скачать книгу бесплатно
– Что скажете, Федотов?
– Да я, господин начальник, хотел вас попросить: не откажите, пожалуйста, если можете, облегчить мою дальнейшую тяжелую участь, а я вам сообщу кое-какие сведения.
– Хорошо, Федотов, я прикажу своему агенту указать на ваше полное и чистосердечное признание. Большего я сделать не могу.
– Уж вы, пожалуйста, постарайтесь!
– Хорошо, что могу – то сделаю. Что же вы хотели сообщить мне?
– Я, видите ли, незадолго до ареста прочел в газете ваше обращение к врачам.
– Ну?
– Так вот… Месяца два тому назад ко мне обращался человек, отвечающий данным вами приметам. У него пальцы были поранены и запущены до того, что начиналась гангрена. Спасти их было нельзя, и я ему их отнял, все пять.
– Где же он живет?
– Этого не знаю.
– Как его фамилия?
– Мне он назвался Французовым. Говорил, что руку поранил на пивоваренном заводе, где будто бы работал.
– Как вы сказали, «на пивоваренном»?
– Да, на пивоваренном.
Мне тотчас же вспомнилась фраза: «Эх ты, пиво! И садануть-то как следует не сумел!..»
А ведь за Драгомиловской-то заставой, как раз недалеко от места убийства Белостоцкого, имеется большой пивоваренный завод.
Очевидно, теперь можно будет сдвинуться с мертвой точки и направить розыск по верному следу.
– Почему же, прочитав мое обращение, вы не сделали тогда же заявления? – спросил я Федотова.
Он конфузливо улыбнулся и промолвил:
– Ведь вы, господин начальник, обращались к докторам. А какой же я доктор?
– Не можете ли еще чего сообщить по этому поводу?
– Да, кажется, сказал все, что знал. Разве еще то, что в уплату за мой труд он дал мне купон.
– Сейчас же, с двумя надзирателями, сходите домой и принесите этот купон.
По проверке купон оказался с тысячерублевой ренты, принадлежавшей богородской попадье. Этим фактом еще раз подтверждалось участие одних и тех же преступников в ограблении Белостоцкого и старух в Богородском. Итак, я был на верном пути.
По данным московского адресного стола, Французовых числилось человек 20, но все они оказались почтенными людьми, не внушавшими подозрения. Не более успешные сведения получились мною и из провинции.
Отправясь лично на пивоваренный завод, за Драгомиловскую заставу, я справился в конторе у заведующего личным составом о рабочем Французове. Порывшись в списках, заведующий заявил, что рабочего Французова у них нет и не было. Тут же вертевшийся, весьма шустрый, конторский мальчишка, слышавший наш разговор, вдруг выпалил:
– А вот на браге у нас работал Колька Француз.
– Что, это его фамилия? – спросил я.
– Нет, – ответил мальчик, – фамилия ему Фортунатов, а это его прозвали французом.
– Почему же его так прозвали?
– Да потому, что у него была французская болезнь.
Я справился у заведующего об Николае Фортунатове и узнал, что последний взял расчет около трех месяцев тому назад и с тех пор на заводе не показывался. Из опроса рабочих выяснилось, что он уехал в деревню.
В конторе же я узнал, что Фортунатов родом из деревни Московского уезда.
В тот же день я с агентами выехал туда. Фортунатова мы там не застали.
Родители его давно не видали и будто бы не знали даже его адреса.
Однако при обыске, произведенном у них в избе, мы нашли элегантное шелковое платье, отделанное дорогим кружевом.
На мой вопрос, откуда оно, старуха принялась рассказывать неправдоподобную историю о какой-то московской барыне, ей якобы его подарившей за долголетнюю и добросовестную доставку молока, сливок, сметаны и прочих молочных продуктов. Старуха путалась, сбивалась и наконец, созналась, что платье это подарил ей сын, Колька. Я нашел нужным арестовать родителей Фортунатова и, привезя их в Москву, задержал при сыскной полиции.
По наведенным справкам быстро выяснилось, что платье это принадлежало той даме, что была зарезана вместе со своим спутником и с извозчиком по дороге на Воробьевы горы.
Колькины родители оказались хитрыми и осторожными людьми.
Целых две недели добивался я у них адреса Фортунатова, но они упорно отговаривались незнанием.
Наконец я решил прибегнуть к «подсадке».
Я приказал перевести Колькиных родителей в полицейский дом при Сретенском участке, сделав вид, что отказываюсь добиться от них правды и предоставляю суду разобраться в их деле. Дня за три до их перевода я направил в Сретенский полицейский дом своею агентшу под видом воровки. Об агентше знал лишь смотритель дома, которому мною были даны строгие инструкции не делать никаких послаблений в режиме моей служащей.
Через пару дней для большего правдоподобия я одновременно перевел туда содержавшуюся при сыскной полиции настоящую воровку.
Продержав всю эту компанию вместе с неделю, я освободил и вызвал к себе агентшу.
– Ну что? – спросил я ее.
– Старуха оказалась настоящим кремнем. Я и так, я и сяк, – молчит. Однако за неделю я расположила ее к себе, и хоть о деле она ни словом не обмолвилась, но при моем уходе отвела меня в сторону и дала адрес некоей Таньки, Колькиной любовницы. Старуха просит Таньку сходить к сыну и, буде милость его будет, прислать им, старикам, в тюрьму чайку и сахарку.
Моя агентша отправилась к Таньке и в точности исполнила поручение старухи. В то же время за Танькиной квартирой было установлено строгое наблюдение.
Один из моих агентов, красавец собой, переодетый почтальоном, пристал на улице к Таньке, познакомился, разговорился и вскоре же проводил ее до квартиры Фортунатова.
В тот же вечер мы нагрянули с обыском. Преступник держал себя на первых порах крайне нагло.
– Ты Фортунатов?
– А хотя бы и Фортунатов!
– Вот ты-то нам и нужен.
– А зачем это я вам понадобился?
– Где работаешь?
– Нигде. Разве с такой рукой работать можно? Я с ними, кровопийцами и угнетателями бедняков, судиться еще буду!..
– Ну ладно, француз, одевайся!
– И это уже знаете!..
Обыск у Кольки решительно ничего не дал. Привезя его в сыскную, я тотчас же приказал привести «доктора» Федотова, фельдшер лишь слегка кивнул утвердительно головой.
– Что, выдали? – со злою улыбкой спросил Колька у фельдшера.
– Ей-богу, нет! Что вы, что вы! Я сам здесь сижу, зацапали меня.
– Вот как? Сидите? А пожалуй, и служите здесь? Много ли получаете?
– Да вот сами увидите, когда в одну камеру посадят.
– Эвона! Нашли дурака! В одну камеру! Знакомое дело: шалишь!
Я прервал этот диалог:
– Успокойтесь, не будете вместе сидеть.
Фельдшера увели.
– Ну Фортунатов, полно дурака валять! Признавайся, ведь я все знаю.
– А что вы знаете, когда знать-то нечего?!
– Нечего?
– Нечего!
– А купон с убитой старухи в Богородском?
– Какой купон? Какая такая старуха?
– А тот самый, что ты дал доктору за отнятие пальцев.
– Да я его получил сдачи в какой-то лавке.
– В какой?
– Не помню.
– Эх ты, пиво, и садануть-то как следует не сумел!
При этом восклицании Колька побледнел, тяжело вздохнул, и капли пота выступили у него на лбу. Но, оправившись, он продолжал все отрицать. На следующий день я вызвал к себе родственника Белостоцкого, почти оправившегося от ранения, прося его взглянуть на Кольку. Вместе с тем я предупредил его, что в случае непризнания или неуверенности он не должен при Кольке этого обнаруживать.
– Посмотрите на него и пройдите в следующую комнату. О результатах скажете потом.
Так и сделали: Фортунатов был вызван ко мне в кабинет. Присутствовавший при этом пострадавший, взглянув на него, простился со мной и вышел из комнаты. Написав какую-то бумажку и сделав надлежащую паузу, я последовал за ним, оставив Кольку с двумя надзирателями. Колька, считавший свою жертву давно убитой, конечно, не обратил на нее никакого внимания.
– Ну что? – спросил я пострадавшего.
Он развел руками:
– По росту и фигуре похож, а бог же его знает!
– Вы постарайтесь точно припомнить.
– Да, как тут припомнишь? Вот если б по испуганному крику, он до сих пор звенит в моих ушах.
Задача была трудная. Однако я решил попытать счастья.
Позвав надзирателя, я сказал:
– Когда я буду его допрашивать, то вы, стоя за спиной Фортунатова, незаметно приблизьтесь и двумя пальцами ткните его в бок, в щекотливое место.
Результат превзошел мои ожидания.
Колька, всецело поглощенный допросом, напряженно следящий за каждым своим словом, не заметил приблизившегося к нему надзирателя и, получив вдруг шенкель, от неожиданности и испуга дико вскрикнул:
– Ох, черти!!
При этом крике раненый, находившийся в соседней комнате, бомбой влетел в кабинет со словами: «Он! Он! Сомнений никаких; тот же голос, те же слова, та же интонация! Ах, он негодяй! Ах, он мерзавец! Ах, он убийца проклятый!» – и с поднятыми кулаками он кинулся было на Кольку. Его оттащили. Не желая терять благоприятный психологический момент и пользуясь полной обалделостью Кольки, я стукнул кулаком по столу и крикнул ему:
– Ну живо признавайся! Видишь, сами мертвые встают из гроба и уличают тебя!
Колька заметался, с ужасом поглядел на свою жертву, видимо, признал ее и, с трясущейся челюстью, бессвязно залепетал:
– Да я что? Я ничего. Они же меня ранили…
– Ах, «они же меня ранили»? Довольно!
Колька, поняв, что проговорился, бухнулся на колени и принес полную повинную.
Оказалось, что шайка, так долго терроризировавшая Москву, состоит из пяти человек. Атаманом ее является Сашка Самышкин, по прозванию Семинарист, а членами состоят: слесарь пивоваренного завода, какой-то мясницкий ученик, как назвал его Колька. Колькин брат да он сам. Адреса их были указаны Колькой, кроме адреса главаря, ему неизвестного. В этот же день грабители были арестованы, причем были найдены многие вещи и ценности, похищенные ими за последние месяцы. Все они рассказывали ужасы про своего атамана. По их словам, это был не человек, а зверь: в убийствах людей он находил какое-то наслаждение, пролитие человеческой крови давало ему какую-то своеобразную сладострастную отраду. По их словам, при убийстве в Богородском Сашка Семинарист мучил свои жертвы в течение нескольких часов. Дисциплина в шайке была строжайшая. Так, слесарь однажды, исполнивши неточно приказание Сашки, получил от него немедленно пулю в грудь и был ею довольно тяжело ранен. Сашку все остальные преступники, видимо, ненавидели, но еще больше боялись.
При дележе добычи они собирались где-либо на пустырях, и тут же Сашка назначал место, день и час их будущей встречи. В промежутках между этими сборищами Сашка самолично намечал очередную жертву и, придя на свидание, отдавал лишь соответствующие распоряжения. Об ослушании, отказе или споре не могло быть и речи. Адреса Самышкина никто не знал.
Арестованные убийцы представляли собой полное ничтожество.
