скачать книгу бесплатно
provinciaux[25 - Подохнем, подохнем, пусть нечистая кровь омоет наши провинциальные кресла (франц.). Переиначенный куплет из «Марсельезы».]
Да. сегодня, наверное, можно было выгодно купить, – сказала Стелла.
Пес, едва различимый меж мерцающей колоннадой брюк и чулок, обнюхивал туфли Стеллы. Андрес с Кларой успели уйти вперед и теперь обходили ребро Пирамиды. «Специально для святилища сделали насыпь выше, – подумал Хуан. – Когда все это кончится, площадь станет безобразной». Земля под ногами была совсем мягкой, и, чтобы сохранить равновесие, ему пришлось свободной рукой опереться о стену Пирамиды. И тут в толпе, слева, чуть позади, он увидел Абеля. Он увидел его в тот момент, когда толпа вдруг качнулась, – вот так посреди разговора вдруг на мгновение неожиданно наступает тишина, —
«Тихий ангел пролетел», – говорила бабушка,
словно колодец в воздушном пространстве, который углубляется и углубляется, и надо положить ему конец, произнести первое слово, крутануть руль и выйти из штопора. «Опять он», – подумал Хуан, не желая признаваться в подступавшем беспокойстве.
– Наконец-то, – сказала Стелла. – Уф, какая жарища! А внутри, наверное, вообще кошмар.
– Я думаю, туда впускают партиями, – сказал Хуан. – Должно быть, там есть кондиционер.
Ему захотелось сказать Андресу, что он видел Абеля. «А может, я ошибся, – подумал он. – Но это бледное лицо, эти напомаженные волосы. Да и костюм тот же, что был на нем в кафе, с острыми плечами. Бедный Абелито, подумать только, мне придется набить ему морду, доведет он меня». Брезент затрепетал так, словно внутри кто-то забил крыльями. Они подошли уже совсем близко и должны были войти со второй или третьей партией. Лампы на высоких стойках освещали именно этот сектор, яркий свет пробивался сквозь туман и дым, высвечивал гипсово-грязные лица, желтоватые, усталые тени.
– Посмотри на этого типа. – Репортер указал на фигуру, возникшую вдруг над толпой около входа в святилище. Должно быть, ее подняли на помост или на стол: она появилась неожиданно – белолицый паяц в ярком снопе света. Жаркая тишина окутала паяца, тишина, пронизанная далекими криками и пением тех, кто еще не увидел его.
– Настал момент понять, что есть выход, – произнес паяц с механическим напором сорочьим голосом. – Мы всю жизнь пытались объяснить себе, что есть вход, какие дороги к нему ведут, необходимые условия входа, смысл входа, ТО БЫЛ ДЕСГЛОССАРИЙ ВХОДА!
Доверьтесь мне! Я возвращаюсь из этого путешествия, как возвращается мореплаватель, презирающий все компасы, ибо —
звезды истины в глубинах его души указывают
ему правильный путь.
– А пошел ты в Калькутту, – сказал Хуан довольно громко.
– Бога ради, держи язык за зубами, – сказала Клара, ущипнув его так, что он подскочил.
– Сограждане, – произнесла сорока, —
настал час выхода
(Who killed Cock Robin?[26 - Кто убил Робина-Дрозда? (англ.).]),
настал час потрудиться,
причащение реликвии у вас произошло
(они вдруг поняли, что паяц обращается не к ним, а к колонне, выходившей из святилища и сворачивавшей к зданию Муниципалитета),
но память о ней вы унесете в сердцах —
у Сердца нет костей —
«А лучше бы ему быть с костями, – подумал Андрес. – Слабо вооружены мы для жизни. Кожа и кости, poveretti[27 - Бедняжки (итал.).]. Кости, броня, хитин, а внутри ткань, словно подкладка скорлупы».
– И КРОМЕ ТОГО, ХОЧУ ВАМ ВЫСКАЗАТЬ, НА АЛТАРЬ ОТЕЧЕСТВА
(икнул голосом, похожим на автомобильный клаксон)
принесены наши
(Hearts, again?[28 - Неужели опять – сердца? (англ.).])
смиренные
(Не из них ли небесные сонмы?)
жертвы
(Вот тут промахнулся: вылезло-таки из тебя бахвальство, как шило из мешка),
иунасхватитсилпродолжатьделодальшедопобедногоконца ДАЗДРАВСТВУЕТДАЗДРАВСТВУЕТДАЗДРАВСТВУЕТ!!!
– А мы, – сказал репортер, – не сподобились такой знатной оратории. Какая глубина мысли! Как бы сказал мой Дирек: безмерная.
– Некоторые места были неплохи, – сказала Клара. – Я не уверена, что надо выставлять Демосфена перед толпою на Майской площади. Этот стиль отжил и не удовлетворяет новым потребностям. По-моему, Мальро очень правильно отметил: бывает время, когда искусства предпочитают выглядеть регрессивными, нежели продолжать копировать модули, лишенные жизненной силы, и —
– это то, что я, по сути дела, хочу сказать на экзамене, если мне попадется четвертый билет, дай-то Бог.
– Прекрасно, – отозвался пораженный репортер. – Я тоже не верю в модули. Но этот тип не сказал ничего. Разумеется, хуже было бы, если бы он заставил нас поверить с помощью определенной техники, будто он что-то сказал.
И тут из репродукторов зазвучала
Партита Иоганна
Себастьяна Баха, и скрипка прорывалась
сквозь здравицы и пересуды —
– Смотри, какой пример стиля, – сказал Андрес и нехотя засмеялся. – Не думаю, что при жизни старика люди, услыхав эту музыку, преклоняли колена, и полагаю, что, на наш взгляд, любые прошлые времена не лучше теперешних. Но мы хотим постичь в стиле непреходящее: совершенство в настройке скрипки, где каждая струна имеет свое неповторимое звучание, но этого больше нет, а перед нами – сундук, набитый чем попало, и мы не можем в нем разобраться, хотя уже пора наряжаться и идти на праздник.
– Ничего нового ты не сказал, – отозвался Хуан. – После «The Waste Land»[29 - «Бесплодная земля» (англ.).], я полагаю, лучше помолчать. Оратор был замечательный. Ничего не сказал, и все в восторге. А мы, которые должны что-то сказать, мы, как видишь, разговариваем тихо-тихо от страха, как бы нам не накостыляли. Оратор в данной ситуации годится гораздо больше, чем мы.
– Ты строг как всегда, – сказал репортер. – Напомни, чтобы я объяснил тебе мое понимание стиля. И собак сюда тоже пускают?
– Не думаю, – сказала Стелла. – Они все изгадят.
– Правильнее было бы пускать, – сказала Клара. – Кости – собачье дело.
– О, моя сладкая, моя остроумная эпиграммистка, – сказал Хуан. – Ну вот, кажется, на этот раз мы войдем. И узнаем наконец, отразил ли наш друг в своем репортаже подлинную картину святилища. Не часто удается сличать журналистскую продукцию с действительностью.
– Ба, я не изменил ничего, кроме самого главного, – сказал репортер. – И про собак забыл сказать. А их вокруг святилища – невероятное количество, просто туча. Посмотрите на этого фокстерьера, на этого пятколиза. Мне почему-то не нравится, когда собаки путаются под ногами. Путаются, гадят.
– И как будто чего-то просят, это действует на нервы, – сказал Андрес. – Осторожно, дорогая, ты вляпалась в грязь по самую щиколотку. – Он закрыл глаза, словно бы в ярости, открыл и снова закрыл, сноп света падал ему на лицо раскаленной манной крупой, и туман стоял такой, что приступ ярости не пробился сквозь него. Он подумал: заметил ли Хуан Абеля, как тот шел, прячась за спины рабочих, выступавших стройными рядами, радующихся сословной радостью людей, которые всем миром вершат ДЕЛО ЧЕСТИ.
– Че, послушай, – сказал репортер, довольный, что вспомнил. – Мне рассказал это один мой друг, фотограф. Слушай внимательно, это первостатейный пример стиля. Одна парочка сфотографировалась и через неделю пришла смотреть пробные снимки. Думали, думали и в конце концов выбрали один. Девушка говорит парню: «Мне кажется, тебе все-таки не очень нравится…» Тот, немного удивленный, отвечает: «Ну да, снимок-то хороший, и ты хорошо получилась, жаль только, что у меня не видны значок и шариковая ручка».
– «Сеста»! – завопил мальчишка-газетчик, и в мгновение ока у него разобрали все газеты.
Они уже стояли перед самым входом (брезент тут был забрызган чем-то черным, гудроном или клеем), и люди в очереди занялись газетами. Совсем рядом завывала собака, и все засмеялись, снопы света дрогнули и вновь упали ровным ярким светом. Из репродукторов неслась «Венгерская рапсодия», одна из самых популярных. «Странно, что Абель здесь, – подумал Андрес, глядя ему вслед. – Это он, я уверен. И Хуан перед ужином его видел».
Вчера все было как обычно, домой вернулись пьяными в стельку. По словам соседей, вскоре после их прихода началась страшная ссора, быстро переросшая в драку, в ходе которой Перес схватил нож, напал на своего противника и нанес ему десять страшных ножевых ранений в различные части тела, отчего тот свалился бездыханным.
– Какое варварство, – сказала сеньора. – Смотри, Эстерсита, что творится.
– В газете написано? – спросила Эстерсита, оказавшаяся косоглазой.
– Все, все, от слова до слова. Бедняжка, сегодня никто не может быть спокоен за свою жизнь. Если бы не Господь Бог, мы бы все уже были мертвы.
– Послушай, что играют, – сказала Эстерсита. – У Куки есть эта пластинка. Брат жениха подарил, у него своя лавочка. Запись Кастеланеса. Божественная.
– Да, классическая вещь, – сказала сеньора. – Вроде того, что играла та, из восьмой квартиры, в субботу, когда мы были в гостях у тетки.
– О, божественная вещь! Грандиозная! Если бы у меня была радиола, я бы целыми днями слушала классику. Божественно! Послушай, как скрипка играет!
– О, грандиозно, – сказала сеньора. – Похоже на «Лунную сонату».
– И правда, – сказала Эстерсита. – Почти точь-в-точь, только «Лунная соната» немножко романтичнее.
– Мать вашу, – сказал репортер. – Ну, пошли, наша очередь. Возьмемся покрепче за руки, да смотрите в оба, как бы в карман не залезли.
Входя, они услыхали, как следующий оратор провожал выходящую людскую колонну. «Кажется, чешет стихами, – подумал Андрес. – С ума сойти».
«О боги», – подумал Хуан и вспомнил:
И ходят боги среди брошенного хлама,
брезгливо подбирая полы одеяний.
И бродят меж гнилых кошачьих трупов,
открытых язв и аккордеонов,
подошвами сандалий ощущая волглость
гниющего тряпья,
блевотины времен.
Им не живется больше в голом небе,
их сбросили оттуда боль и сон тревожный,
и бродят, раненные грязью и кошмаром,
вдруг останавливаясь, чтоб пересчитать
почивших, мертвых,
и облака, упавшие ничком, и издыхающих собак
с разодранною пастью.
Они лежат без сна ночами и любятся застывшими
движеньями сомнамбул,
валяются вповалку на ложе нищенском,
обмениваясь хмурыми, как плач, лобзаньями
и с завистью заглядывая в пропасть,
где крысы ловкие, визжа, дерутся
за лоскуты знамен.
– Тише!
– О’кей, о’кей, – сказал репортер смиренно, и охранник пристально поглядел на него.
– Поменьше «океев» и побольше уважения, сеньор. Это – священное место поклонения. Постройтесь в цепочку, один за другим, по очереди. И вы тоже, молодой человек. Сеньора, я же сказал: по очереди. Тише!
В полутьме, робко ощупывая мягкую почву (оттого, что ее огородили брезентом, земля под ногами не стала иной), пятнадцать вошедших построились в цепочку. В почти полной темноте охранник направил луч фонарика в пол. Снаружи доносился собачий лай —
а брезент дрожал, как будто огромный пес
чесался об него,
и голоса, дурманящая тьма —
«Ну, сукин сын, заводи свою проповедь в децимах», – подумал Андрес, разъяряясь и зная, что на самом деле злился не на оратора, а на Абеля; и даже не на самого Абеля, а на то, что он где-то здесь, более того —
хотелось, чтобы была причина разозлиться (вообще, на Абеля, на что-нибудь еще) и, наконец, что-то сделать. «Вот она, великая проблема, о Арджуна: делать что-то и иметь на то причину».
Фонарик уперся в потолок, и занятно было видеть, как белый луч ударялся о брезент, дырявил его и перебегал на другую сторону (мощные лампы снаружи освещали только контуры, но не внутреннее пространство святилища), натыкался на хрупкую колонну, повторявшую мощные очертания такой же колонны, державшей брезент снаружи. Наверху, где концы брезента сходились, луч разбивался о блестящий диск; и тогда казалось, будто два вражеских прожектора шарят по небу
– но тот, что снаружи, был слабее —
и сходятся на брезенте в яростной схватке, гонятся друг за другом и сшибаются, кусая брезент. Внутренний луч был достаточно сильным, чтобы высветить фигуру охранника, цепочку посетителей и квадратный черный ящик на четырех ножках, возносивших его на метр шестьдесят сантиметров над землею. (На стеклянной крышке ящика слабо отражалось светящееся отверстие в потолке, луч света метался по крышке, это было красиво.)
– Можете по одному подходить поближе, – сказал охранник, резко опуская фонарь (луч хлыстом ударил по цепочке людей) и направляя его на ящик. – Смотрите под ноги, земля скользкая.
Стелла шла первой с полным на то правом. Хуан забавлялся (не подсознательно, а всем своим существом, кожей), глядя, как она остановилась у ящика —
высунув кончик языка, крепко прижав к груди сумку,
поднялась на цыпочки, вся дрожа в отблеске света,
падавшего на стеклянную крышку,
прелестная языческая почитательница без веры,
мощепоклонница, праздношатающаяся просительница
из породы зевак, созданных матерью-природой.
– ДАВАЙТЕ, СЕНЬОРА, ПОВОРАЧИВАЙТЕ НАЗАД. —
На вате лежала кость. В луче света она искрилась, будто крупинками сахара. Все смотрели,
– ДАВАЙТЕ, СЕНЬОРА, ПОВОРАЧИВАЙТЕ НАЗАД, НЕ СПИТЕ —
видно было прекрасно, хотя мощи были почти такие же белые, как вата, чуть розовее ваты, с какими-то светло-желтыми пятнышками.
– ВЫ ЧТО, ВСЮ НОЧЬ ТАМ СТОЯТЬ СОБИРАЕТЕСЬ? —
