Адмирал Империи – 33

скачать книгу бесплатно

Да, именно смотрел, потому, как императора на какое-то время медикаментозно вывели из состояния комы, хотя сделано это было не по медицинским показаниям и не по желанию врачей, а именно по приказу первого министра. Надо сказать, подобное своеволие Грауса, бесцеремонно вмешавшегося в тонкий процесс поддержания едва теплящейся жизни в теле монарха, вызвало настоящий переполох в придворных кругах. Многие сочли кощунственным и даже преступным подвергать умирающего государя риску преждевременной кончины лишь из-за прихоти высокопоставленного сановника.

Ведь почти всем в ближайшем окружении царя было очевидно: вопреки расхожему мнению, Птолемей вовсе не являлся бескорыстным другом и радетелем трона. Этот хитрый и беспринципный интриган преследовал сугубо личные интересы, прокладывая себе дорогу к вершинам власти. И теперь, когда император находился в беспомощном состоянии, первый министр явно стремился выжать максимум дивидендов из сложившегося положения. Впрочем, именно из-за страха перед первым министром никто из вельмож не осмелился в открытую воспротивиться воле Грауса, повелевшего пробудить монарха от искусственного сна.

Но самого Птолемея, кажется, ничуть не волновали все эти перешептывания и опасливые взгляды за спиной. С непроницаемым, застывшим словно маска лицом он шагал по анфиладам дворца, направляясь в медицинский блок. Мысли его были всецело поглощены предстоящей судьбоносной встречей с императором. Граус понимал, что от исхода этого разговора будет зависеть не только его собственное будущее, но и дальнейшая участь всей звездной Российской Империи.

Когда Птолемей прибыл к капсуле умирающего и склонился над ней, император Константин Александрович тихим голосом обратился к нему с такими словами:

– Мой верный друг и соратник, ты являешься оплотом государственности и спокойствия во всем нашем секторе контроля. Когда я покину этот мир, позаботься о том, чтобы мой любимый сын – Иван, несмотря на свой юный возраст, сохранил власть за собой. Будь ему опорой и защитником пока мальчик не достигнет совершеннолетия…

Произнося эти слова, император с трудом шевелил пересохшими бледными губами, из последних сил цепляясь взглядом за лицо склонившегося над ним Птолемея. Воспаленные глаза монарха лихорадочно блестели, выдавая внутреннее возбуждение и неимоверное напряжение всех сил. Казалось, только мощь его несгибаемой воли удерживает хрупкое пламя жизни от того, чтобы окончательно угаснуть.

Но при этом в тоне Константина Александровича не было и намека на просьбу или заискивание. Напротив, голос его хоть и звучал тихо, но в нем по-прежнему явственно чувствовались властные, повелительные нотки, не терпящие возражений. Даже на пороге смерти император не желал никому передоверять свои царственные прерогативы. И сейчас он недвусмысленно давал понять первому министру: предстоящее назначение – отнюдь не проявление милости, а лишь тяжкое бремя, принять которое Граус обязан беспрекословно.

Столь неожиданный поворот буквально шокировал Птолемея. Все его расчеты и прогнозы относительно грядущего разговора с монархом мигом разлетелись вдребезги.

– Государь, – изумленно воскликнул Птолемей, ожидавший совсем другого. Он с трудом подбирал слова, впервые за долгие годы, чувствуя себя настолько растерянным и не готовым к подобному повороту. Услышанное поистине оглушило его. – Неужели вы хотите передать титул вашему младшему сыну в обход Конституции и традициям?! По закону должность императора является выборной, и лишь кандидат избранный Сенатом может унаследовать трон!

Птолемей старался говорить почтительно, но голос его то и дело срывался от плохо скрываемого возмущения. Мысли его путались. Как, спрашивается, он должен реагировать на эту немыслимую, дикую прихоть обезумевшего от болезни монарха?

Однако прежде чем Птолемей успел облечь свое негодование в менее эмоциональную и более связную форму, умирающий царь вновь начал говорить. Видно было, что каждое слово дается ему с огромным трудом, любая фраза выталкивается из гортани короткими судорожными толчками, словно из последних сил. Но при этом в глазах Константина Александровича горел настолько яростный, лихорадочный огонь, что становилось понятно – ни о каком помутнении рассудка здесь и речи быть не может. Император прекрасно отдавал себе отчет в своих намерениях и желал, чтобы они были в точности исполнены.

– К сожалению, мой друг, – шепотом, хрипя и задыхаясь после каждого слова, продолжал настаивать монарх. – На сегодняшний момент в Российской Империи нет достойных кандидатов, которые были бы способны управлять государством…

Тут Константин Александрович на миг прервался, пытаясь справиться с очередным приступом удушья. На лбу его выступила испарина, лицо исказила мучительная гримаса боли. Но император невероятным усилием воли подавил стон и продолжил изливать наболевшее:

– Природа или злодейка судьба не наделили тех адмиралов и министров, кого я знаю, так скажем, качествами настоящего правителя. Кто-то из них чересчур амбициозен, кто-то слишком нерешителен и неразумен… Да что там говорить, ты и сам прекрасно знаешь это без моих слов…

Голос царя становился все слабее и невнятнее, так что Птолемею приходилось буквально угадывать слова по беззвучному шевелению посиневших губ. Тем не менее, Граус впитывал в себя каждый хриплый шепот монарха, словно губка, чутко внимая сокровенным излияниям своего повелителя.

– Пожалуй, из всех сановников и космофлотоводцев ты бы смог занять трон… – из последних сил прошелестел император.

На какой-то миг Граус потерял контроль над собой, едва не застонав от пронзившей все существо сладостной судороги. Он затаил дыхание, чуть ли не физически упиваясь блаженством только что услышанного признания. Оно стоило десятка пышных церемоний коронации и сотен верноподданнических клятв, ведь исходило из уст самого царя на смертном одре. И сейчас, перед лицом вечности, Константин Александрович не мог лукавить или притворяться. Похоже, он и впрямь считал Птолемея своим единственным достойным преемником.

Но не успел первый министр, охваченный почти религиозным экстазом, насладиться свалившимся на него триумфом, как император безжалостно вернул его с небес на землю. Даже теряя последние крохи сил, он умудрился спустить мечтательного царедворца с облаков иллюзий и указать ему на незыблемые политические реалии:

– Но ты не имеешь достаточного авторитета, – безжалостно резюмировал Константин между тем. Слова монарха подействовали на него как ушат ледяной воды, заставив очнуться и прийти в себя. – Чтобы удержать власть над всеми ста тридцатью пятью звездными провинциями Российской Империи, – продолжал шептать император, глядя на застывшего в почтительном полупоклоне первого министра пристальным, испытующим взглядом угасающих глаз. – Поэтому…

Государь закатил глаза и на несколько секунд замолчал. Его изможденное страданиями лицо исказила мучительная гримаса, словно от невыносимой боли. Казалось, каждый новый вдох дается ему с нечеловеческим трудом, раздирая грудь раскаленными добела крючьями. Но даже сейчас, на пороге небытия, Константин Александрович изо всех сил цеплялся за ускользающую нить разговора, стремясь передать своему первому министру какую-то чрезвычайно важную мысль.

– Поэтому я и прошу тебя об услуге… – наконец прохрипел он, с трудом шевеля пересохшими, потрескавшимися губами. В помертвевших глазах монарха в этот миг читалась такая невыразимая мольба, что Птолемей невольно содрогнулся всем телом. Он вдруг с пронзительной ясностью осознал: сейчас перед ним лежит не всесильный император, чьим капризам обязана потакать вся вселенная, а обычный смертный, отчаянно цепляющийся за последнюю надежду обрести покой и смысл в преддверии неминуемого конца.

«Это скорее не услуга, а преступление, за которое последует неизбежная расплата, – мелькнула вдруг в голове Грауса крамольная мысль. – Вы Ваше Величество просто прикрываетесь словами о недостойных трона, лишь затем, чтобы в обход всех законов продолжить собственную династию любой ценой».

Однако первый министр, разумеется, не позволил себе озвучить столь опасные суждения вслух. Вместо этого он принял предельно почтительный вид и, склонившись к самому лицу умирающего царя, произнес вкрадчивым тоном, стараясь, впрочем, не допускать и тени заискивания:

– Почему именно цесаревич Иван Константинович? Ведь он же самый младший из ваших наследников… Если даже отставить в сторону законность такого шага, как передача власти в обход Сената, то есть же более очевидные кандидатуры. Взять хотя бы вашего старшего сына Артемия Константиновича – куда более легитимный вариант в глазах двора и подданных. Или на худой конец княжну Таисию Константиновну – как мы знаем, она уже успела блестяще проявить себя на войне и, несмотря на юный возраст, показала недюжинный талант космофлотоводца… Так почему же не они, а именно восьмилетний ребенок?!

Произнося это, Птолемей исподтишка внимательно следил за реакцией императора. Он ожидал вспышки гнева или по меньшей мере раздражения в ответ на свою дерзость. Но, к его немалому удивлению, Константин Александрович выслушал возражения своего советника с олимпийским спокойствием. Более того, на бескровных губах монарха даже промелькнула тень одобрительной усмешки.

Видимо, почувствовав некоторое замешательство Грауса, царь с трудом приподнял руку, призывая того к молчанию. Жестом этим он словно желал показать: мол, не тревожься, мой верный слуга, сейчас я объясню тебе свой замысел во всех подробностях. Наберись лишь терпения и не перебивай меня по пустякам.

– Кстати, о Таисии, – медленно проговорил император, и в его потускневших глазах на миг вспыхнул живой интерес. Казалось, одно лишь упоминание о его любимой дочери, влило новые силы в иссохшее тело умирающего. – Я желаю, чтобы именно великая княжна Таисия Константиновна была опекуном маленького Ивана вместе с тобой…

Услышав это неожиданное повеление, Птолемей помрачнел. Он никогда не находил общего языка с Таисией Константиновной, считая ее чересчур независимой, своенравной и неуправляемой особой. В представлении первого министра истинная царевна должна была являть собой образец кротости, благонравия и покорности мужской воле. Но дочь императора всем своим поведением демонстрировала качества прямо противоположные. Дерзкая и решительная, княжна Таисия и впрямь воображала себя этакой Афиной Палладой, небесной покровительницей героев, кстати и линкор свой флагманский назвала именно «Афиной» судя по всему именно поэтому…

Но при всем при том Птолемей прекрасно отдавал себе отчет, что сейчас открыто противиться воле монарха в столь щекотливом вопросе – верх безрассудства. Как ни тяжело ему было мириться с перспективой постоянного соперничества с надменной княжной, цена неповиновения могла оказаться еще дороже. Ведь разгневанный отказом император вполне мог в приступе ярости отстранить строптивого министра от дел и поручить опеку над малолетним наследником кому-нибудь другому. А этого честолюбивый Граус боялся пуще смерти.

Поэтому он, как всегда, спрятал истинные эмоции под маской ледяной невозмутимости. И лишь продолжал преданно взирать на своего покровителя и господина, всем своим видом изображая готовность внимать каждому его слову.

– Что касается Артемия, – небрежным жестом отмахнулся император, будто отметая прочь саму мысль о своем первенце. Тонкие губы его скривились в брезгливой усмешке. – То, к сожалению, в моем старшем сыне нет ни одного качества настоящего правителя и отца нации. Это моя боль. Таисия же как женщина, да к тому же вообще молоденькая девчонка, хоть и обладает незаурядным умом и бесспорными достоинствами, но, увы, так же как и ты, не сможет обрести достаточный авторитет в глазах двора и народа, чтобы единолично взять в свои руки бразды правления.

«Да-да, зато восьмилетний мальчишка, конечно же, обладает всей необходимой легитимностью и харизмой прирожденного монарха», – мысленно усмехнулся про себя Птолемей, с великим трудом удерживаясь от иронического фырканья. Его так и подмывало съехидничать в ответ на слова императора.

Ну, хорошо, допустим даже, что юный Иван и впрямь семи пядей во лбу и уже сейчас подает огромные надежды. Может статься, мальчик и вправду невероятно умен, сметлив и сообразителен не по годам, почти как сам Граус в детстве. Однако при всех своих исключительных дарованиях ему все равно катастрофически не хватит сакральности и уважения подданных для того, чтобы удержать власть в своих неокрепших ручонках хотя бы на пару недель.

Да что там говорить – любой мало-мальски решительный придворный интриган в два счета упрячет этого воробушка в золотой клетке, а то и вовсе живьем проглотит со всеми потрохами. И никакие мудрые наставники вроде самого Птолемея или бравой Таисии тут не помогут. Ведь на практике их регентство над несовершеннолетним императором превратится лишь в фиговый листок, призванный придать благопристойный вид форменному издевательству над здравым смыслом и политической стабильностью Империи…

– Даже если бы я поддержал кандидатуру Ивана Константиновича, как вы того просите, государь, Сенат никогда не утвердит мальчика новым императором, – твердо произнес Птолемей Граус, испытующе глядя в помертвевшие глаза своего монарха. В голосе первого министра сквозила непривычная резкость, почти неприкрытый вызов. Похоже, услышанное повергло царедворца в такой шок, что он на миг утратил над собой контроль. – Традиции престолонаследия в Российской Империи должны оставаться незыблемыми, иначе нам грозит неминуемая смута и раскол…

Произнося эти слова, Граус в душе проклинал себя за неосторожную вспышку. Ну что за безрассудство – перечить смертельно больному императору, нависнув над его ложем? Тем более сейчас, когда тот собирается оказать тебе величайшее доверие, фактически вверяя судьбу династии и державы. Как можно быть настолько глупцом, чтобы рисковать всем из-за какой-то минутной слабости?

Однако Птолемей ничего не мог с собой поделать. При всем своем придворном лицемерии и лести, в глубине души он был истинным государственником, радеющим за интересы Империи. И сейчас он просто не мог молчаливо потворствовать безумной затее царя, ведущей к неминуемой катастрофе.

Ведь Граус лучше, чем кто-либо другой, представлял себе истинное положение дел как при дворе, так и на необъятных просторах российского сектора контроля. В отличие от прочих царедворцев, погрязших в мелочных дрязгах и интригах, первый министр обладал целостным видением ситуации. Благодаря разветвленной агентурной сети и аналитическому складу ума он всегда был в курсе малейших изменений общественных настроений во всех уголках Империи. И сейчас Птолемей со всей отчетливостью осознавал: куда бы ни завела страну болезнь государя, передача власти младенцу тем более в обход закона, станет для нее губительным шагом, гарантированно ввергающим наши звездные системы в пучину гражданской смуты.

Поэтому Граус в данный момент готов был без колебаний пожертвовать своим придворным реноме и безупречной репутацией верного слуги, лишь бы образумить одержимого безумной идеей императора. В конце концов, речь шла не просто о личной преданности монарху, но о судьбах сотен миллионов подданных на сотнях планет и звездных систем. Перед лицом такой ответственности меркли любые соображения личной выгоды и комфорта.

Однако все благородные порывы и убедительные доводы первого министра разбились о глухую стену непонимания. Константин Александрович, и без того пребывавший на грани помрачения рассудка от нечеловеческих страданий, словно и не слышал страстного призыва своего ближайшего советника. Все его мысли сейчас занимала лишь одна неотвязная идея – любой ценой передать трон сыну Ивану, сохранив власть в руках своей семьи. Это затмевало все остальные соображения, в том числе заботу о реальном благе Империи.

– Традиции ничто, космофлот и верные штурмовые отряды – вот настоящая сила, – сухо прохрипел император, кривя рот в жутковатом подобии усмешки. Каждое слово давалось ему с мучительным трудом, но он упрямо продолжал, невзирая на приступы лающего кашля, то и дело скручивающие истерзанное болезнью тело. – Что касается традиций, то я – император Всероссийский, а значит, как первому из династии мне эти традиции и устанавливать…

– Да, но если мы объявим наследником вашего младшего сына, многие в Российской Империи могут не согласиться с таким грубым нарушением закона, – не сдавался Птолемей Граус, обреченно понимая, что увещевания его тщетны. Будучи истинным царедворцем до мозга костей, министр прекрасно знал: уж кто-кто, а прошедший огонь и воду интриган, сумевший пробиться на самую вершину власти, лучше других понимал тщетность попыток открыто противостоять державной воле. И все же Граус не мог просто так сдаться, не исчерпав все доступные доводы.

– Поверьте мне, государь… – почти умоляюще прошептал первый министр, в последней отчаянной надежде призвать монарха к благоразумию. Он склонился еще ниже над бледным как мел лицом самодержца, пытаясь поймать ускользающий взгляд воспаленных глаз. – Отчего я сейчас и молю вас, чтобы вы изменили свою волю…

Сложность ситуации действительно заключалась в том, что у императора на самом деле не было права ставить на престол никого, в том числе своего сына. По закону Империи монархия была выборной, а дворянство – личным, без возможности прямого наследования по крови. Унаследовать аристократические титулы от родителей в общем случае было нельзя. Их следовало добиваться собственными заслугами и доблестью на службе царю и Отечеству.

Правда, влиятельные аристократические семьи веками успешно обходили этот запрет, правдами и неправдами выбивая для своих чад дворянские грамоты с самых юных лет. На этом уровне проблем особых не существовало – всегда находились лазейки и уловки для торжества кумовства над законом. Но сейчас речь шла о деле совсем иного масштаба – о самом престолонаследии, фундаментальном вопросе жизнеустройства Российской Империи. Тут уж никто не посмотрит сквозь пальцы на царский произвол и беззаконие, чреватые гибельной анархией и развалом страны.

Еще куда ни шло, если бы государь-император передавал трон какой-то действительно достойной кандидатуре – опытному государственному мужу, прославленному космофлотоводцу или, на худой конец, человеку с безупречной репутацией. По крайней мере, это можно было бы хоть как-то обставить ссылками на высшую необходимость, заверениями в экстраординарности момента. Да и высшая бюрократия с генералитетом не стали бы слишком уж упираться, лишь бы соблюсти внешние приличия и заполучить себе послушного правителя.

Но восьмилетний ребенок на троне?! Это уже ни в какие ворота не лезло. Даже конченные глупцы и лизоблюды при дворе прекрасно понимали, что в такой расстановке просто нет никакого практического смысла, кроме удовлетворения прихоти одряхлевшего венценосца. Ни малолетний Иван, ни его старшая сестра-регентша при всем своем уме и отваге не смогут сколь-нибудь долго удерживать власть в своих неопытных руках. Ведь это чистейшее безумие – делать ставку лишь на грубую силу плазменных штыков «преображенцев» и «семеновцев, игнорируя фундаментальные законы и чаяния подданных. Рано или поздно это шаткое равновесие неминуемо обрушится, ввергнув Империю в пучину кровавого хаоса…

…Что касаемо возможного наследника. Маленькому Ивану – самому младшему сыну Константина Александровича в этом году исполнилось восемь. Император просто обожал мальчика и постоянно выделял его из всех остальных своих детей. Бесчисленные придворные льстецы, безошибочно угадывая малейшие колебания державной воли, наперебой превозносили царственного отрока, всячески подчеркивая его исключительность и необыкновенные таланты. Дошло до того, что заискивающие царедворцы принялись сочинять в честь юного Ивана хвалебные оды, где сравнивали смышленого ребенка то с библейским пророком, то с могучим титаном, способным одним мановением перста сокрушить всех врагов Отечества.

Поначалу все эти восторги и славословия воспринимались как курьезная блажь состарившегося монарха, впавшего в неуместное сюсюканье с позднорожденным дитятей. Однако очень скоро выяснилось, что придворные льстецы не так уж сильно погрешили против истины в своих панегириках. По многочисленным свидетельствам, Иван в самом деле от природы был невероятно смышленым и бойким не по годам ребенком. Он без труда схватывал любые науки и впитывал в себя знания и опыт буквально как губка.

Уже в три года мальчуган самостоятельно выучился грамоте по красочным голографическим азбукам. А к пяти освоил все четыре арифметических действия и принялся с увлечением постигать основы алгебры и тригонометрии. Его необычайно цепкий ум и феноменальная память позволяли запоминать наизусть огромные массивы информации. Например, как-то раз напросившись к отцу на военные маневры, пятилетний Иван в точности воспроизвел по памяти диспозицию кораблей трех имперских космофлотов, участвовавших в учениях.

При этом смекалка и любознательность царевича нисколько не уступали его чудесной памяти. Почтенные наставники, приставленные к августейшему семейству, только диву давались, видя как их малолетний подопечный раз за разом ставит их в тупик своими вопросами и умозаключениями. Особенно Ивана Константиновича влекли точные науки и всевозможные механизмы. Любимыми его забавами были конструкторы и трехмерные головоломки, из которых ребенок любил собирать всевозможные хитроумные устройства – от простеньких шагоходов до сложных манипуляторов и автоматических станков. Причем собирал исключительно по наитию, без всяких схем и чертежей.

Как-то раз маленький царевич в одиночку собрал действующую модель антигравитационного автомобиля на водородных топливных ячейках. Причем не по стандартному набору, а из подручных деталей, позаимствованных из других конструкторов. Вышло настолько складно и убедительно, что игрушка с ветерком промчалась через все анфилады дворца и лихо вылетела в окно веранды, по пути чуть не задавив нескольких придворных. Но Ивана, ясное дело, никто и не подумал бранить за это. Напротив, все как один расхваливали техническую сметку одаренного ребенка.

В общем, не приходилось сомневаться, что из царственного вундеркинда со временем действительно мог бы получиться выдающийся человек. Скажем, гениальный ученый или инженер, блестящий администратор, а то и прославленный космофлотоводец. Уж во всяком случае, не чета своему старшему брату Артемию, которого отец лишь в приступах мрачного юмора называл «достойным преемником».Впрочем, как бы ни был умен и талантлив Иван, как бы демонстративно ни выделял его из прочих царских отпрысков Константин Александрович, все эти якобы исключительные качества мальчика никак не меняли коренной сути дела – крошечный ребенок ни при каких обстоятельствах не мог взойти на престол, вопреки всем законам и обычаям Российской Империи.

Конечно, императору никто не мешал неофициально именовать сынишку своим наследником, умиляться его успехами, представлять его в этом качестве приближенным или иностранным послам. В конце концов, никому не возбранялось потакать невинным причудам обожающего папаши, пусть даже венценосного. Другое дело – попытка официально и публично ниспровергнуть фундаментальные устои российского престолонаследия и навязать стране малолетнего государя. Вот тут уж никакие ссылки на умственные дарования или предполагаемые таланты Ивана Константиновича в расчет не принимались.

Единственным исключением, разрешающим обойти традицию и законы, являлась последняя воля императора, закрепленная в завещании и после этого единогласно утвержденная Государственным Советом, а затем проголосованная Сенатом. Иного пути легитимно передать трон несовершеннолетнему ребенку, минуя законы Империи, просто не существовало. Да и то – чтобы завещание покойного монарха вступило в силу, его должны были одобрить как минимум две трети членов обеих палат российского парламента.

Государственный Совет состоял из высших сановников Российской Империи и являлся главным совещательным органом при императоре. Большинство министров, входивших в него, были главами, наследниками или хотя бы младшими представителями самых могущественных и богатейших аристократических семейств. Лишь считаным единицам «новых людей», подобных тому же Птолемею Граусу, удавалось в него пробиться. Да и то – лишь ценой неимоверных усилий и поистине выдающихся заслуг перед державой.

Причем проблема заключалась не только и не столько в спеси родовитых вельмож, свысока взиравших на безродных выскочек вроде первого министра. По большому счету, Государственный Совет как институт создавался прежде всего для защиты интересов потомственной аристократии – исконной опоры трона и хранительницы вековых устоев Империи. В этом качестве он являлся своеобразным противовесом Сенату, который, как минимум номинально, представлял широкие народные массы колонистов…

А еще первый министр прекрасно знал, что большинство из членов Совета, а также сенаторов Империи считали: после кончины императора необходимо выбрать нового монарха из числа наиболее достойных кандидатов, коими, как правило, становились прославленные адмиралы космофлота или самые влиятельные губернаторы звездных провинций. И уже после этого утвердить нового государя строго в соответствии с процедурой, закрепленной в основном законе державы – Конституции Российской Империи.

Причем никто из сильных мира сего в этих вопросах даже и не думал полагаться на волю случая или слепой жребий. За каждым претендентом на престол непременно стояла та или иная группировка власть имущих, уже заранее прикидывающая, как половчее использовать фигуру новоявленного императора в собственных интересах. Ведь ни для кого не являлось секретом, что любой самодержец, даже самый просвещенный и деятельный, не в силах в одиночку управлять необъятными просторами Галактической Империи в сто тридцать звездных систем.

Для этого ему требовалась поддержка и содействие множества других людей – министров, губернаторов, сенаторов и прочих облеченных властью сановников. А те, в свою очередь, вовсе не горели желанием оказывать царственной особе помощь на безвозмездной основе, движимые исключительно верноподданническими чувствами. Помилуйте, бескорыстие и альтруизм – это что-то из области сентиментальных романов для чувствительных барышень, не имеющее ничего общего с реальной жизнью.

В действительности же за каждую, даже малейшую услугу, оказанную трону расчетливыми царедворцами, те норовили получить соответствующее вознаграждение. Должности, почести, награды, денежное содержание из казны, доходные синекуры в виде генерал-губернаторств – вот что составляло истинный предмет вожделений и устремлений великосветских интриганов всех мастей. И лишь ловко манипулируя этими рычагами можно было обеспечить более-менее устойчивое функционирование неповоротливого и прожорливого, как деметрийский бегемот, государственного механизма Империи.

Именно поэтому в словах Птолемея о том, что нарушение традиции и Конституции в деле престолонаследия может спровоцировать серьезнейшие последствия, была суровая, неприкрашенная правда. Министр прекрасно отдавал себе отчет: появление на троне восьмилетнего мальчишки, за спиной которого не стоит сколь-нибудь серьезная политическая сила, способная обеспечить преемственность и легитимность его власти, неминуемо ввергнет Российскую Империю в пучину анархии и раздора.

Ведь стоит лишь кому-то одному, даже из числа малозначительных сановников, дерзнуть усомниться в правомочности юного императора и отказаться выполнять его указы – и хрупкое равновесие, державшееся лишь на тонкой ниточке формального «божественного права» монарха, тут же рухнет. Стоит заискрить одной-единственной шестеренке некогда отлаженного механизма – и пламя бунта тут же пожрет всю систему целиком.

А при нынешних шатких временах, когда авторитет и влияние центральной власти и без того были основательно подорваны поражениями в затяжной войне с заклятым врагом – Американской Сенатской Республикой, когда хозяйство и бюджет трещали по швам, неспособное обеспечить даже минимальные потребности населения – малейшая искра способна вызвать всепожирающий пожар, который мгновенно охватит все уголки необъятной Империи…

И сейчас первый министр с ужасом для себя осознал, что лежащий перед ним, захлебывающийся собственной кровью, император Константин Александрович настроен в этом вопросе крайне решительно. В подернутых пеленой страдания глазах монарха мерцала неукротимая, почти маниакальная решимость добиться своего любой ценой. Даже на краю могилы он не желал отступаться от безумного замысла передать власть сыну Ивану в обход всех законов и здравого смысла.

– Ваше Величество, – осторожно продолжил Птолемей, старательно подбирая слова, чтобы ни единым неосторожным звуком не задеть или не разгневать умирающего царя. Голос министра дрожал и срывался от волнения, выдавая сильнейшее внутреннее напряжение. – Умоляю вас, соизвольте внять гласу разума и осознать всю пагубность принятого вами решения. Один неверный шаг, продиктованный неуместными эмоциями и отцовской любовью к младшему сыну, рискует погубить все государство…

Птолемей набрал в грудь побольше воздуха, собираясь с духом для дальнейших увещеваний. Похоже, настала пора озвучить императору суровую правду.

– Российская Империя и без того переживает тяжелейшие времена, престиж ее на галактической арене стремительно падает, невзирая на все наши усилия и даже отдельные победы… Если мы дадим очередной повод всем недругам престола, прежде всего внутренним, усомниться в своей силе и монолитности, -то Империя попросту может прекратить свое существование, расколовшись на удельные лоскуты…

Граус осознавал, что, быть может, слишком сгущает краски, пророча державе скорый крах. В конце концов, Российская Империя, включая ее земной период, существовала тысячу лет, раскинувшись сейчас на сотни звездных систем. Она выдержала и не такие потрясения – бесчисленные войны, внутренние смуты, дворцовые перевороты, отражая любые поползновения на единство и целостность. Не рухнет и сейчас, пережив очередной кризис. Не впервой.

Но, с другой стороны рано или поздно наступает предел, за которым накопившиеся противоречия и конфликты внутри социального организма необратимо перерастают в общенациональную катастрофу. И одному Богу известно, сумеет ли обескровленная войной и внутренними разногласиями страна оправиться после очередного великого потрясения, каковое ей сулит необдуманное решение императора…

– Я лучше кого бы то ни было во всей Галактике знаю, что будет благом для Империи! – резко оборвал министра Константин Александрович. Невзирая на терзающую его предсмертную лихорадку, император изыскал в себе силы, чтобы в гневе приподняться на локтях и бросить на оторопевшего царедворца уничтожающий взгляд.

Птолемей затравленно сжался и опустил голову, не смея перечить прогневанному властителю. Сановник отлично понимал: его головокружительная карьера сейчас, после столь дерзких речей, буквально висит на волоске. Любое неосторожное слово или жест способно мгновенно разрушить шаткое равновесие и обречь излишне говорливого министра на опалу.

Ведь императору ничего не стоило, пусть даже из последних сил, но одним-единственным движением пальца по вирт-клавиатуре лишить своего первого министра всех полномочий и самой должности. Причем прямо сейчас, не сходя с предсмертного одра. А там, в сумятице и круговерти грядущих перестановок, в неразберихе траурных церемоний – поди верни свою должность и докажи, что имел законное право на отобранные привилегии.

Однако, к облегчению Грауса, Константин Александрович на сей раз не стал немедленно обрушивать на его голову всю мощь монаршего негодования. Отдышавшись после вспышки ярости и несколько успокоившись, император не спешил размахивать кнутом карающей десницы. Вместо этого он вновь заговорил тихим, прерывающимся голосом, с нотками мольбы и даже заискивания глядя в глаза онемевшему от потрясения министру:

– Я собственноручно вознес тебя на вершину власти, Птолемей. Лишь по моей великой милости ты превратился во второе лицо Российской Империи. Если в тебе еще сохранилась хоть капля признательности к своему благодетелю, хоть искра верности престолу – умоляю, сделай в точности так, как я прошу!

С этими словами император Константин Александрович бессильно рухнул навзничь и затих. Подергав напоследок непослушными пальцами в бесплодных попытках нащупать руку застывшего в ужасе Птолемея, монарх страшно, с надрывом захрипел. Тяжелые веки сомкнулись, скрыв блеклую синеву некогда ясных очей, мутный взор которых уже застилала пелена небытия. В следующий миг все было кончено. Могучая рука, еще недавно твердо сжимавшая скипетр и державу, безвольно обмякла, повиснув плетью. Искаженные мукой черты расправились и приобрели отрешенное, умиротворенное выражение. Грудь, раздираемая хриплыми вздохами, замерла. Константин Александрович Романов, божьей милостью Император и Самодержец Всероссийский и прочая, и прочая – испустил дух…

Глава 3

Место действия: двойная звездная система HD 21195, созвездие «Эридан».

Национальное название: «Екатеринославская» – сектор контроля Российской Империи.

Нынешний статус: контролируется Российской Империей.

Расстояние до звездной системы «Новая Москва»: 190 световых лет.

Точка пространства: орбита планеты Никополь-4.

Дата: 13 апреля 2215 года.

Победный клич раздался на кораблях императорской эскадры, когда всем стало ясно, что же произошло. Огромные экраны на мостиках и командных постах высветили захватывающую своей невозможностью картину: изломанный остов гигантского линкора «Геката» медленно разваливался на части.

Потрясенные русские офицеры и космоматросы, позабыв на миг о субординации, вскакивали со своих мест, хлопали друг друга по спинам и плечам, сжимали в объятиях боевых товарищей. Изумленные и обрадованные крики: «Ура! Получилось!» – слышались то тут, то там, перекрывая гул аварийных сигналов. Казалось, весь экипаж каждого корабля находился сейчас в едином эмоциональном порыве, готовый вот-вот взорваться торжествующим триумфальным ревом.

Одновременно крик ужаса и страха вырвался из уст американцев, наблюдавших на экранах и тактических картах высокого разрешения, как флагманский линкор их главнокомандующего бесславно гибнет и разрушается после тарана одного из русских крейсеров. Еще мгновение назад «Геката», грозный исполин смерти, внушала космоморякам АСР непоколебимую веру в собственную неуязвимость и мощь. Но сейчас эта вера обрушилась на их головы вместе с осколками разлетающегося на куски боевого дредноута.

Происходящее казалось немыслимым кошмаром, дурным сном, но на кристально-четких мониторах невозможно было ошибиться. Адмиральский флагман, краса и гордость американского космофлота, ныне представлял собой лишь бесформенную груду искореженного металла, распадающуюся в багровом пламени детонаций. Словно в замедленной съемке титанический корпус «Гекаты» ломался пополам, будто спичка в огромных пальцах вселенной. Распоротые внутренности линкора извергали фонтаны огня и плазмы, безжалостно пожирая палубы, переборки и сотни застигнутых врасплох членов экипажа…

Это было буквально крушение веры «янки» в Коннора Дэвиса, его неуязвимость, а также в сверхзащищенность «Гекаты». Крушение, которое привело к полному обрушению фронта. Каждый американский космоморяк с детства впитал культ своего адмирала, превратившегося из обычного смертного в некое подобие божества. Дэвиса, по слухам, нельзя было убить никакими обычными средствами. Он всегда точно знал, где находятся враги и ловко ускользал от их коварных ловушек. «Геката» же по умолчанию воспринималась неприступной боевой машиной, способной в одиночку крошить в космический мусор целые армады.

Но теперь эти мифы оказались разбиты столь же красочно и наглядно, как и сам флагманский дредноут. Факт его гибели от тарана какого-то жалкого русского крейсера, потряс американцев до самой глубины души. В один миг они лишились и путеводной звезды и главного оружия устрашения. Без непобедимого адмирала и его флагмана «янки» почувствовали себя сиротами на краю бездны.

Впрочем, в первые минуты после катастрофы на мостиках американских кораблей еще царило неверие. Потрясенные офицеры ошеломленно таращились на обломки «Гекаты», пытаясь осознать весь ужас произошедшего. В какой-то момент начало казаться, что это просто сбой в программном обеспечении, глюк серверов или чья-то циничная шутка. Лихорадочно перепроверялись показания датчиков, запускалась диагностика систем – но результат оставался неизменным. Флагмана больше нет. А вместе с ним рухнули надежды…

Между тем, мой «Одинокий» – причина крушения «Гекаты» – гордо и невозмутимо застыл в пространстве на почтительном расстоянии от плавающих вокруг обломков. Будто разъяренный бык после удачной корриды с полными трибунами зрителей, мой верный крейсер не спешил покидать арену своего триумфа. Усиленный таран его форштевня, еще хранивший следы титанического столкновения, демонстративно выпятился вперед, источая вокруг себя облачка раскаленной плазмы.