скачать книгу бесплатно
– Стоим, – послышалось из тумана. – Еще два шага – и овраг. Думаю, это он и есть. Смотрите, не свалитесь. Шею тут свернуть – раз плюнуть.
Они сделали два осторожных шажка и оказались рядом с дядей Гришей на краю поросшего кустарником оврага. Дно оврага было скрыто в густом тумане.
– Глубоко тут? – деловито поинтересовался Влас Петрович.
– Не знаю. Но давайте я лучше сам.
– Вдвоем полезем! – В голосе Власа Петровича послышались одновременно решительные и злые нотки.
– Как скажешь, товарищ командир. Но учти, если ноги переломаешь, мы тебя с Севой на своих горбах тащить не будем.
– Я тоже с вами, – быстро сказал Сева.
– Да как же мы без тебя? – буркнул дядя Гриша и начал спускаться.
* * *
В овраг спустились без приключений, ни ноги, ни шею никто не переломал. Лишь почти в самом конце Сева не удержался, кубарем скатился по склону. К чести мальчишки, катился молча, даже не пикнул. И когда уткнулся в то, что осталось от Клауса фон Клейста, тоже не пикнул, лишь тихонечко застонал, отползая от груды чего-то едва различимого в тумане.
Здесь, на дне, воняло падалью. Своим новым обостренным нюхом Григорий почуял это еще там, наверху. А теперь увидел и источник вони – разлагающееся тело одного из псов фон Клейста. Но Сева и Влас смотрели не на пса. Сева и Влас смотрели на куски того, что когда-то, относительно недавно, было человеком. Ладно, не человеком!
Тетя Оля не обманула. Отто фон Клейст порубил любимого братца на куски, а потом куски эти сбросил в овраг. Вместе с мертвым псом. И если пес все еще разлагался, то от Клауса остались только рожки да ножки. Из вороха грязного тряпья торчали лишь неестественно белые кости.
– Это он? – спросил Сева, прикрывая нос рукавом.
– Он. – Григорий пнул носком сапога черепушку, и та покатилась, как мячик.
– А доказательства? – Влас внимательно осматривал то, что считал местом преступления. – Гриня, где доказательства, что это останки Клауса фон Клейста? По виду им уже несколько лет, а ты говорил, что случилось все меньше месяца назад.
– Доказательства? – Григорий пожал плечами, присел над черепушкой, поманил Власа пальцем: – Ну вот любуйся на свои доказательства.
Влас подошел, присел рядом.
– На что смотреть? – спросил мрачно.
– На пасть смотри, – сказал Григорий скучным голосом. – У них после смерти клыки остаются, уже не прячутся никуда. Видишь клыки, Влас Петрович?
– Вижу. – Влас тяжело вздохнул, взял черепушку Клауса в руки, поднес поближе к глазам. Рядом застонал от отвращения Сева. – Любопытное строение челюсти.
– А ты у нас анатом? – усмехнулся Григорий, хотя на самом деле ему было не до смеха. Если Клаус фон Клейст мертв, то вопрос остается открытым. Кто обращает людей в нежить?
– Бывал пару раз в анатомическом театре, – сказал Влас и двумя пальцами ухватился за клык, попытался то ли расшатать, то ли и вовсе вырвать. – По долгу службы, так сказать.
Он обернулся, очень внимательно посмотрел на Григория. В глазах его читался немой вопрос: «У тебя, Гриня, такие же?!» А Григорий и не знал, такие или не такие. Пару раз украдкой разглядывал себя в зеркале. Зубы как зубы! Белые, крепкие! Человеческие! Но ведь зайца он чем-то порвал… Задачка.
Григорий провел языком по своим зубам, едва заметно пожал плечами. Влас кивнул, словно бы его такой ответ устроил. Хотя, ни хрена не устроил! Надо знать Власа Петровича Головина, чтобы понять, что этот, если уж вцепился, то не отстанет, пока не найдет ответы на все свои вопросы.
А дальше Влас Петрович очень удивил Григория. Он подбросил черепушку в воздух, ловко поймал ее налету, а потом сунул в свой вещмешок.
– Зачем, Влас Петрович? – снова простонал Сева.
– Доказательства, Всеволод. Доказательства, – сказал Головин мрачно.
Вот только никакие не доказательства, а охотничий трофей. Уж это-то Григорий знал наверняка. Конечно, с большей радостью Влас сунул бы в свой вещмешок башку Ирмы фон Клейст, но за неимением оной, сгодится и Клаус.
– А представь, что нас остановит патруль фрицев и во время обыска у тебя найдут вот эти… доказательства? – вежливо поинтересовался он.
– До сих пор ведь не остановили, – огрызнулся Влас, а потом сказал: – Ладно, давайте уже убираться отсюда поскорее, а то смердит так, что аж глаза слезятся.
Выбраться из оврага оказалось проще, чем спуститься. Григорий очутился наверху первый, помог подняться Севе и Власу. Тут, наверху, они и стали держать военный совет.
– Ну что, товарищ следователь? – спросил Григорий. Вежливо спросил, без всяких поддевок. – Что нам дальше делать? Как искать нашего душегуба?
– В усадьбу нам надо, – сказал Влас решительно.
– Надо! – горячо поддержал его Сева.
Подозрительно горячо. Что им там всем медом намазано в этой чертовой усадьбе?! Но глубоко в душе Григорий был согласен и с Власом, и с Севой. Корень всех их бед таился в усадьбе Гремучий ручей. Оставалось решить, как туда попасть. Григорий подозревал, что придется по старинке, через потайную калитку. Если калитку после недавной вылазки ребят не заперли к чертовой матери. Но и это невеликая проблема. По крайней мере, не для него. С калиткой он разберется в два счета. Остается вопрос поважнее. Как они будут разбираться с фон Клейстом? Тут нужно подумать. Крепко подумать…
Не получилось подумать, словно кто-то легонько толкнул Григория в плечо. Зашумела, заволновалась лощина, предупреждая о приближающейся опасности.
– Ложись! – велел он и схватил Власа с Севой за загривки. Наверное, маленько перестарался, потому что не просто толкнул, а свалил с ног. – Тихо, – прошептал, глядя в злые глаза Власа. – Кто-то идет.
Просить дважды не пришлось. Сева доверял его феноменальной чуйке, а Влас острому слуху. Лежали все молча, не шевелясь. Еще бы и дышали потише. Григорий успел лишь мысленно порадоваться, что местечко для военного совета они выбрали укромное, в корнях старого, скособоченного дуба, спрятаться за которым мог бы еще пяток человек.
А шаги приближались. Почти неразличимые, крадущиеся шаги. Так мог бы двигаться зверь, вышедший на охоту. Или сам Григорий. Незнакомец был совсем близко, наверное, метрах в десяти. Он шел, не особо таясь, но ни одна ветка не хрустнула у него под ногой. Когда шаги начали затихать, Григорий осторожно высунулся из-за дерева, как раз вовремя, чтобы увидеть серую офицерскую шинель и коротко стриженный белобрысый затылок. Григорию даже не нужно было видеть лица, чтобы понять, что это тот самый эсэсовец, который пытал его в сарае и который до сих пор приходит в кошмарах к Лиде. Та самая белобрысая очкастая тварь!
Григорий нахмурился. Что-то не то творилось у него в последнее время с чувствами. Иногда казалось, что никаких чувств и не осталось вовсе, а иногда накатывало так, что аж челюсть сводило. В случае с Лидой это была горячая, щекотная волна, а вот сейчас накрыло ледяной. Как будто попал он из весны в лютую зиму, а из одежды на нем ничего, кроме ярости.
– Ждите здесь, я сейчас, – прошептал он едва слышно.
Сева уже было дернулся следом, но Влас предупреждающе положил руку ему на плечо, поверх его взъерошенной макушки посмотрел на Григория. Он кивнул в ответ, мол, так надо, товарищ командир.
Больше его никто останавливать не стал. Перед тем, как выйти из укрытия, Григорий разулся, приткнул сапоги между корнями. Подозревал, что и в сапогах смог бы ходить бесшумно, но рисковать не стал. Не время сейчас для риска, нужно узнать, какой черт принес этого гада в овраги.
Гада Григорий нагнал быстро. Собственно, и нагонять особо не пришлось, потому что мимо оврага тот не прошел, остановился, огляделся по сторонам и начал спускаться вниз. На плече его Григорий заприметил армейский вещмешок, на манер того, что был у Власа. Вещмешок болтался тряпкой, значит был пуст.
Он спустился вслед за эсэсовцем в овраг. Сначала таился, дышать боялся, а потом отдался потоку, который все чаще и чаще подхватывал его на свои крылья, вел, подсказывал, как действовать. И получалось хорошо. Быстро, ловко, бесшумно. Точно так же, как ночью в госпитале. Без свидетелей отдаваться этому странному потоку было проще, не приходилось даже задумываться, что нужно сделать в следующую секунду. Или долю секунды. В потоке время как-то неестественно замедлялось. Григорий отчетливо видел мельчайшие детали, просчитывал траектории, практически предугадывал события. Вот и сейчас он уже знал, что увидит. Знал, но все равно удивился.
Эсэсовец методично и неспешно обыскивал дно оврага, находил и запихивал в рюкзак бренные останки Клауса фон Клейста и даже тряпье, которое некогда служило ему одеждой. Нашел все, кроме черепушки. И немудрено, черепушка теперь – охотничий трофей Власа.
Григорий был достаточно близко, чтобы видеть, как на лице эсэсовца появилась гримаса сначала раздражения, а потом едва ли не отчаяния. В досаде он сорвал с переносицы свои очочки, раздавил каблуком сапога хрупкое стекло, словно это именно они мешали ему отыскать пропажу.
Григорий не спешил, наблюдал, присматривался. В подхватившем его потоке и мысли делались острыми, как бритва. Острыми, ясными, логичными. Наверное, если бы не поток, Григорий бы не удержался, подкрался бы к этому эсэсовскому выродку со спины, похлопал бы по плечу, заглянул в испуганные глаза, а потом свернул бы шею. Голыми руками свернул бы. Ему казалось, что этого хватило бы для того, чтобы Лиду перестали мучить кошмары. Ему хотелось так думать. А еще ему хотелось убивать. Голыми руками вершить правосудие. Если бы не поток, он бы так и сделал, но поток притуплял человеческие чувства и страсти, поток делал его отлаженным механизмом, который мог просчитывать будущее на несколько ходов вперед. Поток заставил его думать…
Никто, будучи в здравом уме, не станет подбирать истлевшие упыриные кости. Влас не в счет, у Власа особенные обстоятельства. А у этого не обстоятельства, а четкий план. Или скорее не план, а задание. Кто мог дать такое задание этому спесивому и надменному офицерику? Только тот, кто выше его по званию. Только тот, кто знает, где и как встретил свою окончательную смерть Клаус. На ум приходило только одно имя. Отто фон Клейст! Старый упырь вернулся в усадьбу и сейчас уничтожает то, что Влас Головин назвал бы уликами. Это тогда, пару недель назад, он испугался и растерялся. Это тогда из-за своего страха начал допускать ошибки и оставлять улики. Но сейчас случилось нечто особенное, нечто такое, что вернуло Отто фон Клейста в Гремучую лощину, что заставило его уничтожать улики и, возможно, свидетелей своего преступления. Нет, не собственными руками! Для этого Отто фон Клейст слишком аристократ. Зачем марать руки, если можно переложить всю грязную работенку на кого-то другого, верного и послушного? Интересно, вот этот гаденыш служит фон Клейсту по зову сердца, или как те бедные девочки в усадьбе, под влиянием морока?
Григорий присмотрелся. Нет, слишком четкие, слишком уверенные и продуманные движения, слишком холодный взгляд по-рыбьи прозрачных глаз. Этот по доброй воле, так сказать, из любви к искусству. Именно из любви к искусству он пытал сначала Лиду, а потом и самого Григория. Ему нравилось причинять людям боль. А фон Клейсту нравились такие псы. Четвероногих он уже потерял, поэтому заводит себе двуногую свору. Григорий не сомневался, что конец этого эсэсовского гаденыша будет печальным, что фон Клейст перегрызет ему глотку ровно в том момент, когда перестанет видеть от него пользу. Но пока гаденыш вполне себе годится для деликатной, хоть и грязной работенки. Вот только что скажет Отто фон Клейст, когда гаденыш не принесет ему голову братца? Что он подумает?
Подумать можно только одно, подумать можно только на диких животных, которые оголодали за зиму и которым без разницы, была падаль человеком или упырем. Но гаденышу все равно страшно, до дрожи в поджилках.
Григория вдруг посетила любопытная догадка. Вероятнее всего, эсэсовец знает, кто такой фон Клейст на самом деле. Знает и поэтому боится возможного наказания. Садовник Гюнтер ведь знал. Знал и все равно служил семье верой и правдой до последнего своего вздоха. Этот не так прост, как Гюнтер, этому очевидно что-то пообещали. Что? Деньги? Власть? Нет, такого нужно брать за другое. Такому нравится убивать и мучить. Так чем же он отличается от упыря? А, считай, ничем! Значит, ему разрешили убивать и мучить. Бесконтрольно, ради собственного удовольствия. Он и раньше-то не особо себе отказывал, но имея за спиной такого хозяина, можно и вовсе не таиться.
Эх, а может все таки свернуть гаденышу башку?
Кто-то невидимый словно бы дал Григорию подзатыльник. Такой увесистый и отрезвляющий, что на мгновение его вышибло из потока. Всего на мгновение, но из-за этой внезапности ему показалось, что с него снова заживо сдирают шкуру. Но сойти с ума от боли он не успел, поток снова накрыл его своими крыльями, вернул ясность, забрал боль. Все будет. Когда-нибудь он доберется до этого белобрысого затылка, возможно, даже вопьется зубами в шею, но не сейчас. Сейчас он должен понять, что происходит. Сейчас он должен наконец начать исполнять данные обещания, а для этого нужно проследить за эсэсовцем.
Мельком подумалось, что ему повезло, что с Севой остался Влас. Влас опытный и умный, он не станет метаться по лощине, а будет терпеливо дожидаться его возвращения. И Севу придержит. Севу непременно нужно придерживать. Он такой же горячий и нетерпеливый, как Митяй. Просто жизнь его еще не била.
Выбравшись из оврага, эсэсовец направился прямиком к усадьбе. Кто бы сомневался! Вот только вышел он не к центральным охраняемым воротам, а пошел по кругу, по всему видать, к потайной калитке. Идти за ним следом Григорий не стал, вместо этого забрался на высокое дерево. Так и обзор лучше, и надежнее.
Калитка оказалась заперта. Гаденыш порылся в карманах шинели, достал ключ, оглянулся и вставил ключ в замочную скважину. Калитка бесшумно открылась, пропуская его на территорию усадьбы. Да, по всему выходило, что немчик непростой, что относится к доверенному ближнему кругу. Простым не доверяют ключи от потайных калиток и деликатные задания. Эх, проскользнуть бы следом, проследить за гаденышем! Глядишь, и с фон Клейстом получится повидаться. Но нельзя. Сева с Власом ждут в лощине, а в городе остались Митяй с доктором. И день уже скоро начнет клониться к закату, значит, нужно спешить. Он и поспешил, бегом побежал под беспокойный шепот Гремучей лощины. Лощине тоже не нравилось происходящее, не нравились тревожащие ее покой люди и не-люди.
Влас и Сева ждали его на прежнем месте. Сева сидел, понурившись, а Влас стоял, прислонившись спиной к дубу. Наверное, Григорий поспешил или слишком поздно вынырнул из потока, потому что при его появлении Влас вздрогнул и дернулся за автоматом.
– Свои, – сказал Григорий шепотом и принялся обуваться.
– Не замерзли ножки-то, Гриня? – спросил Влас язвительно. – Чай, не май месяц на дворе.
– А ничего! Мы привычные, товарищ командир! – Григорий управился с сапогами, притопнул ногой.
– Ну что там, дядя Гриша? – Сева смотрел на него с нетерпением.
– Давайте выбираться, по дороге расскажу.
Пару минут шли в полном молчании, а потом Сева не выдержал:
– Так что вы узнали? Зачем этот фриц спускался в овраг?
– Зачем? – Григорий бросил быстрый взгляд на Власа. – Так вот за тем, что товарищ командир с собой прихватил.
– За костями? – удивился Влас.
– За костями, за лохмотьями его. – Григорий кивнул. – Голову очень искал.
– С чего бы? – Влас задумчиво перевесил вещмешок с черепушкой на другое плечо.
– А кто ж его знает? Мне бы узнать, кто он вообще такой.
– Оберштурмфюрер СС Курт Вольф, – сказал Влас.
– Откуда ты знаешь?
– Откуда? Да потому что редкостный садист и ублюдок! Задержанных пытает лично. Нравится ему это, понимаешь?
Григорий понимал. Как же не понять, когда сам побывал в лапах у этого немецкого волка! Но за себя не обидно и не больно, а вот за Лиду…
– Разберемся, – буркнул Григорий себе под нос, а Влас посмотрел на него долгим взглядом и сказал очень серьезно:
– Ты уж разберись. Можешь даже по-своему…
* * *
Во сне было то жарко, то холодно. Во сне Митяй бродил по темному нежилому дому, переходил из одной гулкой комнаты в другую, искал. Что искал, и сам не знал. Понимал только исключительную важность своей задачи. И если бы не вот это скверное состояние, когда то душно, то озноб, уже, наверное, все бы давно нашел.
Здесь, в заброшенном доме, жили сквозняки и эхо. Эхо разговаривало множеством голосов: мужских, женский, детских. Некоторые из голосов казались Митяю знакомыми, но вспомнить, кому они принадлежат, он не мог. Дом тоже казался ему знакомым. Наверное, во сне всегда так. Как давно он не видел снов? Казалось, что целую вечность. Вся его жизнь делилась на белое и черное. С белым все было понятно, белое он хотя бы помнил, а вот что происходило с ним ночью…
В какофонию голосов вплелся один едва различимый, больше похожий на шепот. И сквозняк, кативший по каменному полу комки пыли, упал к его ногам, словно испугался. Или просто не хотел мешать?
Митяй замер, вытянулся по струнке. Он вслушивался в эхо голосов и вглядывался в теряющуюся вдали анфиладу комнат. В этому удивительном сне он знал, что такое анфилада. Подумать только!
Ждать пришлось долго. Все голоса давно стихли, и терпение почти закончилось, но он все еще ждал. Даже сквозняк устал послушно лежать у его ног и снова принялся гонять по полу пыль. Вот тогда-то Митяй и увидел следы. Это была цепочка едва различимых в пыли следов босых ног. То ли детских, то ли девчоночьих. Да и не важно! Важно, что теперь он знает, куда идти и где искать.
Его путь казался бесконечным, а комнаты бесчисленными. Сначала Митяй пытался считать и запоминать, но очень скоро сбился со счета. Теперь он смотрел только себе под ноги. Иногда следы делались отчетливее, иногда исчезали, и тогда Митяя накрывала холодная волна ужаса от того, что он может не справиться, не найти и не успеть…
А дом все-таки менялся. Комнаты делались все меньше и меньше, пока не превратились в узкий больничный коридор. Следы оборвались перед облупившейся, выкрашенной в белый цвет дверью с надписью «Операционная». Из-под двери пробивался электрический свет, слышались мужские голоса. Митяй положил ладонь на дверную ручку, замер, собираясь с духом. Одно дело – бродить в компании со сквозняком по пустому дому и совсем другое – открыть вот эту дверь.
Он уже почти сдался, убрал руку, а потом, в самый последний момент решился и толкнул дверь плечом. Там, на той стороне, было ярко. Так ярко, что на мгновение пришлось зажмуриться. Там, на той стороне, происходило что-то странное. Или страшное…
Два врача, низенький и высокий, склонились над ярко освещенным хирургическим столом. Резко пахло спиртом и чем-то еще… необычным и тревожным. С неприятным звоном падали в металлический лоток окровавленные инструменты. На столе лежало укрытое серой больничной простыней тело. Снова захотелось уйти, выбежать в больничный коридор, промчаться по анфиладе одинаковых пыльных комнат и вырваться наконец из сна в реальность.
Вот за сон Митяй и уцепился. Если это сон, то в нем только он всему хозяин. И бояться в собственном сне он ничего не должен. Ведь глупо же! Бояться не должен, а осмотреться как следует нужно. И двигаться здесь он может бесшумно, и быть незаметным для остальных. Почему? Да потому, что это его сон и он так хочет! Митяй сделал глубокий вдох и переступил порог операционной.
Первым обернулся высокий, как по пустому месту мазнул по Митяю невидящим взглядом и тут же вернулся к прерванному занятию. Он был неприятный, и этой своей болезненной худобой, и тяжелым взглядом глубоко запавших глаз. А еще чувствовалось, что за операционным столом он главный, что это его приказания четко и неукоснительно исполняет другой, невысокий.
Митяй сделал несколько нерешительных шагов, обошел хирургов, встал за спиной невысокого, заглянул ему через плечо. Он заглянул, а врач оглянулся, каким-то суетливым, неловким движением поправил сползающие с переносицы запотевшие очки, посмотрел на Митяя в упор. Это был старик. Даже закрывающая почти все лицо маска не могла скрыть его преклонный возраст. Как такого вообще можно подпускать к операционному столу?! К вот этой вот девчонке…
Это была не девчонка! На операционном столе лежала Танюшка, смертельно бледная, с обритой наголо головой. А они, эти двое, что-то делали с ней… копались у нее в голове!
– Руки! Руки от нее убрал!!! – заорал Митяй и попытался оттолкнуть долговязого от операционного стола.
Не получилось. Его сон, но правила, оказывается, не его. Да, его не видели, но и сам он никак не мог помешать тому, что творилось сейчас в операционной. Его сил хватило лишь на то, чтобы замигала лампа.
– Снова проблемы с электричеством… – Старик посмотрел на потолок.
– Не отвлекайтесь, господин Смирнов, – сказал долговязый по-немецки. Голос его был низкий, но все равно скрипучий, как плохо смазанное колесо. В голосе его слышалось раздражение пополам со страхом. А в руке у него был инструмент… словно маленький коловорот, с каким батя ходил на зимнюю рыбалку. Тем коловоротом они делали во льду лунки, а этим?..
Во сне тоже может быть жутко, во сне тоже можно выть от бессилия. Даже если это твой сон. Особенно, если это твой сон!
Митяй и выл. С каждым оборотом этого чертова коловорота его вой делался все громче, все отчаяннее. А потом Таня открыла глаза…
Сначала взгляд ее был бессмысленный. И глаза из синих сделались черными, неживыми. Она смотрела на своих мучителей, а они были так увлечены работой, что не видели, не догадывались, что режут по живому…
Ей нужно закричать! Пусть они не слышат его, но она-то здесь, на вот этот проклятом столе! Если она закричит…
Она не закричала, она вперила свой черный взгляд в Митяя, и его вдруг закружило, поволокло куда-то в темный туннель, на дно Танюшкиных зрачков. О стены этого туннеля билось Танюшкино отчаяние и Танюшкина боль.
– Больно! – Кричала она голосом Митяя. – Мне нужно проснуться! Выпустите! Выпустите меня отсюда!!!
