скачать книгу бесплатно
– С Булатом, с каким!
Лера, кажется, перешла от бравурности ко второй стадии опьянения – вспыльчивой плаксивости.
– Зачем тебе в Монтрё?
– Как это зачем? Я же в литературном училась. Мать хотела, чтобы я была экономистом, а я на втором курсе перевелась. Вот как я всем показала!
– Но ты же экономист, Лера! Ты же в банке работаешь.
– Ну и что! А я все равно в Монтрё хочу!
– Я тоже в Монтрё хочу. Нет, не хочу я в Монтрё… Неважно, куда, главное подальше.
– Мне тоже… – Лера наклонилась, подняла с колен что-то черное и поставила на стол, как будто предъявила доказательство.
Я вздрогнул, но потом понял, что это еще один атрибут ее наряда «выпускники двадцать лет спустя» – маленькая лакированная сумочка: как те, в которых выдают бинокли в театре.
– А давай вместе в Монтрё?
– Это еще зачем?
– А затем! – Лера надулась и замолчала. – Глупый ты, Валера! Симпатичный, но глупый. Как моя первая любовь в школе, холодный блондин, симпатичный, но глупый.
– Я не блондин.
– Неважно. Все равно любить опасно.
Приносили еще «Шабли» и еду, мы о чем-то говорили: как обычно – ни о чем конкретном.
– Ты хотела мне рас-ска-зать… Что случилось с Ю-лей…
– Валера, ты что, пьяный? – сказала еще более пьяная Лера.
– Да нет…
– Я тебя понимаю.
– Да уж… – я посмотрел на лампочки наверху: три горели зеленым. – Я сейчас приду.
– Я с тобой.
Когда мы поднимались по лестнице, я увидел, что вдобавок к платью «встреча выпускников», часам «под “Картье”» и «биноколевой» сумочке на Лере надеты ужасные ботильоны. Из толстой черной кожи, с идиотскими вырезами на пятках и каблуками, похожими на утюги.
Мы зашли в третью кабинку, я закрыл дверь, сел на банкетку. Лера подошла к раковине. Я думал, она хотела умыться, но она приподняла платье и достала из «биноклевой» сумочки два серых квадратика.
– У меня есть, если что.
– Что «если что»?
– Но можешь и так, если хочешь.
– Лера, ты… Ты же понимаешь, насколько нам это не нужно? Обоим…
– Не нуж-но… А ты замечал, что слова по слогам, очень уродливые? – она выше подняла платье, подол положила на столешницу, тот попал в раковину.
– Нет, не замечал.
– Не нуж-но. Вот как это слово! Как будто старуха шамкает беззубыми деснами.
– А, по-моему, «не нужно» – просто «не нужно». Два слова, никто ничего не шамкает.
– Нужно! Одно слово всегда красивее!
Лера покачала бедрами, как пьяная. «Она и есть пьяная, – говорил мне внутренний голос, – да и ты тоже!» А еще громче этот голос говорил: «Не вздумай! Уходи отсюда!»
Лера поставила локти на столешницу и выгнула спину. Платье «полилось» в раковину, напоминая черную воду, только которая поступала не из крана, а наоборот – из слива.
– Лера, это никому не нужно.
– Это я никому не нужна! Как выброшенная игрушка! – Лера вдруг переменилась, одернула платье, села на банкетку и заплакала. – У нее был кто-то в Питере. Я не знаю, кто. Потом что-то случилось. Нехорошее. Она собиралась ехать туда, но сначала приехала ко мне. Мы до этого полгода не виделись. А тут она сама позвонила, пришла… Я хорошо помню, как она повесила голову и спрятала взгляд, когда я открыла дверь. Обычно она смотрела прямо, сверля, или по сторонам, унижая, что мне нужно сменить одежду и как переделать квартиру. Но в этот раз было совсем не так. Сразу кинулась на кровать, слегла воробьем.
– Как это – слегла воробьем?
– Я так называю. Она всегда приходила, когда ей было тяжело, рассказывала и лежала воробьем.
– А воробьи лежат?
– Ну что ты прицепился! Лежала, нахохлилась и рассказывала, что есть человек, который ее любит по-настоящему. А она – его. И сейчас она поедет к нему, но чего-то боится.
– Чего боится?
– Не знаю.
– И поехала?
– Я не знаю.
– Как не знаешь?
– Вот так. Я ее обняла, но было уже поздно. У нее так всегда после откровенности – сплошная злоба… Она встала, вышла, дверью хлопнула, ушла.
– Ну да…
– Ты думаешь, у нее кто-то был?
Карауля в машине по утрам, я больше всего боялся увидеть, что однажды утром она выйдет не одна, а с кем-то, и они вдвоем попрыгают за выпечкой и кофе.
«У меня все хорошо без тебя. Уйди!» поменяется на «У меня все хорошо с другим! Уйди!». Разница в два слова, а такая пропасть.
– Не знаю. Какая теперь разница? Все проходит. Летом пух, зимой снег, осенью дождь.
– Ну да.
Я оставил Леру сидеть в туалетной комнате. Вышел, расплатился, из «Моллюска» пошел к «Большому Эм». Несмотря на сумерки, свет ударил в глаза. В магазине я показал на «белое на черном» и двумя пальцами – черчиллевскую «виктори». Хотя какая еще победа? Полное поражение.
– Мы валюту не принимаем, – сказал продавец, когда увидел, что я протягиваю сто долларов.
– Сдачи не надо.
– Валюту не принимаем, – в духе булгаковского аукциониста («Граждане, сдавайте валюту!») непримиримо повторил он.
Пока я рылся в карманах, ища половину от последней пестрой бумажки, рядом оказалась Лера:
– Я заплачу?.
Она приложила карту и шепнула: «Валера, спрячь быстро деньги».
Похоже, раз ей не удалось стать любовницей, решила примерить на себя роль рачительной домохозяйки.
***
Мы не сговариваясь пошли к Прудам. Сейчас там никого не было: московская весна снова стала продолжением поздней зимы, мокрой и холодной.
Лера шла по серо-розовой гальке, я смотрел на ее ботильоны со сверкающими белыми пятками, которые от холода становились все больше фиолетовыми.
– Давай сядем, – предложила она.
Мы сели на лавочку, я дал ей фляжку, сам взял вторую. Какое-то время мы сидели, отпивали джин маленькими глотками, как пьют кока-колу заболевшие ротавирусом.
– Юля говорила про Пруды, что тут как будто все зло скопилось.
– Это у нее все зло скопилось.
Я не знал, о чем еще разговаривать. Лера, кажется, тоже. Я подумал, что вокруг Прудов всегда стояли очень тусклые фонари. И только при входе светилось здание общественного туалета и МОГЭС. Может, это специально так сделано, чтобы поддерживать воландовскую энергетику приближающейся трагедии?
– Ты знаешь, через сколько человека считают пропавшим без вести? – спросила Лера.
– Нет, не знаю.
– Через год. Год, представляешь? О человеке может быть ничего не известно год, и только тогда считается, что он пропал…
– Лера, да о чем ты? Юля же недавно пропала.
– Недавно, – она попыталась отпить джин, но так застучала зубами о горлышко, что не получилось и мелкого глотка. – Полгода – тоже недавно.
– Пойдем.
Я повел ее в общественный туалет. Внутри, как ни странно, было чисто, хотя в вечернее время сюда наверняка ходили только бомжи. Мы вошли в кабинку. Я положил ее руки на стену, снял пальто, бросил на бачок. Платью уже некуда было струиться, и я как-то неуклюже подвязал его спереди, как завязывают клетчатые рубашки техасские девушки. Трусы на Лере были тоже из серии «встреча выпускников» – такое белье, которое не носят, а надевают, чтобы сразу снять.
Я просунул обе руки за лямки по бедрам, развел в стороны. Тонкий эластичный материал сделал «крям-с». Я прислонил ее к себе, она вздохнула и стала тихонько постукивать каблуками-«утюгами», потом все громче.
***
Все закончилось быстро. Я помог ей одеться, мы вышли. На Прудах стало совсем темно и совсем холодно.
– Что нам теперь делать? – спросила она.
– Ничего, забыть.
– Нет, – Лера одернула платье, а я вспомнил разорванные куски трусов, болтающихся под ним. – Я не забуду. Пойдем теперь к тебе, в квартиру Юли. Хочу там.
– Нет. Зачем?
– Пойдем!
– Не надо, Лера, пожалуйста… Это было случайно.
– Нет! – она мотнула «биноклевой» сумочкой. – Не пойдешь, тогда я останусь здесь!
– Оставайся.
– Это тебе как «бери с полки и уходи»?
– Лера, хватит!
– Иди ты!
Она демонстративно пошла по дорожке в другую сторону. Пятки, выглядывающие из ботильонов, из фиолетовых стали зелеными, каблуки заламывались. Она дошла до одной из скамеек. Поверхность отливала инеем, но Лера упрямо села, даже не подсунув под низ пальто.
– Лера, ну, пожалуйста…
Я хотел довести ее до Пушкинской: пусть сядет в метро, поедет домой, почти что красивая женщина с круговой подтяжкой, блефаропластикой, большой силиконовой грудью, в пальто с воротником из каракульчи, дурацкой лаковой сумочкой, будет изредка поправлять прямоугольник часов «Дутти» под «Картье», а все вокруг будут думать, что эта приличная дама едет из театра.
Она доедет, войдет в подъезд многоэтажного дома серии «сорок четыре пэ» и вызовет лифт. Интересно, когда она снимет разорванные, в сперме трусы? В подъезде, войдя в тень под лестницей, или в лифте? Скомкает и уберет их в сумочку? Или, уже войдя в квартиру, зайдет в ванную, пока битюк Булат украдкой опрокинет пятую стопку?
Но все пройдет гладко. Никто ничего не заметит. Или сделает вид, что не заметил. Возможно, они даже займутся сексом. На боку, под одеялом, в темноте и полной тишине.
Темнота и тишина – признаки несчастья.
– Лера, зачем ты рассказала мне про Питер, про какую-то измену? Про кого-то, кто ждал там Юлю? Чтобы переспать со мной? – я сел рядом на скамейку, слой инея неприятно ожег через брюки. (Каково же ей? А ведь сидит, упрямая!) – Или что?
– Потому что я ее ненавижу!
***
Я проснулся, всю ночь проспав, прислонившись спиной к колонне, «прекрасно зонирующей пространство». Белый куб кухни светился. «Честерфилд», наоборот, покрывала плюшевая тень. Идеальная гостиная, как говорила Юля… Не так! Как говорит Юля: «Кухня утром освещена, приглашает к завтраку – в настоящий день. Она должна быть белым кубом, чтобы было ясно и светло. Диван – как большое разлапистое животное в тени. Умиротворение, покой».
Подобрал две фляжки «белого на черном» – на дне еще что-то плескалось. Выпил, хотел перебраться к дивану – сегодня не хочу никакого приглашения в настоящий день. Мне сейчас не нужен настоящий день…
