Омало

скачать книгу бесплатно


– Чувство доверия к мужчине, – он кидает ведро на столик, и краем глаза следит за моей реакцией.

Я пожимаю плечами, в свитере грязно-розового цвета становится зыбко, чувствую, как мурашки ползут по голове.

– Смотря реальности в глаза, Тагар, понятия мужчин и женщи у нас…разное.

– Я знаю, – недовольно фыркает, – только в вашей деструктивной идеологии больших городов спасение человека можно назвать похищением.

Я удивленно приподнимаю брови: гримаса искреннего удивления.

– А я уж было думала, что мы это прошли,– устало выдыхаю пар в его спину.

– Я не сержусь на тебя, если ты об этом, и никогда не, но я не такой, как люди к которым ты привыкла, нравится тебе это или нет.

– Нравится, – стараюсь звучать безразличной.

Тагар ошеломлённо оборачивается, попутно чиркая спичкой о коробок.

– Да, – кивок, – я вижу, – зажжённой спичкой по древней конфорке, одной рукой повернуть вентиль газового баллона и вот: чайник уже греется на огне.

Как ни в чём ни бывало, Тагар натягивает на себя широкую серую майку.

– Чашки на верхней полке шкафа справа, достань их пока, нужно посмотреть за камином.

Тянусь к верхней полке и достаю красивые чашечки из необожжённой глины. Кажется, здесь всё сделано своими руками, возможно, даже и этот кирпично-деревянный дом.

Тагар возвращается быстро. Руки в угле, и по щеке пролегает чёрная угольная полоса.

– О, нашла чашки, молодец, теперь поищи мёд, вон среди тех банок, выбери какой тебе нравится, – он указывает на заботливо укутанные полотенцами баночки, стоящие на полу, а я не могу отвести взгляда от пролегающей по щеке угольной дорожки.

Тянусь пальцами, дотрагиваюсь, мягко проводя по бритому лицу, стираю едкую пыль. Под пальцами ощущаю крохотный шрам, а кожа тёплая, гладкая. Он замирает, будто бы наслаждаясь этими прикосновениями. Мы оба замираем, когда я опускаю свою руку, глаза в глаза. А глаза у него чёрные, хоть и голубые.

– Там, – указываю на свою щёку, – была зола.

Он улыбается, прикасается к тому самому месту.

– А, спасибо, – и комната наполняется едва зримым теплом.

Метель

Бабушка Зарина жёсткая и, одновременно, мягкая, она приструнивает свирепым взглядом, но окутывает любовью, приобнимая за плечи и наливая гнутым железным половником свежесваренный суп в старинную глиняную посуду. У нее две дочери и сын. Роза с мужем и зеленоглазым Георгием, мальчишке лет пять, он игривый и непоседливый, вечно скалит молочные зубы и показывает мне язык. Архип с женой Сарой и тремя детьми, младшему ещё нет и года, и он призывно агукает, навязчиво требуя всеобщего внимания. И младшая Тата с заметно округлившимся животиком. Тата прекрасна так, как только может быть прекрасна кавказская девушка: у неё тонкие, восточные черты лица, раскосые глаза, чёрные, как ночь, изогнутые брови, белоснежная кожа и трепетные ресницы; жесткие волнистые волосы заплетены в косы, которые ниспадают на пышную белую грудь, а беременность придает ей какой-то невероятный, невиданный шарм. Тата всегда очень мила, она сдержанно улыбается и улыбка её также нежна, как и она сама, мне хочется нарисовать её.

Сегодня Тата хмурится, еле ковыряя ложкой в тарелке, она неразговорчива, и я лишь бросаю на неё робкие, полные смущения взгляды. За столом оживлённый разговор, то ли они говорят на грузинском, то ли на смеси языков, в любом случае понять я не могу.

Тата смотрит на меня в упор.

– Тамара, ты так и будешь жить у него? – кивает на сидящего рядом мужчину, в её голосе нет ни единой нотки раздражения, но я вижу её нетерпение. Я…снова чувствую Тагара телом. Мне не нужно оборачиваться, чтобы ощущать его присутствие, я просто знаю, что он рядом, потому что от его волос пахнет чабрецом. Немыслимо.

– О… даже не знаю, – я пожимаю плечами и инстинктивно растягиваю уголки губ в улыбке, держа ложку в левой руке, – я не хочу вас стеснять, поэтому.

– А, вот оно что, – лицо ее светлееет, – я знаю хорошее местечко, – чарующе улыбается, но от тёмного взгляда мне не по себе, – я покажу тебе его позже.

Я киваю, только ловлю на себе настороженный взгляд Зарины, она качает головой и кладет в рот хлеб, демонстративно медленно пережёвывая его. Тагар улыбается одними глазами, пугающе, и эти самые глаза через несколько мгновений впиваются в красивое лицо Таты. Секунды, пока они как будто бы растворяются в этом многозначительном взоре, сплескивая друг друга через пересечения осколков своих взглядов. Знаки нечитабельны. Кусаю губу и выискиваю зерна крупы в своем супе, так-то лучше.

Тата такая быстрая, порхает в своих валенках, придерживая выступающий живот. Она ведёт меня какими-то нехожеными тропками к одноэтажному бетонному зданию, похожему на хлев; пахнет коровами. Не удивительно, ведь это – коровник! Внутри покосившаяся самодельная дверь, за ней – комнатка едва ли три на три, печка, на печке – лежанка, у наспех замазанной от трещин стены – дряхлый стол и стул-табурет с плетёным сиденьем. Больше ничего. Ах, нет же! Крохотное окно с видимыми щелями, с треснутым от мороза стеклом. Тата останавливается посредине и выжидательно смотрит, как будто бы хочет увидеть на моём лице какие-то особые эмоции. Я знаю ее игру.

Улыбаюсь, холодея внутри от одной лишь мысли о том, чтобы провести здесь ночь. Возможно ли вообще внести в этот жуткий, полный ледяных взглядов горных духов, хлев хоть каплю уюта и тепла? Должна ли я идти на поводу у недобрых замыслов Таты?

– Тата, – смотрю в ее красивое, безжалостное лицо,– спасибо за заботу, – ничем не выдаю внутреннего негодования, только киваю, выглядит покорно. Но у меня нет сил еще и на эту борьбу, сейчас я воюю только с собой…

– Не за что, дорогая, – она гладит меня по плечу, – возьми у матери топор, дрова здесь за углом.

Я снова киваю, и мы вместе выходим. «Топор» … эхом раздаётся в моей голове. Видимо, придется мне ночевать без печки. Тата идет прочь, а я остаюсь возле хлева, вечереет. Она влюблена и готова на всё, чтобы обезопасить объект своей влюбленности от любой возможной опасности. В её сердце нет места состраданию, хоть я и не прошу к себе жалости. Она наигранно мила, но я вижу её внутреннюю злобу по отношению ко мне. Как, должно быть, печально и неуютно ей носить ребёнка в одиночестве, переживая эти суровые зимние месяцы один на один со своими внутренними страхами. Я не сержусь на Тату, хоть и хотела бы избежать подобных выходок с её стороны.

Думаю о Тагаре. Он красивый. Как его широкие ладони смыкаются на рукоятке топора, как глаза из человеческих превращаются в будто бы змеиные, магнетические, испытующие, как он смотрит ими долго, не моргая, чуть улыбаясь, но лишь чуть, и никогда не знаешь, что в его голове сейчас, его непредсказуемость, его неожиданная мягкость, его тихие демоны – красиво. Сближение с ним, от одной лишь мысли сердце стучит как после кофе, или от кофе, как от этой мысли. Нельзя. Запретно. Последствия могут быть чудовищны. Но не идти навстречу невозможно. Он манит своей цельностью, своим внутренним божественным мужчиной. Его энергия сбивает с толку, засасывая в сумеречную воронку желания смотреть в ответ в эти глаза, не отрываясь. Чувствуя страх перед Тагаром, я также ощущаю к нему безграничное доверие, эти два антагониста перемешиваются внутри меня в воздушный коктейль эмоций, заставляя внутренне метаться между уже сделанным выбором и ещё возможными его вариантами.

Ночь наступает неожиданно, быстро проваливаясь в студёный колодец зимнего мороза. Дрожащими от холода руками я подкидываю в печку старые, давно отсыревшие дрова. Они горят медленно, а на улице темно. Темно и в комнате, и ничегошеньки не видно, только коровы изредка мычат в хлеву, а я сижу около печки, съежившись от нависающей надо мной темноты, и дую на слабый огонь. Страшно, и руки ломит, но я обещаю себе пережить эту ночь и стать сильнее.

На улице начинается метель, настоящий снежный ураган, который я вижу сквозь маленькое окошко, выходящее прямо на долину и горные хребты. Ветер завывает так отчаянно, что от страха невозможно уснуть. Я всё сижу около печки, протягивая окоченевшие пальцы к слабому огню, и повторяю вслух все веданные и неведанные мною молитвы. К ночи ветер крепчает, и я опасаюсь схода лавины. Моё сердце наполняется сотнями не имевших до этого значения страхов. Снег кружится, кружится, кружится, поднимая в воздух солому, тряпки, лязгая собачьими цепями. Сердце щемит от этого будто бы вышедшего из недр ада гула, но я горжусь тем, что никого не стесняю. Я сильная, я справлюсь, я стану крепче (крепче, словно томлёный самогон, думается мне). И чем больше я повторяю это, тем отчаяннее хочется открыть глаза в родном доме, где ждут родители, и пахнет московской пылью. Я девушка, зачем мне быть сильной и смелой? Зачем тащить на себе то, что природой задумано, как мужское? Разве не я должна быть нежным цветком, что распускается в надёжных руках? Разве не я должна быть полноводной рекой, наполняющей крепкие берега?