скачать книгу бесплатно
Петр вздохнул:
– Эс, ты сам веришь в то, что говоришь? Какой он, по-твоему, с хвостом и рогами?
– Я, брат ты мой, его, к счастью, не видел. Но верь мне, были люди, которые видели.
– Тогда считай, я еще к этому не пришел.
– Вот-вот, это тебе враг и говорит. Но чтобы прийти, нужно идти. А ты же не идешь.
4
Учредитель «Святоградских ведомостей» Георгий Эмильевич съездил в Финляндию. Он вообще – спасибо, деньги позволяли – часто катался в Европу, считал себя проевропейским человеком и как мог старался европеизировать подвластное ему средство массовой информации. Европеизирование состояло в том, что Двадцать третьего февраля в редакцию приглашали стриптизершу; проникшийся идеями шефа фотограф Санёк пробуравил в мочках ушей тоннели диаметром в мизинец, а сам Георгий Эмильевич велел называть себя просто Жорой.
К слову (снова спасибо деньгам), раз в год медиа-магнат устраивал в загородном санатории двухдневные журналистские посиделки под названием «Медиа-бросок» – совершенно бесполезную болтовню с докладами, кофе-брейками[6 - Короткие перерывы в ходе официальных мероприятий для отдыха и неформального общения.] и отмеченными символикой мероприятия шариковыми ручками. Посиделки квалифицировались как международные. И не подкопаешься: журналист из Польши и телеоператор из Киргизии – вот они.
По случаю возвращения патрона утренняя планерка проходила под условным лозунгом: «Перелицуем “Святоградские ведомости” в таблоид[7 - Малоформатная газета со сжатым изложением информации, с броскими заголовками и большим количеством цветных иллюстраций.]». Чтобы потом никто не говорил, что не слышал, помимо журналистов в конференц-зал согнали дизайнеров, корректоров, сисадмина и менеджеров по рекламе. Рассевшимся за длинным столом сотрудникам раздали номера привезенной шефом пестрой финской газеты. С проектора на настенный экран подавались графики и диаграммы. Водя по ним лучом лазерной указки, Георгий Эмильевич вещал про тенденции в области газетного дизайна. Не жалел слов «макет», «контент» и «визуализация».
– Нельзя просто так взять и раскрасить черно-белую газету, – поучал босс. – Речь идет о принципиально иной композиционно-графической модели!
Первые месяцы работы в «Святоградских ведомостях» Петр простодушно покупался на эти упражнения в красноречии, но время шло, а издание как было посредственным восьмиполосником, так и оставалось. Теперь Авдеева разве что немного интересовало, верят ли в светлое будущее вечерки его коллеги или все эти турусы на колесах просто помогают им ощущать себя значимее.
Между тем коллеги лениво перелистывали рябые страницы финских газет, вполголоса обмениваясь «авторитетными» замечаниями. Лесная Красавица с выражением снисходительного профессионализма на лице зачем-то отчеркивала зеленым ногтем протяжные суомские[8 - Суоми – самоназвание Финляндии.] заголовки.
Помнится, когда Авдеев учился на филфаке, преподавательница истории КПСС приносила им статью одного всезнайки, подсчитавшего, сколько тонн бумаги и гектаров леса сэкономила советская власть благодаря отмене одной лишь старорежимной буковки «еръ». Выскочка Комарова тут же резанула, что лучше бы этот грамотей вычислил, сколько деревьев повалили наши зеки ради издания никому в таком количестве не нужных «кирпичей» Ленина–Сталина. Комарову тогда даже из вуза не погнали – на пороге уже топталась с невинной физиономией перестройка. А сейчас, отключаясь от начальничьей риторики, Авдеев поймал себя на совершенно идиотской мысли: если сократить все удвоенные буквы в финском языке – вот где будет экономия!
И еще подумалось – во времена его октябрятско-пионерского детства не проходило месяца, чтобы их класс не клянчил по квартирам макулатуру: учителя все уши прожужжали о том, сколько благодаря этой бумаге напечатают учебников. А теперь у него уже лет пять прессуются на балконе номера «Комсомолки» – и хоть бы один скаут заглянул! Да еще через день – полный почтовый ящик рекламных листовок: леса, что ли, в России стали быстрее расти?
– Дизайн газеты – не статичная субстанция! – потряс рукой Георгий Эмильевич, и красный луч зажатой в его кулаке указки изобразил в воздухе фигуру лазерного шоу.
Висевшие в простенке между двумя окнами часы показывали —учредитель заходил на пятидесятую минуту: за это время Авдеев успел бы написать полстатьи про оставшийся без света микрорайон.
– Если хотя бы десятая часть всего, о чем он говорит, воплотится, уже хорошо, – шепнула сидевшая рядом пожилая корректорша, симпатизирующая Петру как наиболее грамотному в редакции человеку.
– В общем, – стал закругляться учредитель, – важно, чтобы на данном этапе мы все усвоили – идея понимания газеты как визуального СМИ в мире становится все более актуальной.
Когда Георгий Эмильевич наконец удалился, сунув под мышку цветастую финскую периодику, а следом ускакали дизайнеры, сисадмин и менеджеры по рекламе, Лесная Красавица по-деловому призвала:
– Ну, пробежимся по прошлой неделе. Тимур! Пишешь про гастроли – надо указывать, во сколько концерты начинаются.
– Согласен, косяк, – прогнусавил субтильный Тимур, откидывая падающую на глаза челку. Этот журналист относился к тому типу парней, что в свои двадцать пять лет носят вязаные шапочки с огромным помпоном и рэперские, обвисшие до колен, джинсы.
Из нагрудного кармана криминального обозревателя Николая Рогова раздался дурашливый холопский голос: «Барин, почта пожаловала! Извольте прочесть». Вечно сонное роговское лицо потревожила улыбка, в неравных пропорциях состоящая из самоиронии и самодовольства, причем последнего было больше. Приподняв тяжелые веки, вальяжный газетчик отключил смартфон.
– Коля! – Чуткое ухо могло уловить в голосе Лесной Красавицы приблатненные нотки. – Твою статью про беременную десятиклассницу, которая с восьмого этажа бросилась, на сайт выложили?
– Еще позавчера, – снисходительно хмыкнул Рогов. – Сразу столько «лайков»[9 - Символы, которые используются для выражения одобрительной оценки материалов, размещенных в Интернете.]!
Когда Петру, еще не помышлявшему о журналистике, попадались криминальные статьи в «Вечорке», он думал, их автор – бывший милиционер, сменивший пистолет Макарова на компьютерную клавиатуру и теперь борющийся с оборотами русского языка столь же нерезультативно, как некогда – с нарушителями общественного порядка. Нет: оказалось, журналистом Коля работал всю жизнь.
Сейчас Авдеева подмывало объяснить утомленному популярностью Рогову, что, если любой первокурсник журфака, ничего от себя не прибавив, просто напишет в Интернете фразу: «Беременная десятиклассница бросилась с восьмого этажа», «лайков» набежит не меньше. Ну а уж если журналист не поленится и, оторвавшись от стула, съездит поговорить с родственниками и друзьями погибшей…
Тем временем главная редакторша уперлась глазками-точками в Петра:
– Интервью с пенсионерами – это мне назло?
– Конечно, нет, – сразу понял, о чем речь, Авдеев. – Но я же не могу писать про то, что хозяин супермаркета строит во дворе жилого дома автостоянку и вырубает деревья, которые еще в молодости сажали пенсионеры, а с самими людьми не поговорить.
– Это пенсионерское нытье так сажает газету, – расстроилась Лесная Красавица. – Что они могут сказать интересного? —Накануне – перед тем как поручить Авдееву этот материал – она полчаса сердечно слушала старушку, которая пришла в редакцию жаловаться на произвол бизнесмена.
– Уходящее поколение, – поддержал начальницу фотограф Санёк с дырявыми ушами. – Везде влезть надо! Город должен развиваться, становиться современнее. Инфраструктура! Я вон в Берлине был…
– Вот и надо многоуровневую стоянку строить, – возразил Петр. – Зачем площадку у стариков отнимать?
Вместо ответа Санёк, считавший Авдеева странным, пропел:
Дорогие мои старики,
Дайте я вас сейчас расцелую.
Лесная Красавица улыбнулась.
– И еще, – ткнула она в писателя пальцем. – Там у вас в статье «Волга» написано с большой буквы, а «мерседес» – с маленькой.
– Видите ли, хотя оба названия совпадают с именами собственными, «мерседес» – исключение из правил… – начала было отвечать за Авдеева сидевшая рядом с ним корректорша.
– Да-да, – перебила начальница, – я что-то такое слышала. Но когда марки машин рядом так по-разному написаны, смотрится плохо – нужно было одинаково.
При этом Лесная Красавица любила потрепаться о засилье непрофессионалов в журналистике…
– А в конце заголовка вместо слова «бесконечность» лично я поставила бы такой специальный значок – восьмерку на боку! – добавила она, для наглядности изобразив желаемое на полях газеты.
– А как называется такой значок? – спросил Петр.
– Это экзамен?!
– Лемниската. Учите матчасть, ведущий журналист Святограда!
5
Ее прозвище – Генка – получилось, скорее всего, из угловатого сочетания имени и фамилии – Евгения Бумагина. Лет с пятнадцати Генка начала мотаться автостопом в Питер – ездила, пока родители-геологи были в поле. Там, в городе на Неве, воткнулась в «систему»[10 - Примкнула к хиппи.]. Из-за своей чрезмерной полноты не комплексовала – вовсю носила расшитые цветами клеши. Про хайратник и феньки[11 - Атрибуты хиппи – налобная повязка и плетеные браслеты.] и говорить нечего. Но настоящей хиппи все-таки не стала – слишком трезвый ум мешал не замечать искусственность движения волосатиков в СССР.
В театральную студию Дома офицеров Генка пришла на неделю позже Авдеева. На день рождения подарила ему ужасного качества черно-белые фотографии битлов и кассету с записью «Abbey Road». Из ливерпульской четверки Петька слышал тогда только про Джона Леннона и Пола Маккартни. Ну, еще, умея сносно рисовать, однажды по просьбе одноклассника изобразил на его сумке надпись «The Bietlas». Что касается дрянного качества фотографий, в советские годы внимания на это не обращали. Увидав как-то одну из них на столе сына, Анна Антоновна наивно поинтересовалась: «Петюша, это твои одноклассники?»
Генка, которой выпало родиться на пять лет раньше Авдеева, жила интересной жизнью. Дома у нее тогда был клуб не клуб, салон не салон, но каждый вечер собирались яркие личности. Сидели в Генкиной комнате, курили, пили сваренный (ни в коем случае не растворимый!) кофе и разговаривали интересные разговоры – про «Сайгон»[12 - Неофициальное название кафе в Ленинграде, где собирались представители андеграунда и другая неформальная молодежь.], «Рокси»[13 - Первый рок-журнал в СССР, выходивший в самиздате.] и «олдовых»[14 - Бывалых, опытных.] хиппи, про Кьеркегора[15 - Кьеркегор С. О., датский философ, теолог и писатель, один из основателей философии экзистенциализма.], дао[16 - Одна из основополагающих категорий китайской классической философии.] и пьесу «В ожидании Годо»[17 - Абсурдистская пьеса ирландского драматурга С. Б. Беккета.]. Одни уходили, другие приходили. Много позже писатель догадался: родители-геологи терпели эти ежевечерние сборища потому, что понимали: дочку такой комплекции выдать замуж будет нелегко, а так – вдруг кто-нибудь да найдется. Не нашелся.
Юный Авдеев приходил под окно Генкиной комнаты, поднимался на цыпочки и барабанил ногтями по стеклу – ритуал, обязательный для каждого: если все начнут звонить в дверь, самые золотые предки не выдержат. Потом Петька шел направо, к подъезду, а Генка параллельно ему двигалась открывать. Стеснительно поздоровавшись с бумагинской мамой, Авдеев крался за Женей сквозь проходную комнату, где спиной ко входу и лицом к телевизору неизменно покоился в кресле нахохленный отец. К тому времени старший Бумагин уже вышел на пенсию и, пока не шибко сильно, взялся попивать – чекушку каждый вечер за ужином, пол-литра в воскресенье.
В маленькую, два на три метра, комнатенку набивалось по десять человек. Света не включали – в бронзовом, с изображением китайских иероглифов канделябре горели свечи. На магнитофоне крутилась бобина с Майком[18 - Михаил Науменко, автор песен и лидер советской рок-группы «Зоопарк».], со старых обоев смотрела привезенная из Питера афиша «Аквариума» – «Движение в сторону весны». Распахнутая форточка не успевала вытягивать сигаретный дым.
По мере того как Петька подрастал, собиравшиеся у Генки люди виделись ему все менее яркими, а их разговоры – не такими уж интересными:
– «Сарданапал, надменный азиат, зачем мой шарф служил тебе жилищем?»[19 - Строка из песни Б. Гребенщикова, основателя и солиста группы «Аквариум».] Какой образ – Сарданапал жил в шарфе!..
– Да нет же, Генка, не шарф, а шкаф!
– А-а, так я неправильно услышала! Жаль: «шарф» было бы глубже.
Зато Авдеев стал замечать вечно мокнущее в ванне Бумагиных белье, покрытый жиром кафель на кухне и блуждающих по дому кошек со свалявшейся шерстью – первых, которых ему, завзятому кошатнику, не хотелось погладить. В перестройку выбившийся в бизнесмены Генкин старший брат Дима сделал у родителей кое-какой ремонт. Первые полгода квартиру было не узнать, но потом все вернулось на круги своя…
Кстати, Христофоридис в этот рассадник передовых взглядов почти не заглядывал. Зато часто бывал тут бабник Январев. Однажды он даже завел с Генкой интрижку – так, из страсти к коллекционированию. А та, дурочка, влюбилась и долго страдала.
Иногда она рассказывала Петьке о своих романах – в основном с питерскими рок-музыкантами. Но одни умирали от передоза, другие уезжали за границу, третьи женились. Только не на Генке, а на фигуристых поклонницах. Все любят полных людей за доброту и веселый нрав, но мало кто видел, как размазывают они по лицу слезы бессилия.
Со временем Генкин клуб-салон как-то сам собой рассосался – парни обросли семьями, а умненькие очкастые девахи превратились в старых дев или матерей-одиночек: теперь вместо того, чтобы коротать вечера за чашкой кофе, они устраивали личную жизнь или проверяли у детей уроки. Много лет не заходил к подружке и Авдеев – они случайно сталкивались в городе да переписывались в Интернете.
Сейчас ему было приятно, снова приподнявшись на цыпочки, поскрестись в окно. Потом они с Христофоридисом прошли направо к подъезду, подождали, пока им откроют.
– Да ты еще крепкий старик, Христофор! – толкнула Генка Эсхила в плечо кулаком – пухлым, как надутый целлофановый пакет.
К ногам Авдеева сразу прильнул ласковый зачуханный котюня. В проходной комнате в кресле по-прежнему кемарил еще сильнее нахохлившийся папа. Знакомая келья была оклеена теми же, что и тридцать лет назад, обоями; со стены парусом свисала порыжевшая афиша «Движение в сторону весны», обещавшая выступление легендарной группы в ДК МИИТа. Если честно, Авдееву их музыка никогда особенно не нравилась – набор культурных кодов «для своих», и только. Но сейчас в комнате звучала именно она, и Петр слушал не без удовольствия. Писатель словно в прошлое перенесся, а этого иногда так не хватает. Вот, думаешь, посидеть бы вместе, как бывало, и начинаешь соваться по старым адресам. А люди стали другими: тот – подкаблучником, другой – жлобом, третий – чиновником. Экскурсию в прошлое портили монитор компьютера да стеллаж, где с магнитофонными бобинами в потертых коробках теперь соседствовали компакт-диски.
– Молодцы, что сегодня зашли, – завтра у меня эфир, – похвалила Бумагина, разливая по чашкам кофе. Прорези рукавов ее шелкового кимоно обнажали пудовые, как из гипса вылепленные предплечья. – Наших вообще никого не вижу, только вот Пита иногда, да Анатоль денег на опохмел забегает занять. Потом ботл вайна купит и ходит сияет.
– А ведь он мне звонил, – вспомнил Авдеев. – Говорит: «Петруся, дай телефон грека: пусть в церковь сводит, грехи на мне…»
– Это про какие он грехи? – Прежде чем сесть, Христофоридис выгнал из кресла старую, тяжелую кошку. – Что мать бьет?
– Зеков, говорит, в армии поубивал. У них зона рядом была: пятеро мазуриков сбежали и от ментов отстреливались. А командир знал, что Толян на стрельбу ходил. Ну, наш друг их всех и положил из автомата одиночными.
– Врет, может? – засомневалась Генка. – У него уж, поди, давно «белка» началась.
– Вряд ли, – возразил Авдеев. – Я сейчас вспоминаю – он когда из армии пришел, пытался про каких-то зеков рассказывать, а я внимания не обратил. Теперь вот плачет.
– Это в нем водка плачет, – заключил Христофоридис. – Он ведь мне не перезвонил: значит, протрезвел – и сразу каяться расхотелось.
Из колонок лился вибрирующий тенорок:
Здравствуй! Я так давно не был рядом с тобой.
Но то, что держит вместе детей декабря,
Заставляет меня прощаться с тем, что я знаю,
И мне никогда не уйти до тех пор, пока… [20 - Строки из песни группы «Аквариум».]
– Шифровка шпионская! – хмыкнул Авдеев.
Генка ринулась на защиту:
– Ты просто его не понимаешь!
– Ну хорошо, о чем эта песня? – поддержал друга Эсхил.
– А о чем детские воспоминания? Сны? О чем рассвет над рекой?
– Так все можно оправдать, – не согласился Петр.
– Не будем трогать Б. Г.[21 - Псевдоним Б. Гребенщикова.], – пацифистски предложила Генка. – Так ты, Христофор, значит, фильм про греков снимаешь?
– Угу, – причмокнул режиссер. – Сейчас в Геленджик собираюсь. Заодно и родственников повидаю, у меня ведь одна часть предков – выходцы из Константинополя, другая – из Понта. Все, спасаясь, в Россию бежали. Прадед по линии отца в конце девятнадцатого века приехал из Трапезунда с фамилией Кер-оглы, я вам рассказывал. До этого он криптохристианином был. Вопрос на засыпку: кто такие криптохристиане?
– Кажется, что-то подпольное, – зажмурил один глаз Петр.
– Эх ты, писатель! Почти все греки, жившие под гнетом турок, носили их имена и фамилии, но тайно исповедовали православие. Греков насильно заставляли ислам принимать, отбирали у родителей детей, убивали за вероисповедание. Но были и те, кто предпочли принять мученическую смерть, нежели отречься от веры.
«Начинаем греческую басню. Внимай, читатель, будешь доволен», – подмигнула Петру Бумагина.
– Ваша ирония, дорогие мои, тут неуместна, – бросил взгляд исподлобья Христофоридис. – Часто даже те современные люди, которые считают себя православными, думают, что святость – это предназначение свыше и что когда-то для святости были другие условия. А раз так, зачем стараться, ходить в храм, держать посты и не блудить? Для чего напрягаться, если святым все равно не станешь? Но я хочу показать, что святые такие же, как мы, и было это не так уж давно. А российские мученики, которые пострадали после революции! Они жили не в Византийской, а в Российской империи, но также становились криптохристианами, мучениками за веру Христову.
– Эс, руку на сердце – ты сам смог бы совершить подвиг во имя веры? – спросил Петр.
– Не знаю. Сейчас скажу – смог бы, а до дела дойдет…
Авдеев заметил, как Генка подавила зевоту.
– Брысь, Живро! – ободрилась она, когда вспрыгнувший на журнальный столик бомжеватый котенок начал обнюхивать сахарницу.
– Живро – это, наверное, какой-нибудь рокер французский? – предположил писатель.
– Живро значит «живу в России», – отчеканила Генка.
Петр усмехнулся:
– А ты не очень любишь Родину.
– Да, Пит, я не патриот и этого не скрываю! – По нарочито спокойному тону Бумагиной Авдеев догадался, что наступил на больное.
Генка закурила следующую сигарету, Христофоридис прикурил у нее, и в комнатушке сразу стало труднее дышать.
– Патриотизм – это ложь и фарс, – ответила Генка на вопросительный взгляд Эсхила. – Им прикрываются люди, неспособные мыслить и творить. – Она взяла со стеллажа цитатник для работников телевидения и радио, полистала его. – Вот: «Душа и суть того, что обычно понимают под патриотизмом, есть и всегда была моральная трусость»! Не кто-нибудь – Марк Твен сказал.
– Ты передергиваешь, – указательный палец Авдеева задвигался, как автомобильный «дворник». – В Америке тогда негров линчевали и гражданская война прошла, а самого Марка Твена цензуре подвергали, вот почему он так сказал.
– Нет, пиплы, как хотите, а патриотизм – такое же мракобесие, как и религиозность.
Эсхил посмотрел на Генку глазами строгого карточного короля:
– А что ты вообще знаешь о подлинной вере и о Боге, чтобы так говорить?
При слове «Бог» обычно добродушное Генкино лицо затвердело – схватилось, как бетон на морозе:
– Я уже знаю со слов Пита, что ты на православии завернулся.
