Слава… он же мне жизнь спас.
–Да?
–В самом начале боя я отключился, а он оборону на втором этаже держал. Если бы не он – меня оглушенного просто прирезали бы. Хороший он был мужик, мы с ним не часто общались, он в основном на Большой Башне дежурство нес, а все равно…
–Мать у него осталась, знаешь об этом? – Пашка посмотрел на меня.
–Мать?
–Да, она на складе работает.
–Его уже похоронили?
–Да, в первый же день, на Алее. Сразу с поселка повезли, – ответил Пашка, – ты же знаешь правило. Хороним сразу же, чтобы заразу не занести.
–Знаю. Что еще говорят?
–Да ничего, – пожал плечами Пашка. – Все Астраханский караван ждут. Видишь, уже второй день от графика выбиваются, вонючки. Опаздывают. От них хоть новостей послушаешь, да на рынок можно сходить, прикупить можно чего. Куртку хотел себе новую, а то скоро похолодает, ночью задрогнешь на посту, да и на выезде удобнее. Говорят, из Астраханского аванпоста должны много шмотья привезти.
–Модник, – усмехнулся я.
–А то, – Пашка перевел взгляд на мой рукав. – А что это у тебя такое?
–Это? – я посмотрел на новый шеврон. – Это на память. Срезал с рукава того урода, что зарезать меня хотел. Делать в госпитале было нечего, вот и лежал, шитьем занимался.
–А лейтенант не возьмет за задницу, за такие шевроны, которые пустынники носили?
–Да пошел он в жопу, твой лейтенант, – окрысился я.
–Эй, ты поосторожней с такими словами, – Пашка оглянулся по сторонам.
–Знаешь, почему нас чуть не перебили в поселке? – тихо спросил я.
–Так, эти же пустынники…
–Потому что лейтенант зажопил бензина на большой отряд. Он нас всегда так отправлял и вот наотправлялся. А теперь хочет все на мастер-сержанта свалить, – я притянул Пашку за китель к себе и еще тише прошептал ему в самое ухо: – если бы не зажал он бензина, то может и был бы жив наш Слава, мастер-сержант и даже этот дурачок Загорнов, который с Чужими воевать собрался.
–Ты это, – Пашка настороженно посмотрел на меня, – ты чего хочешь делать?
–Не знаю, – я отвернулся. – Лейтенант предложил сделку, мол, будешь молчать в тряпочку, станешь новым мастер-сержантом. На Горина мертвого хочет все свалить за провал.
–И че ты думаешь, – Пашка наклонился ближе, – Горину и остальным уже не поможешь. А мастер-сержант это полуторная пайка.
–Ты что, с ним заодно? – я резко повернулся к старому другу.
–Головой ты поехал смотрю, – вздохнул Пашка. – Просто советую тебе. Ты же знаешь, чей родственничек лейтенант. Ничего ты ему не сделаешь, если полковнику сдашь, когда тот спросит.
–Ладно, пойду я. Астраханский караван увидишь – скажи. А лейтенант… может и не будет он скоро лейтенантом, когда я полковнику расскажу. А не поможет полковник – сам решу с ним вопрос. Но это между нами.
–Конечно, друже, – улыбнулся Пашка, потом он ухватил меня за рукав, прежде чем я спустился по лестнице и сказал: – а до матери Славы сходи. Она должна знать, как погиб ее сын.
В ответ я только киваю. Когда я спустился с лестницы и прошел метров десять по стене, то повернулся и помахал Пашке рукой. Он улыбнулся и помахал в ответ.
Вышагивая по стене, я размышлял над его словами: «Даже если полковнику сдашь, когда тот спросит» – про то, что полковник может спросить, я Пашке не говорил. Это говорил мне только лейтенант, когда вызывал на беседу. Впрочем, Пашка не дурак и сам мог догадаться, кто может в первую очередь спросить о произошедшем. Совпадение ли, что он сразу сказал про полковника, только я заикнулся о том, чтобы сказать правду?
Медленно шагая по стене, я тихо, одними губами сказал:
–Паш, надеюсь, что это совпадение.
***
Спустившись со стены, я иду в Муравейник. Так называется самая большая жилая часть цитадели, в железных перегородках которой ютится около трех тысяч человек. Да, крепость у нас большая по сравнению с округой. По сути своей, Нижнекамская цитадель это самая большая крепость в округе километров на сто. Пробираясь среди железных комнатушек, спаянных из уже давно ржавеющих металлических конструкций, я дохожу до своей маленькой комнатушки. Она у меня всего два на два метра, никак кроме как конурой не назовешь. Зато она у меня отдельная и не приходится жить в здоровенных бараках на 30-40 человек. Заперевшись изнутри, я падаю на свой гамак и закрываю глаза.
Над головой светит только одинокая 40-ваттная лампочка. Можно было бы пойти к Мари, но я боюсь что она опять заведет разговор об уходе из дозорной службы, а вечно прикидываться больным я просто не смогу. Потянувшись к единственной полочке, я достаю потрепанную записную книжку и карандаш.
Кроме ножа это то немногое, что осталось мне от отца. Матери я никогда не знал, а отец умер спустя восемь лет после Первой Экспансии. Мне тогда было уже двенадцать, когда отца не стало. Забавно, но я даже не помню точно его лица: только смутный образ в памяти. Это был самый близкий человек в этом мире, а лица я его не помню. Смутно помню я и свое детство – большую часть времени мы проводили в этих железных катакомбах и взрослые только изредка разрешали нам выбираться во внутренний двор цитадели. Оно и понятно, раньше цитадели приходилось гораздо больше драться, чем сейчас. Первые годы после Экспансии прошли в жестокой резне и я слышал, что были дни, когда пулеметы на вышках не успевали охлаждаться, отбивая штурм за штурмом.
Я часто думаю, какой я все-таки слабак по сравнению с отцом. Он ведь сделал почти невозможное: вытащил малолетнего меня из стремительно погрязающего в разрухе мира. Бился и бился день за днем для того, чтобы я выжил. И я смог выжить. Я не помню его лица, но помню день, когда его не стало и что произошло потом. Это был один из тех редких дней, когда детям разрешили играть во внутреннем дворе цитадели.
Мы играли, кажется, в казаков-разбойников и носились среди металлических перегородок. В один момент ворота крепости раскрылись и внутрь стали заезжать тяжелые бронетранспортеры.
–Так, а ну кыш, детвора! – прикрикнул на нас усатый военный, который до этого весьма благодушно смотрел на наши догонялки.
–Погодьте, – с брони машины спрыгнул один из рослых бойцов. – Смирнов Олег кто?
–Я… – я подался вперед, чуть сжавшись под взглядом здоровенного разведчика.
Он пристально смотрел на меня, а я, смущенный его взглядом, опустил глаза вниз, время от времени поглядывая исподлобья, не подойдет ли отец.
–Подойди сюда, – он опустился на одно колено.
–Меня папа ищет? – только спросил я.
–Твой папа не вернется больше, сынок, – тихо сказал тот, положив мне руку на плечо, – погиб твой папа.
Я не расплакался тогда. Сам не знаю почему, вроде должен был. Просто стоял и смотрел на этого человека в форме песчаного цвета и судорожно вдыхал сухой воздух. Потом я убежал. Меня пытались поймать, но я шмыгнул между цепких рук и побежал. Зашмыгнув в нашу с отцом каморку, я запер ее на замок и забился в угол. Мне тогда вдруг стало очень-очень страшно. И одиноко. Я хотел заплакать. Хотел просто зареветь, где-то в глубине души я понимал, что мне стало бы от этого легче. Но нет, я просто сидел в углу каморки и жевал край грязной футболки, пока чьи-то мощные кулаки колотили по запертой двери.
Сообщивший о гибели отца офицер позаботился обо мне. Его звали Игорь. Игорь Самойлов, лейтенант ударного корпуса. Благодаря ему, наверное, я не умер от голода где-нибудь на окраинах крепости. Главное, что он для меня сделал произошло на следующий день.
Если вы думаете, что администрация цитадели заботится о сиротах, то вы глубоко ошибаетесь. Пайки получают только те, кто работает. Стандартную пайку получают гражданские, работающие на фермах, теплицах или на административной работе. Свою особенную, военную пайку получают все, кто носит оружие и защищает цитадель. Для сирот погибших военных своих отдельных паек нет. Для них нет отдельных кубриков, нет ничего. Выживешь на подачках со столовой – хорошо, сдохнешь – еще лучше.
Соседи не стали тогда со мной церемониться. Не следующий же день, стоило мне выбраться из кубрика, как меня уже ждали гости. Когда я отпер железный засов и вышел наружу, проголодавшись, я увидел своих соседей. Прямо возле двери стоял мой сосед по кубрику, кажется, он работал на свиноферме, рядом с ним, устроившись на табурете сидел его сын.
–Здравствуй, Олег – улыбнулся дядя Гриша, наш сосед.
–Здравствуйте, дядь Гриш, – шмыгнул носом я.
–Папа у тебя я слышал, погиб, – сочувственно покачал головой сосед. Приобняв меня за плечи, он завел меня в кубрик обратно. Его сын последовал за мной.
–Что вам нужно, – пробормотал я.
–Сочувствую твоему горю, – покачал головой дядя Гриша, садясь на покошенный табурет, который был единственной мебелью кроме старой двухъярусной кровати, занимавшей тогда почти все пространство кубрика. – Трудно теперь тебе будет без отца то, – он вздохнул, – помочь тебе хочу. Давай так, я поговорю с бригадиром, определит тебя к нам на ферму. Начнешь работать руками, вон как Витька мой, он на год тебя старше, а уже с полгода на ферме. Так хоть голодать не будешь. Сам знаешь, Олежа, что у нас в цитадели не едят те, кто не работает.
Тем временем сынок дяди Гриши по-хозяйски подошел к небольшой полке, на которой лежали наши вещи и скромные сбережения. Посмотрев на полку, он начал перебирать все что там стояло и внимательно рассматривать.
–Не трогай, – я подошел к нему. – Это не твое.
–Пошел, – легко ткнув меня в нос кулаком, Витька продолжил потрошить наши вещи.
–Ты чего? – от удара я оказался на полу.
–Ничего, – буркнул Витька.
–Дядь Гриш, скажите ему!
–А что мне ему сказать, – пожал плечами дядя Гриша. – Это теперь его комната, он может делать в ней что хочет.
–Как его, – я вдруг захлебнулся слезами.
–Ну вот так, – дядя Гриша ласково посмотрел на меня, – ну сам подумай, Олеж, ну кто тебе этот кубрик оставит. У тебя кубрик был, пока твой отец за стену ходил, да с автоматом всякую мразь гасил. Сейчас кубрик уже не может быть твоим, он двухместный и дали твоему отцу его как офицеру. Ты пойми, у меня семья. Витька взрослый совсем стал, Аленке пять лет уже. А мы в одном кубрике ютимся, а жена моя, Лидия Викторовна, забыл? Нас четверо, а ты один место какое большое занимаешь. Я тебя пристрою к нам на ферму, а ты нам свой кубрик отдашь. Идет?
–А где я буду жить, – я понимал, что плакать нельзя и я должен быть сильным, но слезы градом лились из моих глаз.
–Есть у нас при ферме общежитие, – сказал дядя Гриша. – Там выбью уж тебе койку, на улицу не выброшу, соседи как никак.
–Уходите! – заорал я. Я знал, что выгляжу отвратительно, но ничего не мог поделать: так мне одиноко и страшно было в тот момент.
–Пойду я, если не хочешь ты по-хорошему, – дядя Гриша хлопнул по коленям и встал с табурета. – Пойду, – он посмотрел на сына и сказал: – а ты делай что хочешь, твоя комната.
Я все ревел и ревел, когда сосед, переваливаясь словно медведь, вышел из кубрика. Стоило ему выйти, как Витька обернулся ко мне и показал черный блокнот:
–Бати твоего?
–Отдай! – я встал на ноги и двинулся к нему.
Похоже, Витька этого только и ждал. Короткий удар в челюсть сбил меня с ног.
–Отдать? – еще удар в голову. Витька уселся сверху и уже бил меня отцовским блокнотом по голове.
–Отдать?
Я отчаянно брыкался, пытаясь вырваться, но он был намного сильнее меня. Я только барахтался под ним, когда он все бил и бил меня по голове, приговаривая. Было не сколько больно, сколько обидно от собственного бессилия и слабости. Избиение прекратилось также резко, как и началось. В один момент я понял, что издевательских криков и ударов больше нет. Открыв зажмуренные глаза я увидел того самого мужчину в форме, который сказал мне про смерть отца, а теперь он держал Витьку за шкирку.
Только что казавшийся грозным противником, Витька повис у военного на руке словно игрушка. Не произнося ни слова, военный просто смотрел на него с таким взглядом, словно рассматривал крысу или таракана. Потом, презрительно хмыкнув, он вышвырнул Витьку в коридор одним махом руки, словно тот ничего не весил. Раздался громкий гул – похоже, что военный впечатал соседского сынка в стенку. Подняв меня одним резким рывком, военный вышел вместе со мной в коридор.
–Балин, Витька, я же говорил не сильно, просто уму-разуму поуч… – из соседнего кубрика вышел дядя Гриша и замер, глядя на лежащего без сознания Витьку возле стены и военного который сложил своих могучие руки у меня на плечах. – Вы кто, собственно…
–Лейтенант Самойлов, – рыкнул тот, – второй ударный батальон. Еще вопросы?
–Витенька! – из кубрика выбежала грузная женщина и побежала к лежащему без сознания парню. – Витенька, сыночек, кто это тебя?
–Да… – дядя Гриша, глядя на лейтенанта лихорадочно обдумывал, что теперь сказать: – мальчишки подрались, с кем не бывает…
–Олег, – Самойлов опустился на колено и посмотрел мне прямо в глаза, – они хотели забрать ваш с отцом кубрик?
–Да не слушайте его… – начал сосед.
–Заткнись, иначе я что-нибудь тебе сломаю – рявкнул лейтенант, не глядя на него: его холодные серые глаза смотрели только на меня.
–Изверг! Сына моего чуть не убил! – завизжала женщина. – Я пойду к начальству, чтобы тебя судили!
–Олег, они хотели забрать твой кубрик? – повторил лейтенант.
–Да, – шмыгнул носом я. – И в вещах копались.
Лейтенант встал, зашел к кубрик и осмотрелся, затем поднял с пола записную книжку и вручил мне:
–Если она твоего отца, храни ее, хорошо? Никто тебя не тронет. Но и я не могу быть рядом всегда. Ты должен уметь себя защитить.
–Да никто его не трогал, – снова попытался вставить дядя Гриша.
На этот раз внимание лейтенанта он привлек: офицер сломал ему обе руки и выбил почти все передние зубы. Прямо в коридоре, на глазах у трусливо выглядывающих из своих кубриков людей. Лидия Викторовна, прижимая лежащего без сознания Витьку истошно орала, глядя как лейтенант избивает в кровь ее мужа, но ни один из жителей Муравейника не сдвинулся с места. Повсюду кричали, что нужно позвать администрацию, вызвать дозорную службу, кто-то даже кричал лейтенанту, чтобы он остановился, но никто не решился остановить офицера, который без остервенения, а холодно и расчетливо калечил соседа. Когда от дяди Гриши остался стонущий кусок мяса, слабо похожий на человека, в коридор подоспели бойцы из дозорной службы.
–Товарищ лейтенант… – сказал солдатик, глядя на могучую фигуру офицера.
–Кто хочет также? – лейтенант рыкнул сначала на солдат. Потом повернулся вокруг своей оси и рыкнул снова: -Кто!? Кто хочет также!? – В ответ была только тишина притихших десятков людей вокруг. Удовлетворенный тишиной в ответ, Самойлов кивнул: – Я так и знал. Челядь.
Взяв меня за руку, он повел меня прочь из Муравейника. Так в свои 12 лет я получил первый урок о том, как устроен этот мир. Забавно, что этот урок дал мне не мой отец, а его товарищ, который решил обо мне позаботиться. Отец вообще не особенно был озабочен моим воспитанием. Днями и ночами он пропадал на стенах цитадели или в боевых вылазках. Лишь изредка он спрашивал, как дела в школе и хорошо ли я питаюсь. Я иногда думаю, что словно вытащив меня из разорванного на части мира и спрятав в цитадели, он посчитал что выполнил все свои функции. Его интересовало, хорошо ли я ем и хожу ли я в школу цитадели. Он не рассказывал мне про внешний мир, про свои вылазки. В кубрик он возвращался только чтобы отоспаться.
Только когда его не стало, я понял, какой страх он внушал остальным. Александр Смирнов, капитан ударного корпуса был словно акула среди остальной мелкой рыбешки. Только когда он погиб, я начал понимать, что происходит вокруг. Мальчишки никогда не задирали меня из-за того, что я сын того самого Смирнова. Военные в цитадели всегда были объектом одновременно страха, уважения и ненависти. Несколько раз именно военщина подавляла гражданские бунты среди населения. И вот, когда отца не стало, я перестал быть сыном аскетичного и жестокого офицера ударного корпуса. Я стал просто сиротой, кубрик у которого можно по тихой отжать, а администрации потом занести взятку, чтобы кубрик не отобрали для других.
Когда мы вышли из Муравейника, лейтенант сказал:
–Твой отец как-то попросил меня, что если он погибнет, позаботиться о тебе.
–Спасибо.
–Я обещание выполняю. Я пообещал, – сказал он. – Запомни, Олег. Нянчиться я с тобой не буду. Ты просто запомни, мир делится на Людей и Челядь. Люди – это как твой отец. Челядь – это как этот мудак со своей семьей. Челядь это все те, кто позволяет себя унижать и бить. Запомни, Олег, если тебя бьют и ты не бьешь в ответ, то в этот момент ты становишься Челядью.
–Запомнил, – бормочу я, прижимая к груди блокнот, который все это время не выпускал из рук.
–Ну вот и славно, – офицер кивнул. – Будешь из Людей, то твоему папе не будет стыдно. А станешь Челядью… ты так отца опозоришь.
–Не стану.
