скачать книгу бесплатно
– Кто там? – послышался из недр дома громкий и требовательный голос.
– Это я, баба Глаша! – крикнула Арина, стряхивая с волос дождинки.
– Аринка, ты, что ли? – Дверь в сени распахнулась, на пороге возникла баба Глаша.
– Я. Продукты принесла. – Арина взмахнула пакетом, пожаловалась: – На улице творится черт-те что! Ветер поднялся…
Договорить она не успела, баба Глаша ахнула, взмахнула рукой:
– А про белье-то я, дура старая, совсем позабыла. Аринка, у меня ж белье на дворе сушится, сейчас вымокнет все!
Выходить в беснующуюся за дверью круговерть не хотелось, и черт бы побрал это белье – как вымокнет, так и высохнет! Но не станешь же перечить пожилому человеку! Арина поставила пакет с покупками на табурет, набрала полные легкие воздуха и как в омут нырнула в водоворот из ветра и косых дождевых струй.
Продвигаться теперь она могла только на ощупь, а дышать – так и вовсе через раз. Стоило лишь попытаться сделать вдох, как в горло забивался дождь пополам с песком. Бабы-Глашино белье уже наверняка не спасти, а дорогу назад еще попробуй отыщи в этом суровом, вставшем с ног на голову мире.
По лицу хлестнуло мокрым и холодным. Арина едва не заорала от неожиданности, но почти в то же самое мгновение поняла, что это всего лишь болтающаяся на ветру простыня. Все так же, на ощупь, посрывав белье с веревки, она направилась обратно к дому. Снова грянул гром, на сей раз где-то совсем близко, а потом серое марево вспорола молния. Белая вспышка отпечаталась на сетчатке, временно лишив возможности видеть. В спину что-то больно ударило, наверное, отломившаяся от старой яблони ветка. Под ногами хрустнуло раз, потом другой, словно она шла по невидимым костям. Не кости – все те же ветки, но ощущение отвратительное. И где же дверь?!
Неизвестно, сколько бы еще Арина кружила по двору, ослепленная, оглушенная, дезориентированная, если бы не раздавшийся совсем близко громкий голос:
– Аринка, сюда! Здесь я! Слышишь?!
Она бросилась на голос, не обращая больше внимания ни на дождь, ни на ураганный ветер, ни на странный хруст под ногами, нащупала дверной косяк, вломилась в сени и с усилием захлопнула за собой дверь, отсекая грозный вой. Минуту девушка стояла, прислонившись спиной к стене, прижав к груди насквозь мокрое постельное белье и пытаясь восстановить сбившееся дыхание. В сенях было темно, едва ли не темнее, чем снаружи.
– Пробки повыбило, – послышался голос бабы Глаши. – Ничего, сейчас свечку зажгу. Где-то они у меня были, свечки-то…
Голос удалялся вслед за шаркающими шагами, становился все тише. Арина оттолкнулась от стены, нашарила в темноте пакет, свалила на него белье и осторожно, вытянув вперед руку, направилась вслед за бабой Глашей в глубь дома.
– А, вот они! – Бормотание старушки доносилось из дальнего угла комнаты, от старого дубового комода, в котором она хранила все самое ценное. – Сейчас без свечек совсем никуда, электричество гаснет через день. При коммунистах такого не было. Другие безобразия были – чего уж там! – а вот свет не гас. Ты, Аринка, к столу садись, я сейчас…
Чиркнула спичка, вспыхнул желтый огонек, вырывая из темноты сморщенное лицо бабы Глаши. От этой фантасмагорической подсветки старушка стала похожа на Бабу-ягу. Арина невольно поежилась. Но вот язычок пламени лизнул фитиль толстой хозяйственной свечи, и наваждение рассеялось.
– Вымокла, поди, вся. – Баба Глаша поставила свечу на стол перед Ариной. – А все из-за меня, из-за маразма моего. Далось мне это белье!
– Ничего! – В тепле бабы-Глашиного дома к Арине вернулось если не благодушие, то хотя бы его подобие. – Мне бы волосы вытереть.
– Скидай одежки! – велела старушка. – Давай раздевайся. Некого стесняться, мужиков в этом доме уже полста лет как не водилось. На-ка вот! – Она порылась в шкафу, протянула Арине махровую простыню. – Лидки, сестрицы моей младшей, подарок. Смотри, и пригодился.
Арина разделась, завернулась в простыню, насквозь мокрую одежду повесила на спинку стула.
– К печке придвинь, – велела баба Глаша. – Я как раз сегодня протопила, а то от сырости этой кости болят, мочи нет. Сейчас чаек заварю, согреемся. А хочешь, у меня и самогоночка есть, Любка Кирюшкина принесла.
– Не надо самогоночки, хватит чаю. – Арина протестующе замотала головой. – Давайте я вам помогу.
– Да что тут помогать! – отмахнулась баба Глаша. – Сиди уж, отдыхай! Воду вскипятить я как-нибудь и сама смогу.
Арине на месте не сиделось, на душе было неспокойно с самого утра, а сейчас, наверное из-за грозы, беспокойство усилилось. Нашарив в ящике комода еще одну свечу, она зажгла и ее тоже. Держа свечу в вытянутой руке, подошла к окну. За стеклом была тьма кромешная, как глубокой ночью. О том, что там, снаружи, неспокойно, говорили мелко подрагивающие стекла, по которым непрекращающимся потоком струилась вода. Разверзлись хляби небесные…
Ударил гром, и тут же, почти без задержки, полыхнула молния. Яркая вспышка выхватила из темноты черный силуэт. Кто-то стоял под проливным дождем посреди бабы-Глашиного двора и смотрел на нее, Арину. Она точно знала, что на нее, почувствовала нервными окончаниями. Это было как удар током или той же молнией. Сердце перестало биться, свеча выпала из враз ослабевших пальцев, покатилась по подоконнику.
– Аринка! – С невероятным для ее возраста проворством к окну подскочила баба Глаша, поймала свечу едва ли не на лету. – Оглашенная! Чуть пожар мне не устроила! – Она дунула на свечу, гася огонь.
Как ни странно, но именно наступившая темнота привела Арину в чувство. А еще осознание, что тот, кто притаился снаружи, не сможет ее увидеть.
– Баба Глаша, там кто-то есть. – Голос вдруг охрип, как будто она сутки не пила.
– Некому там быть, в такое-то ненастье. – Баба Глаша торопливо перекрестилась. Арина это скорее почувствовала, чем увидела.
– Там какой-то человек, прямо во дворе. Молния сверкнула, и я увидела.
– Разглядела кто? – Баба Глаша понизила голос до шепота.
– Нет, но он точно там был.
– Был да сплыл. В такую погоду что только не примерещится! Вода вскипела, пойдем пить чай. И самогоночки я тебе, пожалуй, плесну, чтобы не мерещилось всякое.
Она уже тянула Арину от окна, когда стекло содрогнулось от удара, словно в него швырнули камнем.
– А это еще что за хулиганство?! – Баба Глаша обеими руками вцепилась в подоконник. – Это что? – спросила растерянно.
Снаружи снова блеснуло, молнии били одна за другой, где-то совсем близко, у подножья холма. В их ярком, как от фотовспышки, свете они увидели, как по стеклу, растворяясь в дождевой воде, стекает что-то густое и черное. И в этом черном трепыхалось на ветру, но не желало улетать серое перо.
– Господи… – Баба Глаша снова перекрестилась, на сей раз куда истовее.
– Это птица. – Незнакомца во дворе не было, и это вернуло Арине смелость. – Птица врезалась в стекло. Или ветром ее швырнуло. Так бывает, наверное…
Договорить она не успела, стекло содрогнулось еще от одного удара.
Это и в самом деле была птица. Кажется, галка. Галка-камикадзе, отважившаяся летать в такую грозу и поплатившаяся жизнью за свою отчаянную удаль.
– А птицы станут падать с неба, точно листья с деревьев… – Баба Глаша прижала руки к груди. – Туман сожрет землю, птицы упадут с неба, дым заслонит солнце… Аринка, подай-ка мне нитроглицерин…
Девушка бросилась к комоду, на котором стояли все бабы-Глашины лекарства, вытряхнула на ладонь сразу две таблетки, протянула старушке, сбегала в сени за кружкой воды, а когда вернулась, баба Глаша уже сидела за столом, откинувшись на спинку стула, дыша глубоко, с присвистом. Она отмахнулась от принесенной воды и велела:
– Чай разливай. В буфете – варенье и печенье. А в окно больше не смотри. Нечего…
– Вы про птиц что-то говорили… – Арина поставила на стол вазочку с вареньем, положила печенье и принесенные карамельки, придвинула к старушке чашку. – Что это такое?
– Стопки достань и самогонки плесни. – Баба Глаша ее словно и не слышала. Лицо ее сделалось отрешенно-задумчивым.
Арина выполнила эту не то просьбу, не то приказ. Ей и самой вдруг захотелось выпить. События этого безумного дня располагали.
– Ну, здравы будем! – Баба Глаша одним глотком осушила стопку, закусила печенюшкой. Арина последовала примеру хозяйки.
Самогонка была обжигающе-крепкой, но почти сразу же эта крепость превратилась в успокаивающее тепло, растекающееся из желудка по всему телу.
– Баба Глаша, – сказала она шепотом, – так что же тут происходит?
– А то происходит, что со всякой живой тварью рано или поздно случается. – Старушка говорила загадками, не сводя взгляда с окна. – Помирает он, вот что происходит.
– Кто?
– Сказочник. – Ее голос дрогнул, пошел рябью. – Ведьмин сын помирает. Пришло, видать, и его время.
– Но откуда вы знаете?
Арина вспомнила лысую голову на тонкой кадыкастой шее, руки-плети. Старик был болен, но собирался ли он умирать?
– Знаю. Видела такое в молодости.
– Какое?
– Сначала туман с утра до ночи. Не помню сколько, но долго. Потом птицы с неба падали. Вороны, галки, но больше всего воробьев. А потом пожар. Загорелись торфяники, да так, что только через месяц погасили. Весь Дымный Лог был в дыму. – Баба Глаша невесело усмехнулась. – Может, потому он и дымный? Кто знает…
– И что это? – спросила Арина.
– Знаки.
– Какие знаки? – Арина пока ничего не понимала, но тепло, дарованное самогоном, вдруг улетучилось. Она плотнее завернулась в простыню.
– Знаешь, как умирают ведьмы? – вдруг спросила баба Глаша, тоже кутаясь в пуховую шаль.
– Как?..
– Тяжко. И чем сильнее ведьма, тем труднее ей уйти. Вот такое их проклятие. Его мать так умирала, мучилась сама и людей мучила. Не хотела старая…
– Умирать?
– Не хотела свой дар ведьмовской с собой забирать. Или не могла. Этого уже я не знаю, как у них там. Дар этот или проклятье передают по крови, от матери к дочери. А у нее, у ведьмы, вместо дочки родился сын…
– Сказочник… Ведьмин сын.
– И дар такой забирать не хотел.
– Почему?
– Почему, спрашиваешь… – Баба Глаша смахнула со стола крошки. – А время тогда какое было, знаешь? Коммунизм мы тогда строили, в светлое будущее строем маршировали. Он был комсомольцем.
– Сказочник?! – В то, что этот древний как мир старик когда-то был комсомольцем, никак не верилось. Что-то путает баба Глаша.
– И он, и я. Мы комсомольцы, а сестра моя младшая, Лидка, ходила в пионерах. Такие времена. – Баба Глаша вздохнула. – И вот сама посуди, каково было комсомольцу с такой-то семьей. Мать – ведьма. И пусть тогда ни в бога, ни в черта не верили, а верили только в товарища Сталина, но все равно пятно на биографии такое, что не отмыть. Как его в комсомол приняли, ума не приложу. Он в партию рвался. Тогда все из комсомола в партию, а тут мать – ведьма… А он ведь ее любил, мать-то свою. Поздний он у нее был, поскребыш. И она его любила. Даром что ведьма, а сердце-то все равно материнское. Учить его пыталась премудростям своим, только он отказывался от такой науки.
– Откуда вы знаете это, баба Глаша? – За окном бушевала гроза, на столе медленно оплывала свеча – самое время для страшных сказок.
– Дружили мы. – Баба Глаша вздохнула. – Нравилась я ему. Да и он мне, что греха таить. Может, и сладилось бы у нас с ним что-то, если бы не его мать.
– Она вас не любила?
– Она его любила. – Баба Глаша невесело усмехнулась. – Понимаешь ты это, Аринка? И судьбу ему прочила не комсомольскую, а ведьмаковскую. И добилась своего, проклятущая.
– Он же не хотел, вы сами говорили.
– Не хотел. Да и не верил во все это. Неверие его и погубило. Я помню, был июль сорок первого. Война… немцы… Самолеты над Дымным Логом, и все больше фашистские. А город в дыму из-за пожаров. Руку протяни – не увидишь пальцев. И запах гари такой, что дышать нечем. Апокалипсис. Так бы сейчас сказали, а тогда и слов-то таких не знали, жили как живется: старики осторожно, вприглядку, а молодые – те на фронт рвались. И он тоже.
– Сказочник?
– Он на фронт хотел, да как мать умирающую бросить! Это людям она ведьма, а ему-то… – Баба Глаша помолчала. – Вот она его на жалость и поймала. Забери, говорит, все, что у меня есть, отпусти меня с миром, а потом на фронт иди. Война будет долгая и страшная, много людей умрет, а ты выживешь. Вот так она ему говорила.
– И он забрал? – Арина уже знала ответ, но все равно спросила.
– Забрал. – Баба Глаша кивнула.
– А… как?
– А мне почем знать? Это ж дело такое… темное. В тот же день она умерла. Освободилась, значит. А он забрал… – Баба Глаша плеснула в рюмки самогон и велела: – Пей!
Арина выпила, запила остывшим чаем. В окно снова ударилась какая-то птаха, совсем мелкая, наверное воробей. Следом еще одна. Молнии били где-то далеко, за городом, но ветер и дождь не унимались.
– Я тот день как сейчас помню, – заговорила баба Глаша. – С утра в небе гудели бомбардировщики, но из-за дыма их никто не видел. Говорили, Москву полетели бомбить, но все равно страшно, прятались все, кто куда мог. Я вот тоже бежала к погребу. Бегу, значит, перед собой из-за дыма ничего не вижу, глаза слезятся. Налетела на что-то, упала. Гляжу, а это он! Лежит, ну точно мертвый. Мне с перепугу показалось, что у него даже сердце не билось. Мертвец, форменный мертвец… В погреб его спустить у меня силы не достало, в дом тащить побоялась. Я хоть и комсомолка была, но к разговорам, что про ведьму ходили, прислушивалась. Сбегала за Лидкой, мы вдвоем с ней отнесли его в сарай, на сеновал, а потом только позвали мамку. Она как его увидела, так сразу заголосила, полотенцем нас с Лидкой отходила.
– За что? – не поняла Арина.
– А за то, что мы его к себе пустили. А как же по-другому! Он же товарищ наш был! Как же его оставить на улице, словно пса бездомного!
При этих словах Арина вспомнила Блэка. Как он там? Помогла мазь?..
– Мамка моя была отходчивая и жалостливая. Остался он у нас. Не помню, сколько дней точно в беспамятстве провел, вот просто лежал камнем: не ел, не пил, даже под себя не ходил – как мертвый. Ведьму тем временем похоронили. Она ж тоже человек… – Баба Глаша поправила на плечах пуховую шаль. – Народ тогда добрее был, вот что я тебе скажу, Аринка. Жили тяжелее, чем сейчас, но жалость не растеряли. А он все лежал, уже думали, не встанет.
– Почему он слег? – спросила Арина.
Образ немощного старика все никак не вязался с образом молодого комсомольца.
– Потому что мужчина. Я ж говорю, они свою силу передают по крови, от матери к дочке, а он мужчина. Понимаешь? Тяжело, видно, ему было все это принять, сам едва не помер вслед за матерью своей.
– Но ведь не помер.
– Нет. Взял и очнулся, как ото сна. Я с ним тогда была, сидела рядом. Обрадовалась, на шею чуть не бросилась. А он поглядел на меня так странно, словно и не на меня вовсе, и говорит: «Иди, дальше я сам». А я ему: «Да куда ж ты сам, ты ж без памяти почти неделю пролежал, тебе покушать нужно!» Хотела уже бежать в хату, мамку звать, а он только рукой так небрежно взмахнул. «И ты, Глаша, – говорит, – тоже иди, мне одному побыть надо». Понимаешь, Аринка? Видел он кого-то кроме меня в том сарае. Ее, мать свою мертвую, видел, с ней разговаривал.
Арина слушала бабу Глашу и вспоминала, как этим утром в пустой комнате Сказочник разговаривал сам с собой. Или не сам с собой?.. По спине пробежала холодная дрожь, словно бьющий в окна ветер все-таки прорвался в дом. Глупости все это, сказки! А верить в них хочется из-за грозы. Атмосфера уж больно подходящая.
– Я убежала. – Голос бабы Глаши вернул ее к действительности. – Как последняя трусиха. Хоть была не робкого десятка уже тогда. Но тут такой страх меня взял, аж волосы на голове зашевелились! Убежала и до обеда проходила сама не своя, а когда решилась вернуться, его и след простыл. Ушел, не попрощавшись. От меня, из города, на фронт. – В голосе бабы Глаши слышалась горечь и еще что-то… неуловимое. Обида? Или, может, тоска? – На подоконнике своем я вечером ветку жасмина нашла. Это он так поблагодарил. Или попрощался. Кто ж его разберет!
– Он воевал? – спросила Арина.
– Воевал. Дошел, говорят, до самого Берлина. Вернулся в сорок шестом: вся грудь в орденах, без единого ранения. Вернулся и сразу ко мне пришел. – Баба Глаша вздохнула, потерла сухие глаза. – А я, Аринка, к тому времени уже была мужняя жена. Замуж выскочила в сорок пятом за Леньку своего, он с фронта контуженый в сорок четвертом вернулся. Жених по тем временам казался завидный, не было тогда мужиков-то – одни ребятишки да старики. Стал Ленька ко мне захаживать: то дров наколет, то гостинец какой мамке принесет. Тогда, знаешь, и краюха хлеба являлась царским подарком. Не любила я его, что говорить. Не лежала душа. Но когда Ленька посватался ко мне, не отказала.
– Почему? – Арина не понимала: как же можно без любви?! Пусть и среди послевоенной разрухи, пусть и за завидного жениха.
– Почему? – переспросила баба Глаша. – Да потому, что дурой была. А он… за все годы ни единой весточки не прислал.
