скачать книгу бесплатно
На пригорке притулились к подножию горы дома посёлка. Из-за высокой влажности деревянные части домов стали почти чёрными, а бетонные блоки были покрыты разводьями тёмно-бурой плесени. Чуть в стороне от домов торчала труба рыбозавода. Оттуда к вертолёту ехал автомобиль-уазик. Несколько поколений этого вездехода носили переходящее прозвище «козёл». Трудно сказать, как оно возникло, но можно поручиться, что никто не хотел обидеть трудягу на четырёх колёсах.
Из «козла» вышел коренастый мужчина, явно давно «разменявший полтинник». Он представился Иваном Тимофеевичем Найдёновым, директором завода. Брови, нависшие карнизом над глубоко посаженными маленькими глазами, резкая горизонтальная складка, пересекающая переносицу, глубокие морщины над ней и, в дополнение ко всему, неласковый взгляд придавали ему вид хмурый, под стать его Острову. Он даже не пытался, хотя бы из вежливости, придать приветливость своему лицу: директор явно не ожидал ничего хорошего от нашего визита.
Мы подъехали к рыбозаводу. Из посёлка к воротам длинного заводского здания тянулся народ на утреннюю смену. Люди шли молча, поодиночке и парами. Было слышно только чавканье резиновых сапог в хлипкой грязи. И на мужчинах, и на женщинах сверху были одеты брезентовые плащи с капюшонами, перешитыми, видимо, из армейских плащ-палаток – когда-то на острове стояла воинская часть. Все люди выглядели одинаково. Они даже передвигались схожим образом, медленным и тяжёлым шагом, поочерёдно вытаскивая сапоги из жидкого месива. Пелена мороси размывала очертания фигур в бесформенных плащах. На лица под капюшонами падал отсвет серого дня, и поэтому они также казались серыми. Вид у всех был насупленный, невесёлый, такой бывает по утрам у людей, вынужденных рано вставать и потому страдающих хроническим недосыпом. Казалось, что все были на одно лицо – угрюмое и унылое.
Понурые фигуры людей в обрамлении гнетущего пейзажа выглядели как нечто серое на ещё более сером фоне. Вадим чутко уловил этот мотив:
– Воплощённый образ безликой серой массы, – шепнул он мне.
Мы прошли в кабинет директора. Над столом щурился с портрета Ленин, рядом стояло знамя из тяжёлой тёмно-красной ткани с золотым шитьём, по краям знамени свисала бахрома. На стенах в простеньких рамках висели грамоты, с которых смотрели рабочие с волевыми лицами в комбинезонах и строгие работницы в красных косынках. Такие знамёна и грамоты раньше вручали победителям социалистического соревнования. Вся обстановка кабинета, включая неказистую мебель, которую теперь не встретишь даже в офисах самых захудалых фирм, отражала дух прошедшей эпохи. Да и сам директор меньше всего походил на менеджера. Казалось, перелетев через всю страну, мы переместились не на семь часовых поясов вперёд, а на добрых три-четыре десятка лет назад.
Из угощений мы согласились только на чай, не желая слишком затягивать наше пребывание на Острове. Чай принесла немолодая женщина, Найдёнов представил её как Веру Афиногеновну. На ней была тёплая вязаная кофта, такие не носят уже лет сорок – как она у неё сохранилась?
Ситуация на заводе, прежде всего, финансовая, нам была известна. Найдёнов перед нами не заискивал – по всему было видно, что этого он делать не умеет. Основной его аргумент сводился к тому, что, купив завод, мы тем самым приняли на себя определённые социальные обязательства перед работниками. Если завод окончательно встанет, на хозяйственном освоении Безымянного можно будет ставить крест, а в этом случае люди здесь жить не смогут. Закрытие завода станет тяжёлым ударом по местным жителям, поломает многие судьбы. Найдёнов уверял, что при относительно небольших инвестициях можно выйти на положительную рентабельность, но подтвердить свою уверенность расчётами не смог – на заводе не было грамотного экономиста. Мы с Вадимом терпеливо дослушали директора и попросили показать нам цеха.
В цехах мы не увидели ничего такого, что могло бы изменить тот настрой, с которым мы сюда ехали. Технологии были устаревшими, вопрос о системе контроля качества удивил директора: «Гарантия качества – наша совесть!». Оборудование находилось в состоянии, про которое говорят: «Дешевле выбросить, чем отремонтировать». Латаные-перелатаные котлы, трубы, покрытые рваной тепловой изоляцией, подкапывающие задвижки, допотопная механизация производили гнетущее впечатление. Было очевидно, что на протяжении последних десятилетий оборудование нещадно эксплуатировали, выжимая из него последнее, не вкладывая при этом ни рубля.
На заводе господствовал ручной труд. Пол был мокрым и блестел от рыбьей чешуи, при желании по нему можно было скользить, как по льду. Мужчины в резиновых фартуках чистили рыбу на разделочных столах, вспарывали ей брюхо, зачищали и промывали внутреннюю полость. Женщины в разноцветных халатах и фартуках резали рыбу на куски и упаковывали продукцию. Нижняя часть лица у всех рабочих была закрыта марлевой повязкой, словно на острове свирепствовала эпидемия гриппа, а волосы были убраны под прозрачную полиэтиленовую шапочку, такие надевают женщины, когда не хотят мочить волосы, принимая душ. И повязки, и шапочки сияли чистотой. Из этого подозрительного – на общем фоне – обстоятельства Вадим сделал самый логичный вывод:
– Готов на что угодно поспорить, что эти повязки и шапочки рабочим только к нашему приезду выдали.
Конечно, он был прав: традиция переодевать рабочих в новую спецодежду перед приездом начальства переживёт ещё не одну смену власти в нашей стране.
Люди работали молча, ловко орудуя ножами, раз за разом совершая отработанные движения. Я уже замечал раньше, что многочасовое выполнение однообразных операций, не предполагающих принятия решений, но требующих внимания и сосредоточенности, подавляет эмоции и затормаживает мыслительные процессы. Вот и теперь поверх марлевых повязок я встречал только пустые, ничего не выражающие взгляды. В глазах работников не отражалось никаких эмоций, переживаний, раздумий – в общем, ни одной мысли. Люди машинально делали свою привычную работу, которая не требовала умственных усилий, но и не позволяла им отвлекаться от их деятельности. Они никак не отреагировали на появление в цехе незнакомых людей, только несколько пар глаз равнодушно скользнули по нашим лицам.
Неожиданно одна работница обратилась ко мне:
– Закрывать нас будете?
Взгляды ближайших работниц вдруг стали осмысленными, они с явным интересом ожидали моего ответа. Глаза женщин над марлевыми повязками внимательно смотрели на меня, в глубине их таилось напряжённое ожидание. Я не смог заставить себя сказать правду:
– Почему закрывать? Мы хотим вас модернизировать.
– Нас до этого уже приватизировали, реформировали, оптимизировали, сливали, а потом снова разливали. А теперь, значит, вы нас модернизировать будете?
Женщина казалась столь бесхитростной, что мне стало неловко за свою ложь. Я промычал в ответ что-то, чего и сам не понял, кисло улыбнулся и поспешил отойти в сторону.
– Не переживай, после модернизации ещё инновация будет, – послышалось за спиной, и работницы засмеялись.
Делать на заводе нам больше было нечего. Собственно говоря, мы достигли цели поездки – увидели и оценили то, для чего сюда ехали. Другое дело, стоило ли ради этого проделывать столь мучительный путь…
Найдёнов порывался проводить нас до вертолёта, но мы отказались. Я мог бы сказать, что, прощаясь, он выглядел ещё более хмурым, чем при встрече, но больше было просто некуда.
– Зоопарк! Кунсткамера! Совок во всей своей красе, – по пути к вертолёту Вадим не мог сдержать эмоций. – Ты видел, у директора в кабинете до сих пор висит портрет Ленина? Готов поспорить, что эти туземцы седьмого ноября продолжают выходить на демонстрации. Представь себе: «Здравствуйте, товарищи безымянцы! – Здрав-жел-тов-ди-рек-тор! – Поздравляю вас с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции! Ура, товарищи!». Ну, не сумасшедший ли дом?
Я засмеялся: изображено было всё очень похоже.
– Они застряли в двадцатом веке и никак из него не выберутся. – Вадим даже не обратил внимания на мою реакцию. – А весь мир уже давно живёт в двадцать первом! Ты директорскую секретаршу видел? Как там её, Офигеновна? Офанареловна?
– Вера Афиногеновна.
Вряд ли Вадим расслышал мой ответ, до такой степени он был сосредоточен на своих мыслях. Он говорил с видом человека, абсолютно убеждённого в своей правоте и не допускающего, что могут существовать другие точки зрения.
– Экономическая эффективность – вот главный критерий. А она и не ночевала на этом заводе. То, что неэффективно с экономической точки зрения, само подписывает себе приговор. Оно обречено на уничтожение. Это не мы им вынесли приговор – они сами его себе вынесли.
– Но рабочие не виноваты в том, что они стали неэффективными. Даже директор здесь не при чём. Виновных надо искать среди тех, кто довёл завод до ручки.
– Какая разница, кто виноват! В любом случае местная популяция совков обречена. Обречена на вымирание. И по той же причине, по которой вымерли динозавры, – в силу своей неспособности к переменам. Экономическая реальность изменилась, страна стала совсем другой, весь мир ушёл далеко вперёд, а они всё твердят о каких-то социальных обязательствах. Они ещё бы про социальную справедливость вспомнили! Социальная справедливость заключается в том, что слабые должны уступить дорогу сильным.
– Ты слишком категоричен. Может, следует дать им шанс?
– Дать шанс им, значит, лишить шанса себя! Эти люди тянут нас назад, они тормозят прогресс. Страна не может двигаться вперёд, пока в ней живут подобные… – Вадим запнулся, подбирая точное слово, – аборигены.
Это «аборигены» прозвучало у него так, словно он, белый человек в пробковом шлеме, рассуждал о нравах племени каннибалов мумбо-юмбо.
– Нет, я, конечно, не призываю к их насильственному устранению, – продолжил Вадим. – Но пока эти динозавры не вымрут, пока им на смену не придёт поколение рациональных прагматиков, мы так и будем прозябать на задворках цивилизованного мира.
Не знаю, что еще хотел сказать Вадим, но он был вынужден прерваться, так как из здания заводской котельной выбежала здоровенная лохматая дворняга, чёрная с рыжими подпалинами, и принялась нас облаивать. «От такой, пожалуй, не отмахаешься», – оценил я ситуацию.
Вслед за псом показался и хозяин, мужик в телогрейке. Он был явно «в хорошем настроении». «Местный алик», – догадался я. На его лице сквозь многодневную щетину проступала сеть мелких кровеносных сосудиков, из-за чего всё оно было красного цвета. Даже, если бы от него не исходило густого сивушного аромата, только по лицу можно было безошибочно отнести его к весьма распространённому, к сожалению, в нашем народе племени «аликов» – так Аскольд Иванович, сам уважавший это дело, называл алкоголиков. На семейных застольях он всякий раз считал своим долгом предостеречь меня: «Смотри, Серёнька, никогда не пей эту гадость», после чего, морщась, как мне тогда казалось, от отвращения, опрокидывал в себя очередную рюмку.
Мужик скомандовал собаке повелительно, но почти не повышая голоса:
– Тузик, свои.
– Свои, свои, – торопливо повторил за ним Вадим, а для меня тихонько добавил: – Нет, ты только посмотри, как он на меня облизывается…
– Несолидная кличка для такого красавца. Это не Тузик, а, скорее, Туз! –Я с удовольствием любовался мощным и красивым псом.
Представитель страждущего племени пару раз качнулся с пяток на носки и обратно, но в конце концов зафиксировал своё положение в пространстве, после чего ответил густым баритоном:
– Так он кличку получил в детсадовском возрасте. Кто же знал, что из маленького щеночка, – мужик медленно нагнулся, стараясь не потерять равновесия, и потрепал собаку по морде, – вымахает такой телёнок? Я бы на его месте обижался за Тузика, но он добрый. Ты добрый, Тузик, добрый?
Собака щурилась от удовольствия и тянулась головой, прижав уши, под руку хозяина. При этом она не переставала вилять лохматым хвостом с частотой пароходного винта, всем своим видом выражая безграничную преданность.
Когда мы отошли от котельной, Вадим процедил презрительно сквозь зубы:
– Яркий представитель местной фауны.
– Тузик?
– Мужик!
На единственной улице посёлка почти не было взрослых, за исключением нескольких старушек у магазина. Из школы выбегали стайки малолеток, должно быть, в самых младших классах закончились занятия. Каждый из них здоровался с нами, при этом с детской непосредственностью заглядывая прямо в глаза. Вадим игнорировал их приветствия, я же здоровался в ответ: надо поощрять хорошее в детях.
Мы уже почти дошли до вертолёта, как увидели, что от завода опять мчится машина с неблагозвучным прозвищем. Директор вылез из машины, направился к нам размашистым шагом и начал говорить, не дойдя до нас ещё с добрый десяток шагов:
– Сергей Николаевич, Вадим Дмитриевич, у меня сердце болит, что мы вас так плохо встретили. И Вера Афиногеновна меня отругала. – На этот раз в глазах Найдёнова читалось что-то ещё, кроме мрачной безысходности, – решимость, энергия, надежда. – Давайте, я вам рыбалку организую. Гарантирую, впечатления будут незабываемые.
– Да мы не рассчитывали у вас заночевать.
– Речь не идёт о ночёвке! Ещё до вечера улетите. Зато потом внукам своим будете рассказывать про эту рыбалку.
Моя душа заядлого рыболова была не в силах сопротивляться. Я полюбил это занятие ещё с детства, с тех пор, как ловил в Тимирязевском пруду сикилявок на хлебный шарик, пропитанный растительным маслом. Но дело заключалось не только в этом. Честно говоря, мне захотелось дать директору шанс, было просто любопытно узнать, что могло вызвать проблеск надежды в его глазах? Что он рассчитывает изменить в ближайшие несколько часов?
Вадим, в отличие от меня, к рыбалке был равнодушен, но он согласился, что действительно глупо пересечь чуть ли не всю Евразию и тут же уехать с Острова, ничего толком не увидев. Вертолётчики тоже не возражали: «Почему же не подождать за ваши деньги?».
Директор опять поехал в посёлок и вскорости вернулся вместе с пожилым мужчиной, которого он называл исключительно по отчеству – Акимыч, и рыболовными снастями. Найдёнов явно спешил. Интересно, куда можно спешить на острове посреди океана?
Мы поехали в южную, равнинную часть острова. Через пару километров дорога закончилась. Впрочем, её и до этого не было, но дальше почва была усеяна такими большими камнями, что через них не мог перепрыгнуть даже наш «козлик».
Акимыч вывел нас к быстрой, неглубокой и каменистой речке. Вода бурлила между камнями, прокладывая себе путь. Чуть ниже по течению ландшафт стал более пологим. Здесь речка разлилась пошире, течение её замедлилось, по берегам появились заводи. По словам Акимыча, в излучинах в русле реки встречаются глубокие ямы, в которых скрывается рыба. Вот в таких местах мы и старались ловить.
Ловили н?хлыстом. Делаешь заброс, приманка мягко опускается в воду, затем смещается вниз по течению. Она имитирует попавшее в воду насекомое. Имитация выглядит столь реалистично, что, будь я рыбой, не задумываясь, обманулся бы. Следует резкая поклёвка, шнур звенит и режет воду, удилище в дугу – попалось что-то увесистое! Кровь кипит от адреналина, сердце стучит, как мотор у трактора, ощущение просто непередаваемое. Начинается упорная борьба: стараешься подвести рыбу к берегу, она, находясь в своей стихии, отчаянно сопротивляется. Возле берега в прозрачной воде рыбу становится видно целиком. На мелководье она начинает судорожно дёргаться, стараясь сорваться в последний момент. Задача упрощается, если исхитришься поднять ей голову и дать глотнуть воздуха: должно быть, при этом она испытывает то же самое, что и человек с опущенной в воду головой. Когда всё заканчивается, тебя охватывает «чувство глубокого удовлетворения», несколько минут ходишь гоголем, гордый и счастливый.
То ли на шум, то ли на запах прибежала лиса. Она внаглую стала подкрадываться к рыбе, не выказывая ни малейшего почтения к нашему титулу царей природы. Была она маленькая, худенькая и казалась одетой в слегка побитую молью шубу. Я сжалился и ради сохранения биологического разнообразия кинул ей здоровенную рыбину.
Вадим сначала не проявил особого энтузиазма. Ловля нахлыстом довольно сложна технически, она требует навыка и сноровки. Найдёнов с Акимычем организовали для Вадима «ликбез», помогали забрасывать приманку в воду и обучили некоторым хитростям ловли. В конце концов и у него радостно заблестели глаза, черты лица разгладились, и сквозь солидный облик важного босса внезапно проступила физиономия мальчишки.
Однако в азарте и упоении рыбалкой мы не заметили, что погода изменилась к худшему. Если раньше между облаками и тучами встречались просветы, то теперь они исчезли. Цвет туч из свинцового стал почти чёрным. Ветер усилился, и при его порывах приходилось отворачивать лицо.
Первым это заметил Вадим и чуть не силой оторвал меня от удочки. Я с неохотой ему подчинился. Мы быстро собрали снасти, дошли до машины и поехали назад, в посёлок.
По мере приближения к посёлку нехорошие предчувствия превратились в уверенность, что нам придётся, помимо нашей воли, задержаться на Острове. И точно: подъехав к посёлку, мы не обнаружили вертолёта. Вездесущие мальчишки рассказали, что как только «козлик» отъехал, вертолётчики получили штормовое предупреждение. Они ждали, сколько могли, но полчаса назад вынуждены были улететь.
Только тут до нас с Вадимом дошло то, о чём мы могли бы догадаться и пораньше: директор тоже получил штормовое предупреждение, но раньше вертолётчиков, и затеял авантюру с рыбалкой, чтобы задержать нас на Острове. Да Найдёнов, не умевший хитрить, и не пытался этого скрывать. Зачем только это ему понадобилось? Впрочем, виноват в случившемся не он, а метеорологи: вчера их прогноз не предвещал никакого шторма. Если эти профессиональные предсказатели не смогли угадать погоду даже на один день, спросили бы тогда у ясновидящих, что ли. И то было бы надёжнее.
Верный себе, Вадим не удержался от сарказма:
– В чём Найдёнов не обманул, так это в том, что действительно обеспечил нам незабываемое впечатление.
Надо отдать должное Вадиму, он не упал духом.
Директор принялся убеждать нас, что ничего трагического не произошло. Через несколько дней должна приплыть грузовая «лошадка» и доставить на Безымянный зимний запас топлива и всего необходимого. Она заберёт нас, а пока мы могли бы осмотреть остров. Проблема была в том, что «несколько дней» – очень неопределённое понятие на островах.
В глазах Вадима читалось явное раздражение, но я не слишком огорчился случившемуся: в Москве меня ждала рутина, поэтому возможность набраться новых впечатлений скорее радовала. В голове ни с того, ни с сего даже всплыла фраза из детских книг: «Вперёд, к приключениям!». Интересно, до приезда на Остров я не замечал у себя авантюрных наклонностей.
Глава 4
Остановившись в начале единственной улицы посёлка, Найдёнов с Акимычем стали обсуждать, куда нас поселить. Директор извинился, что не может нас принять у себя: он живёт вместе с дочерью и её семьёй, и у него просто нет места.
– Может, к Клавдии? – Предложил Акимыч. – Валерка пьёт вторую неделю, ночует в котельной, поэтому одна комната свободна.
– Да, это лучше всего, – после некоторого раздумья согласился Найдёнов. – Тем более, что у Клавдии трое детей и лишние деньги ей не помешают. Вы не откажетесь заплатить немного за постой?
Мы, конечно, пообещали не обидеть.
Подъехали к одному из домов. Директор на минуту зашёл внутрь, потом позвал нас. В хозяйке по глазам и голосу я узнал ту женщину, которая задавала вопросы на заводе. У неё оказалось круглое простое лицо (если нанести полкило косметики, из Клавдии получится вылитая Клаудия Шиффер), русые волосы, в глазах сквозило озорство – сразу было видно, что у неё лёгкий характер. Такие люди располагают к себе, и мы быстро освоились.
Найдёнов и Акимыч ушли, но обещали вернуться к ужину.
На кухне закипела работа. Клавдия разожгла сразу две керосинки. Скоро в кастрюле, водружённой на одну из них, что-то забулькало, а на огромной чугунной сковороде зашипело масло. Клавдия просто летала по кухне и, казалось, делала одновременно несколько дел – чистила рыбу, шинковала овощи, мимоходом переворачивая что-то на сковородке и успевая заглянуть под крышку кастрюли. Кухонные обязанности не были ей в тягость, она выполняла их с удовольствием, с улыбкой на лице. Должно быть, так же легко, на подъёме, без надрыва и муки она делала любую работу.
– Вы можете занять комнату мужа, – приветливо обратилась она ко мне.
– Мы его сегодня видели возле котельной. Его Валерий зовут?
Клавдия сразу как-то посуровела, поджалась и опустила глаза. Она отвернулась, сделав вид, что занялась кухонными делами. После некоторого молчания, не глядя на меня, ответила:
– Да.
По её реакции стало понятно, что спрашивать о муже не стоило – для неё это больная тема. Клавдия, в свою очередь, почувствовала, что скрывать уже нечего, и принялась горячо оправдывать мужа:
– Он не всегда такой был. Выпивал, конечно, и раньше, но запои не устраивал. Да и когда было устраивать, если всё время работал? При колхозе Валера был на хорошем счету, ходил в передовиках, получал премии и грамоты. Мы с ним, когда молодые были, каждый год отдыхали по профсоюзным путёвкам, один раз даже до Карпат доехали. – Тут она на несколько секунд замолчала, справляясь с подступившими воспоминаниями. – Он очень работящий, руки у него золотые, все сварные швы на Острове – его. Весь посёлок моего Валеру уважал. – И совсем уж неожиданно закончила: – Собаки его очень любят.
После этих слов Клавдия смутилась и слегка покраснела. Чтобы снять напряжение, я спросил:
– А что с ним случилось?
– Вы не знаете, что случилось? Мы хоть и на острове живём, а проблемы общие со всей страной. Колхоз развалился, или его развалили, я не знаю. Своей рыбы не стало, а чужую дают на кабальных условиях, по принципу: не хочешь – не бери. Завод то работает, то стоит. Да и когда работает, деньги неизвестно, куда уходят, а нам платят гроши. Сейчас немного получше стало, а раньше совсем было не на что жить. Валерка здоровый мужик, и то семью обеспечить не мог. А он не такой человек, чтобы легко к этому относиться, переживал по-страшному. Вот и пристрастился… Ну ладно, вы пока отдыхайте, я скоро приготовлю ужин.
В доме главной достопримечательностью интерьера высился огромный зеркальный шкаф тёмно-рыжего цвета, трёхстворчатый, с большими выдвижными ящиками внизу. Когда-то у нас был такой же, и я знал, что за одной из створок находятся другие выдвижные ящики, помельче. Такие «многоуважаемые шкафы» были в моде после войны. Остальная мебель была помоложе – стенка, диваны, книжные полки, кресла, письменный стол. За стеклом серванта блестела хрустальная посуда всех видов, одну из его полок занимал расписанный весёлыми цветочками чайный сервиз. Стены всех комнат, даже кухни, были завешаны коврами, пол застелен «дорожками», а в самой большой комнате – паласом. Вся обстановка в доме представляла собой «следы былой роскоши» – когда-то зажиточной, но теперь бедноватой жизни семьи.
Но больше всего меня поразило то, что дом освещался керосиновыми лампами. Сейчас такие не сразу сыщешь в самой глухой деревне. Оказалось, у местной власти нет денег, чтобы закупить топливо для дизельной электростанции. Завод сам в долгах и не может за свой счёт освещать посёлок, поэтому в дома Острова уже много лет электричество не подаётся. Старый ламповый телевизор «Горизонт», занимавший угол самой большой комнаты, включался не чаще нескольких раз в год, по праздникам. Было трудно поверить, что островитяне столько лет обходятся без телевидения, Интернета и даже холодильника. Правильно их назвал Вадим – аборигены.
Две девочки-близняшки лет двенадцати делали уроки. По их любопытным взглядам было заметно, что учебники занимали их гораздо меньше, чем два незнакомых дяденьки – им не часто приходилось видеть незнакомцев. Мальчик, старше на несколько лет, представился Колей.
Подбор книг на книжных полках оказался необычным. Добрая их часть была посвящена физике, некоторые знакомые названия вызвали приятные воспоминания. Дело в том, что своим истинным призванием я считаю именно физику, а не бизнес. Эта наука увлекла меня с детства, она захватила моё сознание, книги по теории относительности я читал с не меньшим интересом, чем «Три мушкетёра». Проблемы, куда пойти учиться, передо мной не стояло, я видел себя только физиком-теоретиком.
Но к середине девяностых стало ясно, что жизнь переиначила старое стихотворение, и физики «нынче в загоне», а «в почёте» оказались экономисты. Престиж этой профессии вознёсся до небес, к тому времени средний обыватель окончательно уверовал, что именно экономисты, а не учёные, инженеры и рабочие являются главными создателями материальных благ. Образовался целый клан «выдающихся» экономистов. Они, переполняемые чувством собственного интеллектуального превосходства, вещали по всем каналам телевидения. И вот тут я встал перед необходимостью сделать выбор. Моя душа рвалась в мир физических абстракций, тонких экспериментов, фундаментальных уравнений. А жизнь упорно приземляла порывы, предлагая массу соблазнов, доступ к которым открывали деньги. И я не устоял, пошёл в «почётную» профессию.
Мне теперь кажется, что вследствие сделанного тогда выбора общество потеряло если не выдающегося, то хотя бы просто хорошего, увлечённого профессией учёного-физика, а приобрело заурядного бизнесмена, каких пруд пруди. Скорей всего, моё место в науке осталось вакантным – хорошие физики штучный продукт! – а вот на моё место в бизнесе легко можно подобрать целую толпу таких же, как и я, «экономистов», с образованием и без оного.
Книги оказались Колины. Было необычно встретить здесь, на «краю Ойкумены», мальчишку, столь увлечённого наукой. Больше всего его, как и меня когда-то, интересовала теория относительности. Я захотел его проверить и предложил ему изложить эту теорию за пять минут. Дело в том, что любую, самую сложную и заумную идею можно изложить за пять минут, не выходя при этом за пределы знаний, даваемых школьным учебником. Но для этого надо очень глубоко понимать суть теории или идеи.
Коля принял вызов и с азартом юности, захлёбываясь словами, но при этом не теряя логической нити, представил мне свою интерпретацию специальной теории относительности. Он почти уложился в пять минут. Я был поражён: такого оригинального объяснения мне ещё не встречалось.
– Куда ты хочешь поступать учиться после школы? – Задал я вопрос.
– В рыбопромышленный колледж.
– Почему же не на физфак?
Лицо у мальчика сразу стало кислым, но всё-таки он ответил.
– Конечно, я хотел бы учиться на физфаке, но родителям его не потянуть. В колледже есть общежитие, там выплачивают хорошую стипендию, а в период практики платят зарплату. Да и учиться меньше трёх лет, а потом сам начну зарабатывать.
Вот, и ему приходится делать выбор между мечтой и материальными благами, подумал я. Впрочем нет, в отличие от меня у него выбор отсутствует, его судьба предрешена. А в результате общество не досчитается ещё одного толкового учёного.
