скачать книгу бесплатно
Первого мертвеца Джонас увидел через три дня после того, как сжег тот самый снимок. Покойник брел по отмели, а когда увидел фотографа, направился к нему.
– Помогите… молю… я со шхуны «Сильвия Мошер»… помогите…
Он не говорил – выбулькивал слова, но Джонас понимал его, к сожалению, понимал. У мертвеца был нереально, почти комично раздувшийся живот. Почерневшую шею опутывали веревки вен. Пустые глазницы утопленника заполнял мокрый песок.
– Помогите…
Джонас закричал, повернулся и помчался по песку в сторону станции. Он несся, плохо соображая, оставив у берега штатив с камерой. Мозг парализовал страх, алая пена, разум зациклился на мысли-команде «Беги!».
Мимо проплывали горбы дюн и встающие на дыбы лошади. Внезапно сквозь алую пену проник чей-то голос, он пел, и эта песня была похожа на холодный дождь, за пеленой которого прячется нечто непостижимое, уродливое и бесконечно злое.
Джонас обернулся и увидел, что мертвец идет следом. В каких-то десяти-пятнадцати шагах. Покойник протягивал к нему беспалую кисть.
Фотограф захрипел и побежал быстрее, хотя думал, что быстрее уже не сможет.
– Джери! Откройте! Джери! – Джонас забарабанил в дверь. Он почти не помнил, как добрался до станции. Он задыхался.
Через двадцать минут, сидя на кухне инспектора, Джонас пытался убедить себя, что виной всему солнце и переутомление.
– Вы ведь знаете историю острова. Сейбл коллекционирует кораблекрушения, как нумизмат монеты, – говорил Джери, устроившись на стуле напротив Джонаса. История Джонаса не удивила Джери: мертвец не произвел на инспектора должного – хоть какого-нибудь – впечатления. – Пейте, Джонас, это поможет.
Фотограф сделал глоток. Виски обжигал и действительно успокаивал. Сотня-другая таких стаканчиков наверняка решила бы все вопросы.
Эта мысль, несмотря на соблазнительность, была… не его.
Джонаса передернуло. Он действительно видел молящего о помощи мертвеца, или ему показалось? Безумие запечатленных в памяти картинок было слишком выпуклым и нереальным.
– В песке острова столько человеческих костей… – Инспектор заглянул в глаза Джонаса и чему-
то кивнул. – Призраки? Привидения? Почему нет? Это место идеально подходит для них. А еще для стрессов и странных мыслей.
– Но я… Меня не пугают все эти утонувшие корабли…
Не пугали до этого дня.
Джери поднял руку:
– Да, да, я знаю, что вы сами захотели приехать сюда, что были здесь счастливы в своей работе. Но – вы знали о порче, проклятии острова. И ваш разум воспользовался этим, выбрав момент слабости и превратив информацию в жуткое видение. Не вы первый и, боюсь, не последний. Прошлый смотритель покинул остров по схожей причине.
– Он… кого-то видел?
Инспектор кивнул.
– И слышал… Моряки, да и многие местные, по-прежнему не любят остров, даже несмотря на то, что последнее судно Сейбл слопал сорок три года назад, в сорок седьмом. Полакомился пароходом «Манхассент». Мы сняли проклятие. Лучи маяков видны за пятнадцать морских миль, в эфире постоянно слышны сигналы радиомаяка. Сейчас это заповедная зона, достояние Канады…
Какое-то время они молчали.
– Вы читали о том, что Сейбл движется? – первым заговорил Джери. – Остров меняет очертания. Сильные течения – Гольфстрим и Лабрадорское течение – сталкиваются, размывают песок здесь и намывают там. Благодаря этому Сейбл развивает безумную для куска суши, прикрепленного к мощной тектонической плите, скорость: двести метров в год. Он кочует на восток, двигаясь быстрее океанского дна. Геологи до сих пор хватаются за головы. Некоторые скорее склонны поверить в то, что остров – это живой кремниевый организм, таинственное существо, чем объяснить его неуклонное движение.
Следующие четыре дня Джонас провел на станции. Он не мог решиться на что-либо: уехать или продолжить фотографировать. В сердце фотографа поселилась липкая тревога, по ночам ему снился тот самый снимок, он приближался, точно огромный плакат на трассе, и прятавшаяся за лошадьми темнота разъедала мускулистые тела, просвечивала сквозь ребра… Джонас просыпался с криком, но, помимо снов, ничего не происходило.
Четыре дня.
А потом он увидел шхуну «Сильвия Мошер».
Судно поднялось из песка между электростанцией и метеостанцией и осталось стоять на киле. Сломанные мачты окутывал мерцающий свет, а вокруг бродили мертвые матросы. Они молили о спасении. Когда фонтаны песка ослабли, а небо очистилось, Джонас почувствовал что-то похожее на облегчение. Потому что, потому что
(щелк)
он знал, что рано или поздно Сейбл снова заговорит с ним. Песнями или видениями – какая разница? – но заговорит. И в этом ожидании хранился настоящий ужас, расшатывающий нервы, парящий над головой черной птицей. Если ждать слишком долго, можно сойти с ума. Или пропустить сотню-другую стаканчиков виски.
На следующий день к нему подошел обнаженный мужчина с блестящей кожей, красными жабрами и перепонками между пальцев.
– Я съел королеву русалок, – сказал призрак и захихикал.
Фотограф захихикал в ответ.
Через две недели, когда колеса самолета оторвались от острова, Джонас сидел спиной к иллюминатору, баюкал в руках початую бутылку виски и что-то напевал под нос о залитом кровью подиуме и длинноногих моделях с отпиленными ступнями.
Сейбл подпевал.
Быстрые сумерки
Ночь перед стартом Юрий Таболин провел в неясных обрывочных сновидениях, однако после подъема, в четыре тридцать, чувствовал себя вполне бодро и свежо. Он представил, что впереди напряженный день. Что в этот раз он доедет до стартовой площадки, поднимется на лифте к люку в бытовой отсек корабля… «Клизму делают всем, а летят только основные», – шутил Семен Павлович Мунх, командир дублирующего экипажа. Таболина подобные шутки нервировали. Вечно вторые! Лестница в космос – вот она, прямо перед носом, но им дозволено лишь потоптаться у нижней перекладины и отправиться восвояси.
Мягкий сухой пар обволакивал тело. В бане, лежа на полке, Таболин закрыл глаза и стал ждать, когда до него дойдет очередь на «стерилизацию». Космонавты обоих экипажей перекидывались короткими репликами; мыслями все были уже в полете.
На Таболина легла тень врача, в запрокинутой бутылочке булькнуло.
– Варвар ты, Алексеич, – сказал Таболин; спирт испарялся, отбирая у кожи тепло. – Внутрь надо втирать.
Влажная губка прошлась по засохшему ожерелью из крошечных ранок на предплечье. Дублер открыл глаза.
– Не чешется? – спросил врач. Его узкое лицо выражало совершенную безучастность.
– Нет, – соврал Таболин. Зудело так, что хотелось содрать кожу.
– Хорошо. Перевернись.
После обработки Таболин получил герметичный пакет с чистым бельем. Космонавты побрились, умылись и влезли в тренировочные костюмы; основной экипаж уложил гражданскую одежду в сумки, которые отвезут их семьям дублеры.
В гостиничном номере Таболин поборол ставшее привычным чувство разочарования и тепло пообщался с ребятами из первой тройки. Когда-нибудь подбадривать и напутствовать будут его. В комнате толпились врачи, методисты, начальники. Мунх сыпал анекдотами. Вася Кравуш, запасной космонавт-исследователь, по-женски звонко хохотал. Опрокинули по бокалу шампанского, заместитель начальника ЦПК выдохнул: «С богом!», и все вышли в коридор. Основные расписались на двери номера, в котором жили перед стартом. От вспышек блицев Таболин зажмурился.
Автобусы – с прогретыми двигателями – ждали во дворе гостиницы «Космонавт». Оба экипажа выстроились на крыльце в ожидании сигнала. Из динамиков громыхнуло: «И снится нам не рокот космодрома…»
Прошлой ночью Таболину тоже снился не рокот космодрома. Не было в сновидении и зеленой, зеленой травы. Зато была плесень – серое, шевелящееся, зовущее нечто, под которым с трудом угадывались приборы, переборки, иллюминаторы… люди?.. Он несколько раз просыпался, растирал кисти, сжимал и разжимал пальцы – ужасно ломило суставы, а потом снова срывался в это серое, шевелящееся, зовущее…
За спиной щебетал персонал гостиницы. Таболин шагал слева от командира (Мунх широко улыбался), Кравуш справа. В затылке Таболина разрасталась боль, зерно которой посеял всплывший в памяти кошмар. Пятьдесят метров сквозь коридор из приветствий – и они в автобусах.
Таболин будто расщепился. В его мечтах на борту автобуса, в который он поднялся, было написано «Звездный», в реальности – «Байконур».
«Байконур», транспорт дублеров, включил синий проблесковый маячок и тронулся следом за «Звездным». Автобусы и кортеж сопровождали милицейские машины. Прощаясь с Ленинском, колонна двинулась в сторону космодрома. До старта оставалось шесть часов.
– Но мечтаем скорей этот город покинуть… – пропел Мунх, расшторивая окно.
– Чтоб потом вспоминать, вам не понять почему… – подхватил Кравуш.
Таболин вспомнил другие строки из той же песни: «И гордимся мы им и его ненавидим. Он запомнится нам, этот город в песках [7 - Песня «Неизвестный город (городу Ленинску)» Александра Калистратова.]». Но озвучивать не стал. Причины для ненависти перевешивали.
Времена, когда Ленинск, как пелось, стоял в пустыне белой сказкой, давно прошли. После перестройки из прибрежных и степных аулов в город хлынули казахи, городская власть перешла к гражданским, армию сократили – все зашаталось и рухнуло, как развалившаяся на старте ракета. Начался разбой. По некогда чистым спокойным улицам пронеслась стая хищников. Парки высохли. Сгорели Дом офицеров и детский сад. Потемнели обелиски. Но разграбленные квартиры пустовали недолго. Ленинск стал опасным. По слухам, в черте города находили изуродованные трупы. Такое могли сделать звери, но могли и люди. Таболину часто снились разные мерзости. Изувеченные до неузнаваемости останки, словно человека вывернули наизнанку и вытрясли внутренности. Таболин даже чувствовал страшный смрад – в кошмарах, которые были не совсем кошмарами, потому что… он почти не боялся.
Колонна медленно потекла через КПП. Взгляд Таболина путался в спирали Бруно, что тянулась поверху бетонного забора. Космонавты жили как заключенные. Это и спасало.
Степь полыхала ярко-красным. Маковое море накатывало с двух сторон.
Сколько еще до «двойки» [8 - Площадка № 2, группа сооружений стартового комплекса.]? Час, меньше…
Таболин уткнулся лбом в дымчатое стекло и попытался представить, какие мысли витают в салоне первого автобуса. Что испытывал бы он на месте тех, кто ехал «в один конец»? Опустошающую радость? Смутную тревогу? Или окрошку из этих чувств? По телевизору крутили специально подготовленный видеофильм. Никто не обратился лично к дублеру Таболину, не напутствовал просто и искренне, лишь мелькнула (в памяти) фотография матери и отца, а затем на экране всплыло бодрое и усатое лицо Леонида Якубовича.
Стеклянные перегородки отделяли салон от входных дверей, у каждого борта стояло по шесть кресел, вентиляционная магистраль предусматривала подключение скафандра. В автобусе свежо пахло чем-то цветущим, отнятым у внешнего мира. Маками?
Колонна ушла с трассы влево и остановилась около монтажно-испытательного корпуса второй площадки. Последним из «Байконура» вышел Таболин.
Во время завтрака в МИКе он, молча уплетая красную икру и прихлебывая чай, поглядывал на командира первого экипажа. Тот не притронулся к еде, лишь взял со стола пучок зелени, кажется, петрушки, понюхал и завернул в пакет. Повезет на станцию – Уссаковскому, Алиеву и Рюшину, отвыкли ребята от вкусов и запахов, а на Землю не скоро, большие дела ждут… Подумать только, Луна…
Луна!
Четыре месяца назад автоматические модули ЛОМ-1 и ЛОМ-2 (Таболин слышал несколько забавных версий того, как утверждали аббревиатуру Лунный обитаемый модуль) прилунились в кратере Шеклтон. Их дистанционно разбудили с орбиты: трудитесь в поте систем и механизмов. Модули выгрызали из тени кратера водный лед. Впитывали высокими куполами солнечную энергию – спасибо «пику вечного света» [9 - Точка на поверхности космического тела внутри Солнечной системы, которую всегда освещает Солнце (за вычетом затмений).]. Поддерживали оранжереи и бассейны с бактериями. Накапливали, измеряли, подготавливали, извлекали из недр. На РКС [10 - Российская космическая станция.] контролировали работу и корректировали параметры, в ЦУПе не могли нарадоваться цифрам и графикам, особенно с полигонов по добыче полезных ископаемых. Пришло время первой экспедиции – меньше чем через месяц шлюзы первого и второго ЛОМов откроются перед человеческой настойчивостью.
Таболин ощутил укол зависти, дергающую боль бессилия. Запасной, вечный запасной… Интересно, испытывал ли что-то похожее Нелюбов [11 - Григорий Нелюбов, второй дублер Гагарина; свел счеты с жизнью.]? У Таболина гудела голова, болел позвоночник.
– Перекур? – спросил Кравуш, молодой, русоволосый, преисполненный надежд: не на сегодня, так на завтра. – Тринадцать минут в запасе.
Таболин кивнул, дублеры направились в курилку. Похоже, Кравуша тоже мучила мигрень – парень массировал виски.
Дальше – снятие электрокардиограмм, измерение давления. Космонавты переоделись в стартовое белье и полезли в «доспехи». К новому дизайну модифицированного скафандра Таболин успел привыкнуть во время тренировок в гидроневесомости. Серебристый, многофункциональный, с более гибкими плечевыми, локтевыми и коленными частями, с упакованной в рюкзак системой жизнеобеспечения. Внутри скафандра уместился бы и человек гораздо крупнее дублера, но неудобств это не доставляло; пространственный шлем имел необычную форму, вытянутую в лицевой части. Таболин устроился в ложементе. Техник занялся проверкой скафандра: «Норма… норма… норма…» – словно сигнал датчика, а не голос живого человека. Герметичность, системы жизнеобеспечения – все в норме. Да и бог с ними, ему-то зачем? После проверки в скафандрах останется лишь первая тройка, а запасные облачатся в комбинезоны.
Дальше – беседа через стекло с большими людьми, беглое общение с журналистами.
Встали. Основные повернулись к дублерам. Командир первого экипажа хлопнул Таболина по плечу. Дублеру почудилось, что по небритому уставшему лицу командира прошмыгнули бугорки плоти, какие-то темные опухоли. Таболин не стал потакать – чему? галлюцинации? – и отвел взгляд.
Космонавты вышли из МИКа и под шквал аплодисментов погрузились в автобусы.
– Сегодня они, завтра мы, – довольным тоном сказал Мунх, и «Звездный» с «Байконуром» тронулись с места.
Колонна проползла сквозь кричаще-машущие шеренги. Таболин ласкал взглядом ракету-носитель; ракета высилась на старте. По дороге стелился туман, плотный, слепой, быстрый – вскоре Таболин мог различить лишь первый автобус, смутное подмигивание проблескового маячка. Космодром исчез. По стеклу поползли капли дождя.
Кортеж остановился. Передние двери открылись. Дублеры вышли из автобуса и стали мочиться на заднее правое колесо. Гагаринскую традицию надо чтить. Таболин с трудом выдавил на резину несколько капель, повернул голову и отметил, что в «Звездном» не опустили шторки. Странно. Правда, рассмотреть что-либо сквозь дымчатое стекло он не смог.
Основные стояли в скафандрах, приоткрытых ниже пояса. Первыми отстрелялись бортинженер и космонавт-исследователь. Командир не спешил. Прежде чем подняться в автобус, он повернулся в сторону Таболина, и у дублера перехватило дыхание. Клювообразное забрало было поднято, и на фоне темного, почти черного лица горели желтым огнем нечеловеческие глаза. Вспышка головной боли ослепила Таболина.
Когда он снова смог видеть, на обочине возле «Звездного» никого не было. Автобус не трогался, двери оставались открытыми. Белесое марево окутало серебристый кузов с оранжевыми и белыми полосами. Прямоугольные фары глядели глазами зверя. На мгновение Таболин снова увидел того, кто еще несколько минут назад был командиром первого экипажа, – уродливое лицо приникло к стеклу, оскалилось и пропало, и в тот же миг одновременно раздались выстрел и безумный крик. Таболин закрыл лицо руками, но продолжил смотреть сквозь пальцы. Вглядываться в дымку.
В салоне «Звездного» прозвучал еще один выстрел. Третий. Звуки борьбы. Таболин увидел, как из автобуса выскочило горбатое существо, чистое безумие. Тварь бросилась на четвереньках в туман, затем вскочила на ноги, и тогда грянул новый выстрел – и существо упало.
Таболина втащили в салон. Двери «Байконура» захлопнулись. Он упал (или его усадили) в кресло и открыл глаза. Лицо было мокрым от дождя и слез.
Шум бойни стих.
– Поехали! – крикнул кто-то из сопровождающих.
Автобус дублеров тронулся, объезжая «Звездный», точно место аварии. Возглавляющая колонну милицейская машина сдала назад и замерла между первым и вторым автобусом. Открылась передняя пассажирская дверца, почти сразу упершись в борт автобуса № 1. В щель просунулся автомат, затем – странный шлем, больше похожий на проволочную клетку с бритой головой внутри, и наконец – весь хозяин бритой головы, облаченный в снаряжение для дрессировки собак; он выбрался на крышу машины и взял окна «Звездного» на прицел…
– Что там? – громко спросил Мунх. – В кого стреляли?
– Ни в кого, – отрезал плотный человек в гражданском, в руке он сжимал пистолет – небрежно, у бедра, будто сигарету, о которой забыл. Таболин не помнил этого человека: ни кто такой, ни когда сел в автобус. – Как приедем, влезайте в скафандры.
Другая милицейская машина прошла левее. Ослепительно светили фары, помаргивал синий маячок. Сейчас включат сирену, которая яростно заклекочет… или уже включили, но он не слышит?
«Звездный» остался позади. Стоит. Так. Так. Так… что же случилось?!
Таболин стиснул ладонями виски. Суставы крутило, словно он дожил до артрита.
Слева и справа выскакивали из тумана голые, угрюмые, блестящие влагой кустарники, озаряемые огнями фар и прожекторов. Автобус потряхивало – водитель спешил, превышая установленную скорость. Сзади, точно на привязи, шла еще одна милицейская машина с красно-синим ореолом над мокрой крышей.
Вдруг подвижное молоко тумана расступилось, и придвинулась стартовая площадка с колоссом ракеты. Таболин осознал, что произошло. Не причину, а следствие. Случилась непредвиденная ситуация (он легко согласился сам с собой, что стоит думать о выстрелах, криках и горбатом существе именно так – как о непредвиденной ситуации), но запуск должен состояться. Автобус № 2 не возвращался на смотровую площадку, а…
Это было похоже на сон. Впрочем, за последний месяц сны сделались ярче реальности, так что Таболин не сильно терзал себя вопросами. Думал о другом: теперь они – основные. Они полетят.
Он – основной! Он – полетит!
Сердце наполнилось радостью, притупилась боль – в руках, позвоночнике, голове. Он оглянулся на коллег, но увидел нечто похожее на улыбку лишь на лице Кравуша. Круглолицый Мунх был мертвенно бледен и неподвижен.
Мгла осталась позади. Дождь закончился.
Никто с ними не прощался, не желал удачи. Не было и привычной толпы, вспышек блицев. К подножию ракеты их сопроводил человек с пистолетом.
– Делайте свою работу.
Таболин не возражал. Его мысли занимала орбитальная станция.
Вокруг ракеты клубился пар. Лифт поднял их к площадке – и вот уже техники помогают бывшим дублерам забраться внутрь. Таболин протиснулся в спускаемый аппарат и упал в кресло. Кравуш кряхтел, затягивая привязные ремни. Мунх смотрел на Таболина – хотел что-то сказать, спросить, поделиться безумными догадками, но молчал: их слушали по радио.
Предстартовый осмотр занял два часа.
Наконец вибрации ракеты усилились. Сердце дублера забилось быстрее. Таболин почувствовал прощальное движение кабель-мачты, корабль задрожал, как живой организм. Отошла мачта «земля – борт». В шлеме звучал голос инструктора, заглушаемый гулом двигателей:
– Контакт подъема!
