скачать книгу бесплатно
– Восемь-Ноль? – Юрик удивился, потому что всего несколько раз слышал об этом бункере, одном из самых далеких, но никогда там не был. Возможно, он и поехал бы, но таких рейсов на его памяти не было.
–Давай, брат. Засыпай. Тяжелое это…
– Надежно. Надежно… – сказал Юрик и почувствовал, что его глаза и голова давно готовы спать, а кулаки стучать в железные стены, от боли и отчаяния, которые тем сильнее во сне. В котором ты точно знаешь, не можешь от себя скрыть: ты еще не нашел то, что ищешь.
Глава 3. Мак Нагорски
Мак давно перестал принимать жизнь всерьез. Только одно не давало ему покоя. Точнее, не одно. Вообще-то, не давали покоя две вещи. Первая: он старый. Не в смысле «эй, старик, ты че раскис», а реально, до жути старый. Наверное, самый старый среди водил.
Такой старый, что каждый раз, когда заднюю ось носило, а матушка-кочерга скакала, норовя вдарить ему, как будто была живой мстительной сукой, вечно следящий за водилой «не расслабляйся», Мак чувствовал, что реально постарел, в смысле – он до хрена давно делает это дело.
Да… Мак уж временами мечтал, чтобы зад стащило, поволокло потаскушку вперед, да так, чтобы та обогнала тамбур, кабину, а потом и эта чертова хрень, вот уж как сотни лет (хотя, всего-то тридцать-сорок), сыплющаяся на эту дерьмовую Землю, встала, встала не вдоль, а поперек. И тогда бы Мак зажмурился, а его правая нога до отказа вдавила педаль. Чтобы рычаг заплясал как бешенный, и весь этот чертов грузовик пошел закрутился и затрещал к такой-то матери.
Короче, на языке водил, крикливом и простом, не терпящем всякой хрени, Мак бы сказал так: На хрен это дерьмо! Ось поперек, педаль в пол!
Наверно, примерно тоже самое хотел сказать Гув Мердок и, надо сказать, сказал. Этот заносчивый сукин сын, талантливый водила, как будто рожденный быть водилой – все сказал. Всем показал!
Это надо ж! Найти в потаскушку цистерну с водородом. Ладно, что найти. Прицепить, да поехать, да подорваться. И чтобы увидели!
Эх-х… мала-дца, Гув! – пытался повеселить себя Мак, но не получалось.
Вместо веселья, внутри зашевелилось кое-что другое. Он сделал движение, от уголка глаз к виску, ногтем большого пальца, хотя и знал, что выирать там нечего.
***
Да, Мак перестал принимать жизнь всерьез. Он не мог пустить ни одной капли, даже по поводу Гува, можно сказать, своего ученика. Ни по поводу кого-то еще. Ни по поводу себя тоже
Только разве что… да, по поводу этого. Хоть и чушь это была, хрень собачья, пустяк.
Но, это была вторая штука, сразу после той первой, про старость, что он, Мак, а на самом деле Максимус (но, кто же оставит такое имя, если ты водила тяжелого грузовика) мечтает о кое-чем, мечтает давно, так же давно, как и не принимает жизнь всерьез.
Это была картинка. Можно сказать, обрывок, клочок. Жалкий листок, который он когда-то нашел, за козырьком своего первого грузовика, в честь которого он себя и назвал: Мак. Точнее, в честь которого он сократил свое имя, свой позывной. От Максимуса к Маку – простая дорожка, если передатчик на рейсе трещит и щемит.
На той картинке он увидел кое-что странное. Он увидел грузовик. Почти такой же, в котором он эту картинку и нашел, но совсем другой. Его старина-восьмиосник, как будто, пережеванный и выплюнутый, с ворохом металла на бортах, отваливающихся и скрипящих, да весь черный, на капоте, в зарослях от горящего масла. А тот, на картинке, был такой, как будто, как… – Мак, вспомнил, как первый раз крутил жалкий обрывок и не знал, как объяснить что-то, с чем он столкнулся.
Грузовик на картинке светился! Причем, не только снаружи, но и изнутри. Но, было еще кое-что. Еще чуднее!
На капоте, святящемся, без черноты и масляной гари и ошметков металлической чешуи, лежал человек.
Нет, не труп. Тот был живой. Это было видно по тому, как тот подставил руку под голову, чтобы смотреть вперед. Но, взгляд его не был таким, какой был у Мака или других водил, когда они всматривались в хлябь, стараясь определить, где там, среди черного дыма и кусков льда и пепла, подсвечивает «пятерня» леталы.
Нет… тот человек, на сверкающем капоте, вроде как, отдыхал, всматриваясь вперед. Всматриваясь куда-то… Куда? В неизвестность. Если только это была неизвестность!? Нет, не похоже… но, что это?
Любой водила знает, что во время рейса, он всматривается… куда? В неизвестность, куда же еще.
Стоп-стопэ, Мак! Харе! Не гони, не ерзай осью, не трави газ, не ори ты на суку-матушку-кочергу. Сукой она была, сукой и останется! Ты же знаешь, что эта картинка из прошлого. Так, что…
Но, ни в тот, ни в следующие разы, Мак так и не подобрал слов, после «так, что…». Они сами наклевывались, в общем-то, и даже сами произносились. Но, верить в них, Максимус Нагорски, отказывался даже сейчас. Даже сейчас, когда уже был почти стариком. Стариком!? Да ладно… ну, только если сравнивать с другими водилами.
Так, что… так, что… Так, что водилы из прошлого могли вот так лечь на капот тягача, всматриваясь вдаль? Просто лежать!? Просто смотреть? Остановиться посреди дороги и смотреть…
И это была вторая вещь, которая не давала ему покоя. Он хотел хотя бы раз, чтобы вот так, как этот сраный тип с картинки, остановить грузовик, вылезти, лечь на капот, подложить руку под голову, и спокойным взглядом посмотреть… куда?
Куда-то, хоть куда. В Даль! Спокойно смотреть. А не так, как смотрят они, ворочая руль, тяжелее стокилограммовой штанги, всматриваясь не вдаль, а в ближайшие десять метров и слабую «пятерню», прыгающую, еле видную на поверхность этой чертовой хляби.
***
Поэтому его так зацепил этот молодой водила, Юрик, напарник Гува, когда он скрежетал зубами и говорил про какой-то край, где или, после которого, есть другая жизнь.
Он узнал себя. Когда он, то и дело, перед рейсом, доставал картинку. Потом, доставать уже было не нужно, Мак и так ее мог воспроизвести перед глазами, в любое время дня и ночи, где бы он ни был. И смотрел на нее, настоящую или воображаемую, пока старался удерживать ось к оси всех тех рейсов, которыми он шел. Все потому, что видел, точнее надеялся – где-то есть такое место, со сверкающими грузовиками, без хляби. Где можно просто так остановиться, лечь на капот и всматриваться в даль, а не в неизвестность.
Может этот парень, этот Юрик, ища свой край земли, тоже чего-то хочет, кроме порции масла в начале рейса и фляги – в конце!?
Может, не только он, один, уже старый, но так и не задушенный всей этой чертовой хлябью и отчаянием, Максимус Нагорски, хочет увидеть жизнь и Землю другой!?
Такой, какой, судя по рассказам, которые быстро распространились между бункерами, показал ее Гув. Да, рассказы… это водилы только в рейсе немногословны, чтобы не отвлекаться, а уж за флягами… такой, какой показал ее Гув Мердок. На пару минут разогнав хлябь, очистив поверхность. Чтобы все увидели, что где-то внизу, есть Земля, по которой можно ходить.
По которой можно не гнать тягачи, один за другим, в колонне, ось к оси, всматриваясь в неизвестность, выставляя сорванные потаскушки новичков, обратно в колонну. Где можно ехать на грузовике. А потом остановить его в любой момент, без риска быть похороненным под метром грязного льда с пеплом, этой чудовищной массы, которую они называли то хлябью, то перхотью Земли.
Вот, просто так остановиться, выйти… забраться и лечь на капот, и лежать, сколько угодно, всматриваясь и, видя даль. Даль, которая…
Может, этот мальчик бредит краем Земли не просто так? Может, такой есть!? А там есть все это?
Но, в тот вечер не удалось как следует поговорить. Юрик, понятно, еще не отошел от того, что случилось с Гувом.
Ну и ладно. Мак был спокоен. Он знал, что рано или поздно, Юрик появится в их дальнем, мало кому известном, Восемь-Ноль. Он был уверен, что такие, как Юрик, как и он сам когда-то, не успокоятся, пока не доберутся.
Куда!? Не понятно.
Но, утром уехал с другим рейсом, чтобы потом вернуться в позабытый всеми, Восемь-Ноль. И ждать.
Чего? Он не знал.
Глава 4. Шесть-Ноль
Утром Юрик с трудом проснулся. Оказалось, растянулся, заснул прямо на длинной грязной скамье, тянущейся вдоль стены у столов Шесть-Ноль, как масленщик или летала.
Хотя, водилам полагались отдельные места для сна, как их называли, «плечи». Никто не знал, почему «плечи», кто-то говорил, что вроде, старое название. Но плечи были не так уж плохи. Из старых контейнеров, составленных один к другому, тех, которые не годились на погрузку или были не по размеру.
Ну и еще, водилы могли вдоволь стучать там по стенкам. Пусть эхо разносилось дребезжащим «бам-с…бам-с», зато обитателям бункера было не так страшно. По этому звуку, они узнавали, что это не что-то хреновое падает с неба, вот-вот взорвет их единственное укрытие, а просто один из тех героев, благодаря которым они все еще едят, пьют, крайне хреново, но как-то выживают, – сходит с ума. После того, как привез им то, благодаря чему они спят, едят и хреново живут.
Во всех бункерах, все знали. В жизни водил мало, что существовало, кроме «движок-коробка-кабина» и «ангар-рейс-бункер». И это было сложно. И, такова уж жизнь водителей тяжелых грузовиков.
Вот поэтому, когда один из них не может уснуть, колотит в контейнер, который стал ему домом до следующего рейса, ему подносят очередную флягу, садятся рядом, гладят по волосам, говорят что-то.
И эти герои рейсов, суровые мужики с огромными руками и плечами такими, что и не поймешь, выше они или шире, скулят и жадно глотают то, что во фляге, лишь бы боль ушла. Лишь бы перед глазами перестала кружиться хлябь, а в руках дрожать тяжелый, как две штанги, обрубленный кусок железа, руль их грузовика, а у правой руки сходить с ума чертов штырь, способный проломить лист железа, который они почему-то называли матушка-кочерга.
***
Но, в ту ночь, Юрик Ласкью, лучший из водил, не добрался до отведенного ему, «плеча», заснул там, где есть. А, очнулся, рядом на столе лежали две фляги, одинаково пустые.
Обычное дело, но… орал ли он что-то, колотил ли в стену, в стол, в того, кто случайно пришел посмотреть, что там с этим знаменитым, мать его, Юриком?
Нет, Юрик! Не орал. Не колотил! – сказал он сам себе и тряхнул головой. А зря он это сделал. Шесть-Ноль и так был уродливым, как самая поганая дыра. А тут еще, от тряски и дзинькающей боли, стал совсем как круговерть лоскутов, грязных, как вся жизнь столов и, тянущихся вдоль них, лавок, унылых и непригодных ни для того, чтобы сидеть и есть, ни для того, чтобы спать.
Пр-о-о-чь! – закричал Юрик. И от этого крика вспомнил, кому принадлежит вторая фляга. Тому щуплому старику, водиле, хотя по виду, больше похожему на масленщика или леталу. Но, водиле опытному. Еще как! Это он напоил его вчера, и это он рассказывал ему какую-то хрень, сначала про Гува, потом про тех, других водил, которые были раньше, когда-то.
Да кого это вообще интересует!? Раньше? Водила был и водилы нет. Это просто, как сама жизнь, как клич, вой, крик… в общем, слова тех, кто водит тяжелые грузовики: тяжелое – это надежно. И никаких сомнений. Это и так всем понятно.
Ух-х… А, ну! – он хотел потребовать еще флягу, но вспомнил, что уже утро, да к тому же, день следующего рейса. А значит, ни один масленщик, даже под страхом смерти, не принесет ему ни то, что флягу, а даже и воду, разбавленную пойлом.
Да и ему надо бы собраться. Что он там сказал этому старику!? Рассказал про то, куда он на самом деле хочет ехать?
Не… нет, что б тебе! – Юрик вспомнил, как почти заснул, когда начал говорить про край земли. И про нее, возможно. Хотя, нет, так он не мог набраться. Про нее он ничего не сказал. А про край земли… что ж, это может быть даже нужно. Кто знает, может старик что-то знает. Да-да! Знает! Может, он даже знает, где…
Юрик не додумал. Кое-как встал на ноги, покачал плечами, взмахнул руками, силы к нему вернулись.
Сегодня его ждал не очень трудный рейс. Пока их колонна оставалась здесь, в Шесть-Ноль, он должен был съездить с двумя новичками, забрать пару десятков контейнеров из Пять-Ноль, который был рядом. Из препятствий – только Жопошный Туннель, в конце спуска, страшный только со стороны. Опасный разве что тем, что если у кого заглохнет грузовик, он либо стянет кого-то вниз, если будет внутри колонны, либо сам скатится, если будет спереди или сзади. В любом случае, это не упасть в пропасть. Ну скатятся и скатятся. Поднимутся и поедут дальше.
***
Ну… – махнул он в сторону масленщиков, которые бегали вокруг его грузовика, сел в кресло, посмотрел через мелкие перекрестья проволоки и крупные от пластин-створок.
Сколько раз он всматривался туда, в эти разные клеточки, пытаясь определить, что впереди, на дороге, какая там хлябь. Закручивающаяся, как опрокидывающий буран или веющая, как сметающие порывы. Что там, что может убить его в следующую секунду. Где на поверхности из крошки льда и пепла, слабая желтоватая точка пятерни леталы. Который может и сам не увидеть, где под хлябью скрывается овраг или скала.
Сколько раз он, Юрик Ласкью, один из лучших водил тяжелых грузовиков, всматривался в эти перекрестья металла и видел только неизвестность?
А думал, что каждый чертов километр, проделанный с таким трудом, подвергая риску и себя, и грузовик, и все колонну, приближает его к тому, что он когда-то пообещал ей: найти край Земли, за которым все нормально, и есть другая жизнь.
Найти, доехать, добежать, да хоть доползти. Оставить там, на границе между этим ужасом и новой жизнью, свой тяжелый грузовик. Он ему там не понадобится. Она рассказывала! Обещала! Что там можно ходить пешком. Просто идти. Вот так!.. просто идти по Земле.
И ты приблизился к этому, Юрик!? Хоть на шаг? Ты стал ближе!?
Чтобы не отвечать, Юрик занялся привычной работой. Протянул все задвижки, проверил соединения, прокачал педали.
Ну-у… – закричал он, почему-то злой на масленщиков. Потом с силой натянул проволоку, так, что та заскрипела, рванул, что чуть не оторвал. Двигатель всхлипнул, а два носика масленок дернулись справа и слева от капота.
Накрутил пуск еще раз, дернул опять. На этот раз, не так сильно, но как надо, с выволочкой в конце.
Двигатель всхлипнул и чихнул. Да и масленщики не только вздрогнули носиками, но и дали пару струек. Правда не совсем туда, куда надо.
Черт, болваны… – Юрик намотал еще раз, дернул, еще раз намотал и еще. Редко, когда двигатель заводился раньше, чем через десять повторений.
Потом натяг ослабел и вслед раздался звук, который успокоил Юрика. Звук двигателя его тяжелого грузовика. В начале тот был, как звуки ударов камней о ржавое железо. И только после крепкой работы масленщиков, стал похожим на рык.
***
Пока двигатель прирабатывался, а масленщики суетились, Юрик вылез из кабины, подошел к двум водилам, которым предстояло ехать с ним в соседний бункер. Но, не особо обращал внимания, ни на них, ни на их грузовики. Так, сказали друг другу что-то, пожелали держать ось к оси, хлопнули руками «тяжелое это надежно» и все.
Юрик хотел поскорее отправиться. Он кое-что должен был пообещать себе. Как когда-то пообещал ей. И если уж это делать, то в кабине своего грузовика, выезжающего навстречу хляби.
Наконец, он хряпнул дверью, взялся за руль, врезал по матушке-кочерге. Да так, что та даже не пискнула, сразу встала в положенное место, надавил на педаль. Капот затрясся, захрустел всей броней, грузовик покатился к воротам.
Юрик подождал, пока за ним встанут двое водил из сегодняшнего рейса, потом отследил «пятерню» леталы, дал команду, чтобы открывали. Ворота открылись, и он увидел, что и так, в общем-то ожидал увидеть. Хлябь, бесконечную хлябь. Летающую, падающую сверху, поднимающуюся вверх, закручивающуюся, как будто кто-то очень большой пинал их Землю.
Юрик сжал матушку-кочергу, которая на первой передаче, была самой неспокойной. Но, сейчас злости и силы, в нем самом, было столько, что та даже показалась ему покладистой. Выехал, еле различая темный горизонт и точку «пятерни» леталы.
Кто сегодня со мной? Ты там, кто? – спросил он, обращаясь к летале. И чуть не добавил: Ты видишь край Земли, ну веди нас туда, черт бы тебя… к новой, другой жизни. К той, где можно ходить по Земле. Веди, веди…
Но, конечно, ничего такого не сказал. Не просто так он был водилой тяжелого грузовика. Он знал, что говорить, и когда говорить.
Но, он сказал себе. Тут его никто не мог остановить. Он сказал: Я найду тебя, Край Земли. Найду! Эй, слышишь! Холи-хэй! Это я, Юрик Ласкью тебе говорю!
Глава 5. Раски-летала
Раски боялся кое-чего. Нет, вообще-то он много, чего боялся. Но, сейчас страх встал перед ним серой стеной ангара, у которой сидели масленщики и леталы, в те дни, когда не было рейсов или все разъехались, остались только забункерные.
Он боялся, что сегодня останется здесь, среди тряпья и пустых бочек, с масленщиками, которые, когда не было работы, напивались самой хреновой дряни, валялись в своих черных углах. Что-то говорили бессвязное.
Что?! Раски знал, что. Любой масленщик, напившись до беспамятства, горланил о том, каким бы водилой он был. Кричал «тяжелое – это надежно, уж я-то знаю» или «ну и намотал бы я ось на Землю, уж намотал бы…». А некоторые, особенно пьяные, но еще не утратившие дара речи, плели истории, как бы они проехали от Один-Ноль к Семь-Ноль за пару дней, без остановок.
Нет! Нет, ни за что! – сказал себе Раски, – Только не сегодня. Валяться и слушать завывания пьяных масленщиков!
Ну, нет! Я должен поехать с этим рейсом в Восемь-Ноль. Самым опасным, может быть, последним. Но, я должен. Юрик едет, и я поеду, вот и все. Я кое-чего хочу. Потому, что я…
Тут Раски остановил разговор с самим собой. Он как раз вошел в ангар.
Было еще рано, но тот был заполнен дымом и копотью, с которыми не справлялась даже мощная вентиляция Семь-Ноль. Несколько грузовиков грело свои двигатели, в это раннее время. А среди них, один из самых тяжелых в ангаре. Грузовик Юрика Ласкью, конечно же.
И зря он так, зря! – подумал Раски, увидев, как несколько масленщиков, в том числе старина Аботт, бегали от капота к капоту, не готовые, в такое раннее время и к такой тяжелой работе.
Натыкались друг на друга, спотыкались, роняли масленки, спорили у бочки, кому первому наполнить. В общем, делали все, что возможно, чтобы не получить «ну, чего?» от водилы.
Раски подумал, что валяться пьяными, полу умирающими от перебродившего пойла, когда работа закончена, для масленщика – это вполне ничего. А вот, не сделать то, что нужно – хуже некуда. Не успеть, не обдать весь двигатель маслом, чтобы оно попало в каждый штуцер, в каждое соединение, чтобы потом грузовик встал, остановив всю колонну. А может быть, перевернув ее. И чтобы все эти люди, все эти крепкие водилы, вылезли и стояли посреди хляби, заволакивающей их.
Пока все вокруг не стало бы частью хляби. Потому что, то, что хоть раз оказывается в хляби, становится хлябью. Но, пока, у водил еще были свободны головы и рты, они все вместе проклинали бы какого-нибудь масленщика.
Раски видел такое. Во время рейса от Семь-Ноль в Пять-Ноль. Хотя, про масленщиков он это сам добавил. Просто грузовик впереди встал, намертво, как будто кто-то огромной клешней вцапал в бампер. Встали остальные, вслед за ним. От резкого торможения заглохли и больше не завелись. В слабые сигналы связи, он слышал только хрипы. И ему казалось, что эти хрипы проклинают масленщиков.
Так что, у каждого и любого масленщика были все основания не пропустить ничего, что нужно полить. И, похоже, дело тут вовсе не в доблести. А в обычной, хотя, может и не такой уж обычной, человеческой поддержке: никто из маслёнщиков не хотел, чтобы кто-то оказался похороненным в хляби по его вине.
А может, поэтому они так и напиваются, когда грузовики уезжают в рейсы. – вдруг подумал Раски. – Чтобы не думать о том, что может пойти не так по их вине!?
***
Раски прошел в клубах дыма и пара, заслоняясь от брызг масла, которые превращались в мелкие черные ошметки, когда попадали на раскаленный блок и трубы двигателя. Подошел к грузовику, такому огромному, что даже пар от греющегося двигателя, не мог подняться выше крыши кабины. Это был грузовик Юрика Ласкью, настолько тяжелый, что казалось, своими колесами, он раздвигал бетонный пол ангара Семь-Ноль.
Я хочу быть леталой! Туда! Восемь-Ноль! – сказал Раски, как только увидел Юрика.
