скачать книгу бесплатно
Узнав о таком бегстве, Самюэль обвинил всех нападающих на его семью в бесчеловечности – вот юноша не смог стерпеть несправедливых обвинений в нечестности и сбежал от позора. А в чем позор-то? Ну нашел 20-летний парнишка рукописи, ну подумал, что это Шекспир. Разве за это надо обвинять?! Да и какие вообще могут быть обвинения, если рукописи были показаны всем ученым-шекспироведам и ими же признаны подлинными?!
Словом, скандал разгорелся не на шутку. Газеты обвиняли не Уильяма. «У юноши не хватило бы образования на такую аферу! – писали они. – Это дело рук его образованного отца. Только он мог бы столь ловко выдать тексты, похожие на шекспировские, за подлинники!»
И тут грянул гром. Уильям Айрленд прислал письмо, где покаянно рассказал, что никаких «похожих старинных текстов» вообще не было. Он все их подделал! Взял старую бумагу XVII века из архивных дел, хранившихся на полках почтенного адвоката мистера Бингли, у которого работал клерком. Расспросил опытного сотрудника старой типографии, из чего делали чернила век назад. Скопировал подпись Шекспира, создав на основе написания ее букв «шекспировские тексты».
Разъяренный отец не поверил признанию сына. «Да мой бездарный отпрыск слишком ограничен, чтобы состряпать даже десять рифмованных строк! А тут поэтическая пьеса! – заявил Айрленд-старший. – Это вся ваша общественность его так запугала, что он несет бред! Неужели вы все не видите, что это подлинный Шекспир, а ваш Мелоун просто оклеветал наши находки из зависти. Сам-то он ничего не нашел!»
Не убедила отца даже объемная рукопись, присланная Уильямом, – «Подлинная история рукописей Шекспира», где Айрленд-младший подробно описал, как создавал каждую «старинную страницу», откуда брал материалы для составления «Вортигерна и Ровены». Оказалось, зря папаша ругал его необразованным и никчемным – для своего времени и своих лет Уильям был сверхобразован.
Но папаша не поверил и подробному рассказу сына. Больше того, решил, что Уильям встал на сторону его гонителей, и проклял наследника. Впрочем, тому это было уже все равно. «Я старался только для тебя! – написал он в прощальном письме. – Ты обожал Шекспира, и я возмечтал доставить тебе радость. Прочтя моего «Шекспира», ты восторгался им. А про меня сейчас говоришь, что я никчемный. Но ведь тот «Шекспир», которым ты восторгался, – это я!»
Больше Уильям отцу не писал. Он уехал сначала во Францию, где прожил девять лет, подрабатывая переводами и сочинением исторических работ. Оказалось, его знаний достаточно даже для того, чтобы написать довольно интересную четерехтомную историю «Жизнь Наполеона Бонапарта». И кто знает, если бы не юношеская авантюра с шекспировскими текстами, которую он провел только из желания угодить отцу, Уильям Айрленд мог бы стать известным историком и литератором. Вот только вернувшись на родину, уже 30-летний Уильям обнаружил, что хоть его исторические романы, пьесы и стихи печатаются лондонскими издательствами, но публика их не принимает, потому что помнит «бесстыдного авантюриста-фальсификатора», посягнувшего на самое святое имя Англии – Уильяма Шекспира.
Уильяма Генри Айрленда не стало в 1835 году. И вот гримаса авантюрной судьбы – никто не помнит ни одного названия его романов, но он включен во все энциклопедии мира. Видно, подделать великое – тоже великое дело.
Тайна старинной табакерки
Барон Генрих Тиссен хозяйским жестом распахнул дверь небольшой выставочной залы, пропуская своего спутника, писателя Мориса Леблана: «Вот смотрите, мой друг!» Леблан удивленно уставился на разбитое стекло изящной витрины: «Типичная кража! И что похитили?» Барон недоуменно развел руками: «В том-то и загадка, что ничего!»
Странная кража на парижской выставке
Тонкие пальцы барона с нежностью вынули из разбитой витрины маленькую вещицу: снизу золотая коробочка для табака, а поверх нее изящная фигурка лежащей собачки-мопса. «Смотрите, какая работа – настоящий мейсенский фарфор середины XVIII века. Таких вещиц в мире почти не сохранилось. Устроители выставки «1910: 200 лет мейсенского фарфора» упросили меня предоставить ее для показа, уверяя, что это совершенно безопасно: центр Парижа, знаменитый дом на углу Итальянского бульвара и Шоссе-д’Антен, где некогда жили и композитор Россини, и писатель Дюма-сын. Публика, мол, повалит валом. Вот и повалила!..»
Леблан внимательно оглядел табакерку. Вещица прелестнейшая, сразу видно, образец настоящего искусства. Умели же старинные мастера делать шедевры, которые, между прочим, предназначались не для любования, а для обыденного пользования! Одно слово – ручная работа, не то что фабричные изделия, которыми полны магазины и лавчонки начала нынешнего ХХ века.
«Но зачем вы позвали меня, месье барон? – недоуменно осведомился он. – Я же писатель. Вам следовало бы обратиться в префектуру полиции!» Худощавый барон, фыркнув, выпрямился и стал, кажется, еще тоньше и выше ростом. «Конечно, устроители выставки позвали полицию! Пришли двое полицейских, оглядели разбитое стекло витрины и поинтересовались: что пропало? Когда узнали, что ничего, тут же ушли. Еще и ворчали, что по случаям мелкого хулиганства они дел не заводят».
«Но возможно, и вправду кто-то случайно разбил стекло», – протянул Леблан. «Нет, мой друг! Взгляните на золотое основание табакерки. Ее явно пытались открыть, и весьма грубо. Вот царапина!» – «Но зачем вообще ее открывать? Выходит, в ней что-то искали?» – «Вот в этом вы и должны помочь мне разобраться! – Барон в нетерпении стукнул тростью по полу. – Вы писатель, автор самых модных ныне детективных романов. Ваш герой Арсен Люпен – блестящий аристократ и удачливейший вор. У вас развитое воображение и дедуктивный строй ума. Вот и решите мою задачу – раскройте таинственное происшествие с табакеркой!»
Морис Леблан озабоченно заморгал: к чему клонит этот любитель антиквариата? Литература – одно, а реальные происшествия – совсем другое. Тем более какое-то странное дело о разбитой витрине. Конечно, Генрих Тиссен привык повелевать, ведь он любимый сын Августа Тиссена, которого ныне именуют не иначе как немецким «стальным королем». Такие уверены, что весь мир вертится вокруг них. Генрих даже аристократический титул себе приобрел – женился четыре года назад, в 1906-м, на венгерской баронессе Маргит Фрейен Борнемисса. А поскольку та была последней представительницей старинного рода, сам император Австро-Венгрии Франц-Иосиф в качестве приданого даровал титул ее мужу. Так что теперь он гордо именуется бароном Тиссен-Борнемисса.
Писатель гордо вскинул голову. В самом деле, он совершенно не обязан угождать прихотям новоявленного аристократа. Да и вообще, прошли те времена, когда он, голодный и нищий, готов был зарабатывать на хлеб любым путем. Трудился на фабрике в Руане, потом, перебравшись в Париж, строчил статейки в бульварные газетенки. Подвизался на театральных подмостках, пытался писать романы под «натурализм Золя», под «психологизм Флобера». Но все его опусы проваливались, не принося ни морального, ни материального удовлетворения. В конце концов Леблан стал обозревателем криминальной хроники в газете «Фигаро» и вдруг понял: это золотая жила.
Пять лет назад, в 1905-м, он уговорил известного издателя Пьера Лафита напечатать рассказ «Арест Арсена Люпена». Ловкий, красивый и обаятельный герой, эдакий современный Робин Гуд, успешно ворующий у богачей и обводящий вокруг пальца тупых полицейских, понравился читателям. А когда в 1907 году появился роман «Арсен Люпен – благородный грабитель», Морис Леблан проснулся знаменитым. Так почему же теперь он вдруг должен выполнять поручения какого-то богатого коллекционера?!
«Но неужели вас не привлекает загадка? – донесся до него соблазняющий голос барона. – Ясно ведь, что здесь тайна! Полиция никогда не докопается до нее. Только вы с вашим проницательным умом сможете решить такую задачку!» – «Но я…» – начал было Леблан. Однако барон перебил его: «Ваш издатель, месье Лафит, пообещал, что вы постараетесь разобраться!»
Леблан скрипнул зубами. Да уж, против воли издателя не пойдешь! Пять лет назад не искушенный в книжных делах Морис подписал с ним контракт на десять лет: все права на книги начинающего писателя принадлежат Лафиту, автору же выплачивается фиксированный гонорар. Разве мог он тогда знать, что станет знаменитым? Да на одних потиражных он уже нажил бы состояние! Но теперь остается только локти кусать и во всем потакать издателю, ожидая, что тот заплатит гонорар побольше. Глупейшая ситуация! Но разве искать хулигана, разбившего витрину, умнее? Но, видно, придется.
«Я не прошу вас ловить того, кто разбил витрину, – снова донесся до Леблана ласково-искушающий голос барона. – Я прошу вас помочь мне понять: почему он сделал это? Вы станете моим консультантом. Конечно, я понимаю, что ваше время дорого, но я не постою за расходами». Тиссен вынул из роскошного тугого бумажника пачку хрустящих купюр. Морис сглотнул – да это же сумма чуть ли не двух его книжных гонораров. «После раскрытия тайны вы получите еще столько же. К тому же узнаете историю реального преступления в мире искусств, с которым так часто сталкивается ваш Арсен Люпен на страницах романов. Подскажите мне, как мог бы ваш герой, с чего надо начать расследование?»
Загадка фарфоровых мопсов
Писатель обреченно вздохнул: угораздило же его вляпаться в эту историю. Впрочем, вдруг она окажется интересной? Тогда можно было бы вставить ее в одну из книг. Ведь загадочные и таинственные сюжеты всегда привлекают читателей. «Ну, прежде всего, – промямлил Леблан, – хотелось бы понять: чем уникальна именно эта табакерка, почему вор ищет что-то в ней?»
Барон победно блеснул глазами и улыбнулся, укладывая фарфоровую фигурку в специальный прочный футляр: «Пойдемте со мной в гостиницу, и я расскажу вам историю табакерки!»
В гостинице, находившейся неподалеку, барон Тиссен занимал огромные апартаменты из трех комнат, обставленные антиквариатом с той нарочитой небрежностью, которая стоит дороже самой безумной роскоши. Широким жестом хозяин предложил гостю на выбор коробки гаванских сигар и напитки из бара, а сам начал рассказ:
«Впервые о табакерке с мопсом упоминается во французских хрониках времен королевы-отравительницы Екатерины Медичи. Она страдала приступами жестокой мигрени, и придворный лекарь Жан Нико предложил нетрадиционное лечение – нюханье табака, растертого в порошок. В то время табак, недавно привезенный из Америки, считался растением неведомым и даже ядовитым. Но Медичи нюхательный табак помог. И она решила поделиться новым «лекарством» с одной из своих фрейлин. И так уж случилось, что бедная девушка в ту же ночь почувствовала себя крайне плохо, а к утру умерла. По дворцу поползли слухи, что королева, которую и так все боялись до одури, отравила бедняжку!»
«Так, может, вор искал в табакерке старинный яд?» – ахнул Леблан. «Нет, она пуста! – Барон ловко распахнул золотые створки. – Да и эта табакерка – не та, которую носила с собой Екатерина Медичи. Та была точно такая же, но привезенная из далекого Китая. Во времена Медичи европейцы еще не умели изготавливать фарфор. Только в начале XVIII века, то есть ровно двести лет назад, известный алхимик Иоганн Фридрих Бетгер смог раскрыть секрет изготовления «белого золота». И курфюрст Саксонский повелел создать в старинном замке городка Мейсен первую в Европе фарфоровую мануфактуру. Все производство проходило в атмосфере строжайшей тайны – за разглашение рецепта фарфора полагалась казнь не только предателя, но и всей его семьи. Так вот одной из первых фигурок, созданных в Мейсене, и стала копия табакерки Екатерины Медичи. Саксонские мастера доказали, что их фарфор ничуть не хуже китайского».
Писатель слушал барона, открыв рот от изумления. Он-то всегда думал, что современные миллионеры – чистые неучи. Действительно, зачем им обременять мозги образованием, когда они в любой момент могут нанять себе учителей, консультантов, помощников. Но этот 35-летний сынок «стального короля» обладал настоящей эрудицией. Факты и сведения сыпались из него, как из заправской энциклопедии. Впервые в жизни Леблан услышал, что самыми многочисленными покупателями «белого золота» с конца 1730-х годов были масоны. Когда в 1738 году папа римский запретил католикам вступать в братства «вольных каменщиков», масоны стали объединяться в тайные ложи. Но для того, чтобы узнавать «своих», им понадобился секретный знак, вот они и сделали мейсенские фигурки с мопсом своеобразным паролем. И маленькая табакерка идеально подошла для такой роли. Она помещалась в кармане, и ее можно было вынуть в любой момент, не вызывая подозрений у посторонних.
«Так, может, здесь какая-то масонская тайна и в табакерке могло быть зашифрованное послание?» – встрепенулся создатель Арсена Люпена. «Нет, мой друг! – покачал головой барон. – У собачек, предназначенных для масонов, были масонские символы на ошейнике. У моей же собачки там выгравирована надпись Toujours Fidele, то есть «Всегда верна». Говорят, правда, что похожую табакерку купил в середине XVIII века русский посланник в Саксонии и впоследствии преподнес императрице Екатерине II. Рассказывают даже совершенно невероятную историю о том, что императрица в пику всяким мужским «братствам» создала при своем дворе в Петербурге женский орден. Дамы, которые входили в него, собирались раз в месяц и обсуждали насущные проблемы общества. Представляете, друг мой: под покровом ночи красавицы в старинных одеждах, с драгоценностями на глубоких декольте тайно пробираются в малый салон императрицы и при входе каждая предъявляет вот такую собачку».
«Роскошный сюжет! – Леблан залпом осушил рюмку коньяка. – Однако вы сказали, что русская императрица получила только одну собачку. Откуда же взялись другие?» – «О, русские – мастера на все руки! Через три десятилетия после Бетгера они тоже раскрыли секрет изготовления фарфора. Ну а уж по мейсенскому образцу на Императорской фарфоровой мануфактуре можно было изготовить любые фигурки». – «Но тогда мир должен быть наводнен подобными табакерками!» Барон Тиссен философски прикрыл глаза: «Увы, за полтора столетия все теряется, бьется, пропадает. Тем, чего обычно бывает много, никто не дорожит. Когда полгода назад решили устроить выставку, посвященную мейсенскому фарфору, нашлась только одна подлинная табакерка с мопсом – у меня. Правда, организаторы сообщили, что якобы сохранилась еще парочка экземпляров в небольших частных коллекциях, но на их хозяев так и не смогли выйти».
«Однако, – писатель нервно побарабанил пальцами по инкрустированной поверхности стола, – все эти превосходные истории нам мало что дают. Ведь они не об этой конкретной табакерке, а о ее, так сказать, сестрах-близняшках. А что вы знаете именно о ней?» – «Мой отец говорил, что эта табакерка, изготовленная в 1756 году, некогда принадлежала курфюрсту Саксонии и королю Польши Августу III». Леблан откинулся на спинку кресла: «Что ж – отсюда и начнем!» – «Что?» – не понял барон. «Поиски! Конечно, мой герой Арсен Люпен опросил бы каких-нибудь высокопоставленных родственников по монаршей линии, чтобы узнать семейные предания об Августе III. Но у меня таковых родственников не имеется, так что я пойду в библиотеку и полистаю старинные фолианты – в те времена придворные обожали писать мемуары».
Секретный подарок курфюрста
Неделю писатель просидел на шатких стульях библиотек Сорбонны, Лувра, Версаля. Наконец ему попались записки некоего барона Неймана, подвизавшегося при саксонском дворе. И сведения, содержащиеся в них, оказались столь интересны, что Леблан без предупреждения пожаловал ранним утром в гостиничный номер барона Тиссена.
«Послушайте! – заявил он с порога. – Я натолкнулся на весьма любопытную историю. Оказывается, Август III летом 1756 года пожаловал в Мейсен и решил приобрести подарок своей августейшей супруге. Жену свою, принцессу Марию-Йозефу из знаменитого дома Габсбургов, он обожал, прожил с ней больше сорока лет и нажил аж пятнадцать детей. Но когда курфюрсту было уже под шестьдесят, что-то в их жизни разладилось и он стал заглядываться на одну из молоденьких фрейлин по имени Кристина. Ну, словом, седина в бороду – бес в ребро. И вот, покупая жене в Мейсене табакерку с фарфоровой собачкой, Август решил приобрести такую же и для своей любовницы. А там как раз весьма удачно только что сделали небольшую партию таких вещиц. Но если для супруги курфюрст взял обычную табакерку, то в той, которая предназначалась любовнице, приказал сделать «секрет» и отослать подарок нарочным. Правда, как сообщает саксонский барон Нейман, до возлюбленной курфюрста Августа табакерка так и не дошла: нарочного ограбили по дороге. Вот я и думаю: если в табакерке было секретное отделение, значит, Август в него что-то положил. Какой-то тайный подарок, чтобы, если, не дай бог, табакерка попадет к жене, та ничего особого не нашла. Правда, это пока только мои домыслы…» – вздохнул писатель.
Но тут вдруг дверь гостиной распахнулась, и на пороге возник взволнованный секретарь барона Тиссена: «Ваша светлость, мне только что позвонили устроители выставки. Какое странное происшествие! Оказывается, в небольшом частном музее где-то в Богемии злоумышленник точно так же разбил витрину, но экспонат не тронул, только выбросил на пол. И знаете, что это был за экспонат? Такая же табакерка с мопсом, как и ваша!» – «Значит, мы на правильном пути! – воодушевленно воскликнул Леблан. – В «секрете» одной из табакерок что-то есть. И вор ищет это!»
Взволнованный барон Тиссен вскочил с кресла: «Кажется, я даже знаю, что он ищет!» Через полминуты он уже выходил из своей спальни с журналом, свернутым в рулон. «Пару недель назад Британский музей опубликовал «Хронику особых находок Хабахталя». Сейчас найду!»
Барон начал лихорадочно листать журнал. Секретарь же, повернувшись к писателю, быстро зашептал, объясняя: «Хабахталь – это рудник в Альпах, где добывают изумруды. Говорят, что именно из этих мест был уникальный изумруд размером с голубиное яйцо, который принадлежал еще римскому императору Нерону. А в соборе Зальцбурга до сих пор выставлен огромный камень, найденный в XVII веке. В наше время Хабахтальский рудник находится в концессии у англичан. Вот они и издали «Хронику особых находок».
И тут Тиссен наконец-то нашел нужную страницу: «Вот! Здесь говорится, что весной 1756 года хабахтальские старатели нашли огромный изумруд, и австрийская императрица Мария-Терезия приказала отослать его своему союзнику курфюрсту Августу III в знак августейшей привязанности. Послы должны были вручить камень лично курфюрсту. А тот в это время находился в Мейсене, куда они и отправились». – «Ну а Август, получив изумруд, положил его в качестве подарка в тайное отделение табакерки, такой же, как ваша! – подытожил писатель. – Сколько, вы говорили, барон, осталось этих табакерок в наше время?» – «Три. Но две вор уже обыскал! Остается третья. Но где она? Может, устроители этой парижской выставки знают? Свяжитесь с ними еще раз, Пауль!» – приказал Тиссен секретарю.
Молодой человек кивнул и кинулся выполнять приказание, а барон достал из сейфа свою табакерку. Вдвоем с писателем они еще раз тщательно осмотрели фигурку и пришли к единому выводу: секретное отделение должно было находиться к теле самой собачки – недаром фигурка была полой. Если и вправду в третьей табакерке найдется изумруд, тогда вор станет богачом. Изумруды же – самые дорогие камни в мире!
Но ни подтвердить, ни опровергнуть выводы своего расследования писатель и коллекционер пока не могли. К тому же имя владельца третьей табакерки никто не знал. Так что оставалось одно – ждать.
Прошло три месяца. Выставка в Париже закрылась. Барон Тиссен-Борнемисса увез свою табакерку с собачкой домой в Будапешт. Писатель Леблан уже успел настрочить очередную книгу о похождениях благородного вора Арсена Люпена, не забыв рассказать в ней о похищении старинных драгоценностей. Но однажды в его квартире на Монмартре раздался телефонный звонок. Взволнованный голос барона Тиссена произнес: «Я в Париже. В той же гостинице на Итальянском бульваре. Приходите сейчас же!» И Морис Леблан понял – расследование продолжается.
Барон встретил его с газетой в руке: «Вот недавний номер «Нью-Йорк таймс». Здесь рассказывается о том, как местный фабрикант по фамилии Моррис решил продать доставшуюся ему в наследство коллекцию старинных фарфоровых фигурок. В искусстве он ровным счетом ничего не смыслил, но самоуверенно утверждал, что среди его вещиц находится табакерка с мопсом, которой якобы владела сама Екатерина Медичи. Именно по этой рекламе его и нашел мой секретарь. Но нашел и злоумышленник. Наше предупреждение опоздало: вор ударил мистера Морриса по голове, забрал табакерку и разбил фарфоровую фигурку». Писатель ахнул: «Неужели нашел изумруд?» – «Не исключено. Во всяком случае, в осколках фарфора обнаружилась секретная пружинка. Очухавшийся мистер Моррис сильно оцарапался о нее, пытаясь склеить осколки. Оказалось, посредством пружинки фигурка просто приподнималась над самой золотой табакеркой». – «Значит, мы были правы! Жаль только, что «секрет» нашелся не в нашей собачке! – И писатель, налив себе коньяку, залпом осушил рюмку. – Остается только следить, не всплывет ли изумруд. Вор же будет пытаться его продать».
Леблан оказался прав. Через год на ювелирном аукционе в Амстердаме частному лицу, пожелавшему остаться неизвестным, был продан неизвестный доселе большой изумруд. Продавец заявил, что это старинная семейная драгоценность, и в доказательство предъявил бумагу, из которой значилось, что его предок, барон Нейман, за верную службу был награжден сим камнем саксонским курфюрстом и польским королем Августом III.
«Но вы же можете доказать, что этот «потомок» – банальный вор, укравший изумруд из табакерки мистера Морриса! – возмущенно написал Леблан Тиссену-Борнемиссе. – Это мне, писателю, никто не поверит. Все свалят на творческое воображение. Но вы же – уважаемый промышленник!»
Однако промышленник не стал ввязываться ни в какие разбирательства. Тем более что и объявившийся Нейман, и проданный им изумруд испарились, как будто и не существовали вовсе. К тому же барона больше привлекали иные сокровища – картины старых мастеров. Генрих Тиссен-Борнемисса сполна отдался страсти художественного коллекционирования, особенно после того, как унаследовал отцовский бизнес в Германии. Но при этом он никогда не расставался со своей старинной золотой табакеркой с фарфоровой собачкой, уверяя всех, что это его талисман. В 1932 году, предчувствуя наступление в Германии «нового порядка», барон вывез ее вместе со всей коллекцией в нейтральную Швейцарию, на свою виллу Фаворита близ Лугано. Ну а после Второй мировой войны коллекцию значительно преумножил его сын – барон Ханс Генрих Тиссен-Борнемисса, которому по наследству перешел и отцовский талисман – приносящая удачу старинная табакерка с мопсом. Огромное собрание, ставшее самой большой и самой ценной во всем мире частной художественной коллекцией, в которой представлены шедевры Рембрандта, Дюрера, Хальса, Ван Дейка, Гольбейна, Моне, Ван Гога и других великих мастеров, открыли для публичного посещения. После того как в 1985 году Ханс Генрих в пятый раз женился – на сей раз на испанской красавице Кармен Сервере, носившей в прошлом титул «мисс Испания», он перевез свою коллекцию на Пиренейский полуостров. А в 1992 году продал Испанскому государству за 330 миллионов долларов, что, впрочем, составляет едва ли пятую часть ее реальной стоимости. Ныне «Собрание Тиссен-Борнемисса» занимает большой старинный трехэтажный особняк в центре Мадрида, недалеко от великого музея Прадо.
Великая эпическая мистификация
Вначале 1760-х годов литературный мир Англии облетела невероятная весть: нашлись творения древнего поэта Оссиана. Сей легендарный кельтский бард, как оказалось, жил в III веке н. э. на западном берегу Шотландии и был сыном короля Фингала, правившего в тогдашнем государстве Морвен. Творения Оссиана вот уже пятнадцать веков пересказывались в народе. Частично забывались, но, приобретая заново сложенные строки, все равно возрождались, ибо рассказывали о ратных подвигах, отважных воинах и прекрасных девах. Поэмы были полны мужественного духа, романтики отважных битв и лирических любовных откровений. Удивительно, но эти прекрасные строки ритмизированной прозы никогда до этого не публиковались и – невероятно! – вообще не записывались ни одним литератором. Так что шотландской да и всей мировой литературе необычайно повезло! Неудивительно, что публикация творений древнего поэта Оссиана поразила и читателей, и литературоведов, произведя настоящий фурор.
Джордж Ромни. Портрет Джеймса Макферсона
Появлению же этих, как их окрестили, «Поэм Оссиана» общество оказалось обязано замечательному путешественнику и поэту Джеймсу Макферсону (1736–1796). Именно ему посчастливилось обнаружить древние поэмы, когда он путешествовал по затерянным местечкам Шотландии. Макферсон и до того весьма увлекался древней литературой своей страны. Он был сыном богатого шотландского фермера, который смог позволить себе послать наследника сначала в Абердинский Королевский колледж, а потом и в Эдинбургский университет. Получив образование, Джеймс Макферсон некоторое время работал преподавателем, но быстро подружился с известными исследователями, изучавшими древние языки, – доктором наук Александром Карлайлом и литератором Джоном Хьюмом. Именно эти известные мужи и разглядели талант Макферсона к древним языкам и литературе. Хьюм даже попросил Макферсона перевести со старогэльского языка на современный английский древнюю поэму «Смерть Оскара». И молодой переводчик справился так умело, что Хьюм опубликовал его перевод.
С тех пор Макферсон и сам начал ездить по местам, хранившим древние традиции, и собирать-записывать народные предания и легенды. И вот ему попались поэмы Оссиана – это же шедевр древней литературы! Почти два года Макферсон корпел над переводами поэм со старого «шотландского гэльского наречия», хоть и был отличным переводчиком. Но справился! Умело, красочно и вдохновенно переложил стихи на современный английский язык. И к 1762 году издал целый сборник под длинным названием «Фингал, древняя эпическая поэма, в шести книгах, и некоторые другие стихи, сочиненные Оссианом, сыном Фингала; переведенные с гэльского языка».
Книга тут же была признана шедевром. Ее перевели на все европейские языки. Сам Гете поставил Оссиана рядом с Гомером. Более того, Гете ввел упоминание «Поэм Оссиана» в текст своего «Вертера», а это ставило поэмы уже в разряд культовых вещей мировой литературы. Начались и «подражания великому кельту». Даже русские поэты – Державин, Карамзин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов и другие – создали немало стихов «из пересказов Оссиана» или «из времен древнего барда». По всему миру люди, зачитавшись великими строками, называли своих детей в честь героев книги. Например, известно, что французский маршал Бернадот, любимец Наполеона, дал своему сыну имя Оскар в честь сына Оссиана. И если учесть, что маршал Бернадот впоследствии стал королем Швеции, то и его сын впоследствии взошел на трон под именем Оскара I. Так древнее имя вернулось на монарший престол.
Макферсон стал мировой знаменитостью, а его деятельность получила солидную финансовую поддержку. За свои заслуги перед культурой Великобритании он был избран членом парламента, прикупил большой участок земли, выстроил дом. Умер в 1796 году на шестидесятом году жизни и был похоронен в Вестминстерском аббатстве рядом с великими сынами Отечества.
Только вот не все литераторы и ученые поверили в подлинность его «находки древней изустной поэмы». Сомнения в подлинности оссиановских текстов периодически возникали еще при жизни Макферсона. Сразу же после публикации «Фингала» английский священник, доктор теологии и истории Уорнер, перечислил ряд странных ошибок в именах героев поэмы, удивляясь, неужели Оссиан не знал, как зовут его родню? Ведь у Макферсона бард называл одни имена, а в древних рукописных списках упоминаются совсем иные. Более того, заметил доктор Уорнер, биография «шотландского кельта» Фингала взята из истории жизни ирландского героя-правителя Финна. Но если же признать, что Финн и Фингал – одно и то же лицо, то в истории Ирландии – Шотландии вообще начинается неразбериха.
В 1766 году историк Чарльз О’Коннер в своем труде «Рассуждения об истории Ирландии» отметил, что Оссиан не знал и мест, где проживал, и где велись сражения, им описываемые. Но ведь их названия тоже сохранились, и о них можно узнать из древних рукописей.
Наиболее рьяные критики требовали, чтобы Макферсон предъявил оригиналы своих записок, которые должны были быть на «гэльском шотландском диалекте», ведь в предисловии книги значится, что именно его записывал Макферсон со слов стариков, живущих на западном побережье Шотландии и сохранивших в памяти все эти старинные поэмы Оссиана. Однако Макферсон тогда в ярости заявил, что поклялся никому не показывать своих записок на гэльском языке, ибо враги его стремятся их уничтожить. Более того, неукротимый и взрывной по характеру, Макферсон счел все нападки и вопросы личным оскорблением и начал вызывать литературных противников на. реальные дуэли. Сам же стал выходить из дома с увесистой палкой для защиты. В общем, всем было показано, сколь трудно издавать гениальные творения. И читательская общественность потребовала от критиков прекратить «разные там расследования».
После смерти Макферсона критики накинулись на его архивные бумаги, но обнаружили только черновики на английском языке. И ни одного варианта на гэльском. Так с чего же он переводил?! Современные же историки твердо считают, что он и не переводил – он сам сочинял гениальные «Поэмы Оссиана». К тому же историки подчеркивают, что Макферсон оказался не сведущ не только в именах и названиях, но и не знал истинных обычаев древних кельтов. Ну а в дневниках Макферсона остались сожаления о том, сколь трудно писать «истинные стихи, но никогда не посчитаться гением». Это же почти признание.
Неудивительно, что ровно через сто лет исследователь гэльских баллад Дж. Ф. Кэмпбелл написал, подытоживая все литературные споры о макферсоновской мистификации: «Ныне я убежден, что ОССИАН Макферсона – великое оригинальное творение, написанное именно в то время, когда и было опубликовано – в 60-е годы XVIII столетия…»
Вот так – великое творение. И точка.
Явление Мадонны
В мире всего около десятка признанных картин великого Леонардо да Винчи. И две из них находятся в зале легендарного петербургского Эрмитажа. Если подняться на второй этаж по бывшей Советской лестнице и повернуть направо, то в зале № 214 можно увидеть ранний шедевр Леонардо да Винчи – «Мадонну Литта». Посетители всегда замирают перед этой небольшой, но прелестной, завораживающей картиной. И мало кто знает, что ее появление в Эрмитаже достойно самого удивительного – авантюрного и любовного – романа.
Сокровища старинного рода Литта
Джулио Литта, командир военного корвета «Пелегрино», более месяца стоявшего на неаполитанском рейде, взглянул на развивавшийся над его кораблем красный флаг с белым крестом и тяжело вздохнул. Еще бы – он давно уже должен был отплыть на Мальту, но все еще медлил с приказом сняться с якоря.
«Не иначе наш капитан влюбился, – шептались между собой бывалые матросы. – Ну да с кем не бывает, дело-то молодое».
Литта действительно был молод. Его огромный рост, загорелое лицо и пышущие румянцем щеки говорили о том, что у этого великана отменное здоровье. А белый восьмиконечный крест, вышитый на груди, извещал любого, что перед ним – рыцарь славного Мальтийского ордена.
В его ряды граф Джулио Ренато Литта Висконти-Арезе вступил еще 8 лет назад, в 1780 году, когда ему едва исполнилось 17 лет. Орден принял его с распростертыми объятиями, ведь Джулио принадлежал к сливкам итальянской аристократии. В его семье объединились два самых богатых и древних рода Милана – Литта и Висконти. А к 25 годам Джулио уже проявил себя отважным воином. Его сделали командором, доверив командование одним из боевых кораблей. Не раз его корвет участвовал в смелых морских операциях, сражаясь с турками и алжирскими пиратами, освобождая из разбойничьего плена захваченных в рабство христиан. Сам глава Мальтийского ордена, Великий магистр герцог де Роган, отличал молодого Литту. Словом, ни о каких печалях и вздохах не могло быть и речи. Но Джулио все-таки вздыхал.
Вот и сейчас он, перескакивая через ступеньки винтовой лестницы, спустился с палубы в капитанскую каюту. У двери, как обычно навытяжку, стоял дежурный: командор ордена мог возить секретные бумаги. Джулио вошел, захлопнув за собой дверь. Если бы только матросы знали, какую тайну он возит с собой!
Дрожащими руками Литта открыл замок походного сундука, достал плотный футляр коричневой кожи, откинул крышку и, как всегда, от восторга затаил дыхание. Вот оно – его сокровище, его картина! Прекрасная юная мать кормит младенца. Ее нежные руки заботливо держат сына, взгляд обволакивает его теплом и лаской. «Мадонна с младенцем» великого Леонардо да Винчи…
О картине не ведал даже Великий магистр. По уставу члены ордена не имели права на предметы личной роскоши. Но эта картина не могла быть роскошью – она была Мадонной. И Джулио, спрятавший ее в сундуке среди одежды, не видел греха в таком утаивании. И когда выдавалась свободная минутка, вынимал картину из кожаного футляра и смотрел. Долго. Пристально. Пока взор не туманился и не начинало казаться, что таинственная Мадонна и ее младенец тоже начинают смотреть на него, Джулио Литту.
Леонардо да Винчи. Мадонна Литта
Откуда картина, написанная Леонардо на небольшой доске, взялась в семействе Литта, доподлинно неизвестно. Существовала, правда, легенда, по которой выходило, что великому художнику позировала одна из красавиц этого старинного миланского рода. Поговаривали, что она была влюблена в Леонардо и тот даже ответил ей взаимностью. Впрочем, за триста лет события прошлого покрылись мраком – быль и небыль смешались.
Но из истории было точно известно, что Леонардо действительно в 1480-х годах жил в Милане. Художнику было лет сорок пять, и он приехал по приглашению правителя города – герцога Лодовико Моро. Уже тогда вся Италия признавала Леонардо великим. Но на службу к Моро он поступил скорее не как художник, а как фортификатор, военный инженер. Милан воевал с французами, и Леонардо создавал проекты по защите города. Говорят, даже пытался создать летательный аппарат и лодку, способную двигаться под водой.
И вот посреди всей этой жестокой военной действительности Мастеру удалось создать картину такой гармонии и возвышенной красоты. Мать и младенец – это ли не вечное продолжение жизни?
Джулио с детства любил эту картину больше всех сокровищ отчего дома и, уезжая на Мальту, взял ее с собой. И видно, не случайно! Но разве мог он, молодой моряк, вообразить, глядя на леонардовский образ, что встретит живую женщину, похожую на эту прекрасную и нежную Мадонну?
Загадочный граф Скавронский
Еще пару месяцев назад это казалось невозможным. В то время Литта с особым поручением Великого магистра направлялся в Неаполь. От имени ордена он должен был связаться с русским посланником и заручиться помощью России в борьбе с турками. Абсолютно мужские переговоры по важным политическим делам. Откуда бы взяться женщине? Но русский посланник, граф Павел Мартынович Скавронский, как на грех, оказался женат.
Шикарную резиденцию Скавронского Джулио отыскал быстро. Да и как не отыскать! Русский граф обосновался прямо в центре Неаполя в самом шикарном отеле – палаццо «Наполи». Из Петербурга прибыли четырнадцать возов его вещей и привычной домашней обстановки, более сотни слуг и крепостной челяди. Широким жестом граф оплатил десять лет проживания в отеле, а других постояльцев приказал гнать вон.
Литта прибыл на обед к Скавронскому за четверть часа, как того требовали приличия. Дворецкий встретил гостя весьма странно – фразой нараспев. Сам хозяин приветствовал входящего Литту еще более чудно. «Мой новый друг, мой незабвенный, я рад тому, что вы со мной!» – пропел он по-итальянски, пришепетывая и отчаянно фальшивя.
Джулио вскинул бровь и огляделся по сторонам. Он слышал, что на вошедших в моду маскарадах стало принято распевать арии из новых опер. Но фраза, пропетая хозяином дома, звучала слишком коряво и напыщенно. Но тут отворились двери столовой и раздался громкий баритон метрдотеля: «Обед уж подан! К столу спешите. И в нем усладу свою найдите!»
Стол оказался огромен – человек на сто. Джулио усадили довольно далеко от хозяина. Но это оказалось спасением, ибо ошарашенный Литта не смог бы поддержать должной беседы: Скавронский обращался к гостям вокальными импровизациями. И те отвечали так же.
«Это что – новая мода?» – постарался выведать мальтиец у своего соседа, знакомого неаполитанского негоцианта. «Нет! – хмыкнул тот. – Это страсть синьора Скавронского. Он не мыслит жизни без музыки. Всю прислугу заставил разговаривать речитативами. А кучер его, привезенный из России, вопит на улицах Неаполя таким густым и сильным басом, что в близлежащих тратториях лопаются стаканы. Да что прислуга! Этот музыкальный чудак даже собственных юных дочерей называет не иначе как Аллегрой и Гармонией и общается с ними только посредством назидательных арий, которые сам же и сочиняет». – «Так он еще и композитор?» Собеседник вздохнул: «Мнит себя таковым. В первый же день по приезде пригласил к себе местную оперную труппу. С тех пор ежемесячно самые знаменитые певцы и примадонны исполняют его галиматью. А весь Неаполь обхохатывается». – «Но зачем же певцы поют такое?» – «Деньги, мой юный синьор! Скавронский баснословно богат. Его дед был братом русской императрицы Екатерины I, супруги Петра Великого. Говорят, императрица Екатерина-то была из простых чухонок. Когда русские солдаты взяли ее в плен, она им исподнее белье стирала. Ее так и звали – портомойка. Да вот как судьба повернулась – сам император Петр Великий в нее без памяти влюбился! Правда, родственнички-то ее все в северных землях где-то остались. Долго их потом по приказу Екатерины искали. Да только вот, едва она братца-то завидела, в ужас пришла – не умыт, не ображен, не обучен никаким манерам. Екатерина уж и решила от него отказаться. Да Петр не позволил. Сказал: «Ну и что, что без манер. Коли мне подходит в шурины, так тебе тем паче в братья сойдет!» Видно, понравилась Петру простая родня-то. Мудрый был правитель. А Павел Скавронский ныне-то – единственный наследник всего рода. При желании может скупить хоть пол-Европы. Ну а певцам такие деньги платит, что тут уж не до оценки его музыки. За такие средства хоть свиньей захрюкаешь».
Джулио Литта возвел очи к небесам: как же ему вести переговоры с таким меломаном? Может, он уже и не понимает нормального разговорного языка?
И в это время в наступившей паузе вдруг раздался спокойный женский голос, произнесший что-то на незнакомом Литте русском языке, но явно не речитативом. Сам Скавронский повернулся к светловолосой женщине, сидевшей по правую руку от него, приготовился залиться соловьем, но вдруг ответил что-то просто и односложно. И вид у него, до того напыщенный и важный, вмиг сделался упрашивающим и почти униженным.
«Госпожа Екатерина Скавронская сказала мужу, что у нее разболелась голова и она желает уйти в свои покои, – перевел Литте негоциант. – Муж очень просит ее остаться. Но она весьма своенравна. Недаром ее зовут русской Дианой. Эта богиня тоже была своенравна и холодна».
Джулио внимательно взглянул на хозяйку дома. Небольшого роста, но сколько грации и стати! Жаль, что с его места не видно лица. Но как повелевает мужем! Не только не собирается распевать с ним дуэты, но и не желает дожидаться конца обеда, что весьма невежливо.
Впрочем, и у самого Джулио к тому времени голова пошла кругом от всей этой музыки. Ему просто необходимо было хоть на минуту выбраться на свежий воздух. Пошатываясь, он вышел в коридор, но, заблудившись в огромном доме, оказался там, куда не должны входить гости, – во внутреннем дворике. День уже клонился к закату. Жара сменилась предвечерней прохладой. Последние нежные лучи солнца давали такой же призрачный свет, как таинственное сфумато на картинах Леонардо да Винчи. Джулио рассеянно поднял глаза и…
Она лежала на алой кушетке, закрытая накинутой собольей шубой. И только нежные белые руки покоились поверх мягкого меха. Услышав неожиданные шаги, она порывисто поднялась и обернулась. Меховая шубка съехала вниз, обнажив розовую грудь, словно на той самой картине Леонардо, где мать кормит грудью ребенка. И Джулио вдруг ощутил себя этим самым беззащитным ребенком, которому просто жизненно необходимо приникнуть к этой груди.
«Кто вы?» – по-французски изумленно воскликнула красавица. Джулио молчал. Только страстно смотрел на живую женщину, будто сошедшую с его обожаемой картины. «А, вы уж здесь? – напевным козлетоном прозвучало за спиной. – Знакомьтесь, командор. Пред вами моя жена – Екатерина. А это, душенька, наш гость – мальтийский рыцарь Литта Джулий!» И граф Скавронский вновь залился какой-то сложной фиоритурой, совершенно не замечая, что жена его возлежит перед незнакомцем в одной шубке, накинутой на голое тело.
На корабль Литта заявился как пьяный. С тех пор все и началось. Не раз он бродил вокруг палаццо Скавронских, не решаясь войти. Но иногда в отсутствие графа решался переступить порог. И тогда мог подолгу беседовать с русской красавицей. При этом Екатерина почти всегда полулежала под своей шубой, ничуть не смущаясь посетителя. Иногда она томно вздыхала и лениво поворачивалась. Но ни разу – ни вздохом, ни взглядом – она не попыталась соблазнить Джулио. И только однажды она прошептала: «Я узнала, что Мальтийский орден – все равно что монашествующий?» Литта склонил голову: «Увы, мы даем обед безбрачия».
С тех пор он часто спрашивал себя: не потому ли прелестная Екатерина Васильевна не смущается, что не видит в нем мужчину?
Но как же он мучился ночами! Днем было легче. Джулио занимался то делами, связанными с оснасткой корабля, то переговорами со Скавронским. Как ни странно, но, узнав о дипломатической миссии Литты, Павел Мартынович перестал распевать перед ним свои арии и перешел на обычный итальянский язык. И они тут же поняли друг друга. Скавронский послал срочную депешу в Санкт-Петербург. Оттуда пришел незамедлительный ответ: Россия обещала Мальтийскому ордену поддержку в борьбе с турками. Словом, миссия Литты была выполнена. Но заставить себя покинуть Неаполь он не мог.
А через несколько дней на грязную и вонючую дощатую мостовую порта въехала роскошная карета с шестеркой цугом. Взволнованный и обескураженный Литта, выбежав на палубу, увидел герб Скавронских и застыл.
Разодетая по последней моде Екатерина Васильевна, подобрав юбки, ничуть не смущаясь ни грязи, ни запаха, прошла по сходням на корвет. Пораженные таким «визитом запросто», матросы даже не построились на палубе, как полагалось, а только, сгрудившись, начали пялиться на роскошную красавицу. Но и это ни капельки не смутило ее. Графиня подошла к пораженному командору и проговорила, как само собой разумеющееся: «Хочу посмотреть, как вы тут».
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
