скачать книгу бесплатно
Вечна только тьма. Из пыли времен
Павел Александрович Васильев
В поисках мести Лита отправляется в сердце Яркого Мира. Она готова, если потребуется, использовать Дар Морета и обречь себя на вечное служение Проклятому Богу, лишь бы утолить жажду крови… А в Сером Мире, сны открывают принцу Марену завесу прошлого. Из времен далеких и забытых проглядывает истина… Но если легенды оказываются правдой, а пророчества начинают сбываться, сколько пройдет прежде, чем мифы станут явью? И какие тайны откроются, когда поднимется пыль времен?
Вечна только тьма
Из пыли времен
Павел Александрович Васильев
© Павел Александрович Васильев, 2017
ISBN 978-5-4483-9073-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог. 7 Эон, 473 Виток, 60 День Зимы
Сапфиры глаз сверкают во тьме. Скалятся молочно-белые клыки. Сквозь стиснутые зубы доносится гортанное рычание. Черный волк глядит зло и затравлено. Лапы еле держат, но он не отступает: бежать нет сил; левая передняя – едва касается алеющего снега. Разодранная грудь искрится влагой в свете Ночного Солнца, по густой шерсти на белый снег струится кровь.
За спиной частоколом возвышается граница леса, а впереди – открытое пространство равнины. Черные крепостные стены угловатой громадой встают на горизонте.
Он знает, что умирает. Он готовится к последнему рывку. Он еще может стиснуть зубы на мягком горле в последний раз! Но…
Девочка тянет к нему открытые ладошки. Васильковые глаза цепко «держат» сапфировый взгляд. Она уступает в росте, но на детском лице нет страха. Она видит его боль – черный зверь только притворяется злым, но ему больно. Очень больно…
– Лита, не беги, – Деррис Морте отступает чуть в бок, не спуская глаз с хищника. – Отходи медленно.
Десять шагов… Он не успеет оказаться рядом. Но стрела успеет! Стоит зверю лишь качнуться в сторону дочери, стоит лишь дрогнуть шерсти на загривке – древко стальным жалом вонзится в черную пасть!
– Лита, медленно отступай, – повторяет Деррис.
Черный зверь дергает ухом на скрипнувшую тетиву, но не отрывает от девочки взгляда. Нужно сейчас! Последний шанс! Задние лапы уже немеют, еще чуть-чуть и сил не останется даже достойно умереть!
Но девочка ступает в сторону, загораживая волка от взгляда смертоносной стали.
– Лита! – вырывается у Дерриса сдавленный возглас.
Черный хищник медлит.
Васильковые глаза приближаются. Маленькая ладошка касается морды… Как?! Как он подпустил ее так близко?! Грудь из последних сил выталкивает рык… И девочка отвечает! Звук тихий, едва уловимый, но в нем столько силы… Черный зверь никогда не пасовал даже перед стаей своих серых собратьев. Лишь изредка уступал дорогу беру. Но сейчас каменеет. Никогда прежде он не слышал ничего подобного, но кровь холодеет в жилах. Кровь помнит все…
Детские пальцы скользят по черной шерсти, но зверь не двигается. Чешет за ушами, как какого-то домашнего пса! Но он не смеет поднять голос.
Снег скрипит под ногой Дерриса, мужчина пытается зайти сбоку. Но дочь вновь отходит в сторону, закрывая зверя; лобастая голова чуть поворачивается следом.
Девочка закатывает рукав, и маленькие клыки впиваются в запястье.
Зверь дергает носом, почуяв чужой запах, аромат овевает морду и волнами разносится окрест. Сладкий, дурманящий… Но он не способен оторваться от васильковых глаз.
Свежий багрянец струится на снег, дорожка приближается… И в груди просыпается утихшая боль! Нос морщится, выступают стиснутые зубы. Но зверь терпит. Она «велела» терпеть!
Запястье девочки давит на разодранный бок. Теплая кровь проникает в плоть. И «огонь» прокатывается до кончика хвоста! Рану жжет сильнее. Мышцы сводит до ломоты в суставах. Но он не может пошевелить и ухом: васильковые глаза, словно тиски сжимают волю… Левая ладошка поглаживает за правым ухом. Это отвлекает…
Аромат хвои врывается внезапно. Ударяет с такой силой, что легкие захлебываются. Воздух распадается на сотни знакомых, четко различимых запахов. Звуки оглушают… Иголки бьются друг о друга с хрустальным звоном. Птицы в вышине… Он слышит, как трепещут на ветру распахнутые крылья, как шелестят перья. Суматошно колотятся мелкие сердца… Их запах близок, будто уткнулся носом. Все вокруг, как на ладони.
Немота в мускулах отпускает, и он едва не валится на снег. Но лапы держат неожиданно твердо. Дрожь проходит вместе с жаром и болью, лишь чуть щиплет разодранный бок.
– Нужно перевязать, – доносится тихий девичий голос.
Лита протягивает руку назад, не отрываясь от сапфировых глаз. Зверь уже сам ластится к маленькой ладошке, что чешет за ухом. Вздыхает тетива, то ли облегченно, то ли разочарованно. Трещит рвущаяся рубаха…
Перевязь ложится плотно, легкие хищника на мгновение замирают. Ткань стискивает ребра, но это не та боль, что обессиливает. Смерть еще пытается уцепиться за черный загривок, но липкие пальцы соскальзывают, холодное дыхание уже не слышно над ухом. Мир стремительно уменьшается. И звуки, и запахи съеживаются до привычных. После столь ярких ощущений, словно окунули в озеро: уши заложены, нос забит. Но сердце бьется ровно, дышится легко.
Девочка отнимает руку, и васильковые глаза впервые моргают, разрывая «цепь». Но сапфиры ждут все с той же покорностью.
– Ступай, – звучит детский голос.
Зверь склоняет голову. Левая лапа осторожно трогает снег – слабость осталась, но она уже не подгибается под собственным весом.
– Ступай, – настойчиво повторяет девочка.
И зверь боком отступает. Лес принимает с распростертыми объятиями, ветви смыкаются за спиной. Лишь следы лап и алая дорожка на белеющем «покрывале» отмечают путь.
– Я спасла его, – улыбается Лита, оборачиваясь к отцу.
Лицо Дерриса застыло напряженной маской, рука стискивает изогнутое дерево с наложенной стрелой, влажный лоб блестит в свете Ночного Солнца; на черной шерстяной рубахе не хватает левого рукава. Но небесные топазы глаз смотрят на дочь с гордостью: в ней нет ни капли страха!
Отец нежно берет протянутую маленькую ладонь, когда девочка подходит. Детские ножки ступают легко и мягко, шаги стелятся по «белому пуху», почти не оставляя следов. Запястье уже не кровоточит и быстро затягивается.
– Ух, маме-то расскажу – не поверит… – довольно начинает Лита.
Но отец останавливает:
– Пожалуй, маме об этом знать не нужно.
***
Лита открыла глаза. Тьма медленно расступалась перед заспанным взором; очертания комнаты проступали серыми тенями. Морозный зимний воздух заползал под меха, заставляя укутаться с головой. Поленья в камине под утро едва тлели, языки пламени изредка вспыхивали, но уже не справлялись. И все же накопленного тепла еще хватало, чтобы понежиться.
Ночное Солнце скрылось за восточным Крайним Хребтом, но до рассвета еще осталось время – за шесть витков своей жизни девочка не видела иного.
В такие моменты тьма безраздельно властвовала в Ардегралетте, и мир погружался в объятия Истинной Ночи. И только бесстрашная стихия решалась нарушить звенящую тишину. Сбивчиво шумел ветер, бросая в стекло снег, и огонь иногда просыпался – лизнет полено, стрельнет искрами, осмотрится и прячется вновь… Да, и волки порой тоскливо подвывали, провожая своего покровителя.
В последнее время девочка часто просыпалась в такие моменты: перед восходом. Переворачивалась на бок и лежала в ожидании, когда сквозь окна начнет пробиваться серебристый утренний свет.
Вот он крадется по полу, мало-помалу заполняет комнату, выхватывая из темноты тумбу, шкаф у двери и постепенно подползает ближе. Тьма рассеивается, уступая место новому дню.
И пусть для Свободных Охотников это не имело особого значения, так девочке нравилось больше. Краски становились ярче и насыщеннее, воздух прозрачнее, и, казалось, даже дышится легче.
Вышитое полотно, что висело напротив кровати, оживало. Трава наливалась живым нефритовым соком, а небо искрилось ясной лазурью. Речка звонко журчала вдоль крутого утеса, прячась за излучиной, а одинокое деревце довольно покачивало ветвями.
И еще солнце. Оно вспыхивало «золотым огнем», таким губительным для Литы. Оно сожгло бы дотла, стоит лишь к нему прикоснуться…
Но в Сером Мире нет солнца. Точнее, такого, как на картине. Оно не светит столь ярко и теплые ладони не касаются шеи. Не отбрасывает темные и четкие тени. Не убивает и не причиняет вреда. Просто мутное пятно на затянутом облаками небе, просто свеча за тонкой плотной занавесью.
Наблюдая, как серебристые лучи карабкаются по стене, Лита вспоминала день, когда отец принес картину этого удивительного мира…
– Когда Мир был еще совсем молодым… – начал Деррис Морте, присев на край кровати.
– Молодым, как я? – перебила Лита, взглянув на отца васильковыми глазами.
Поерзала на простынях, усаживаясь поудобнее и готовясь слушать очередную увлекательную историю. В правое ухо потрескивал камин, заглушая вой метели, чье морозное дыхание нет-нет, да гладило плечи.
Отец улыбнулся, откинув прядь растрепанных черных волос дочери за ухо.
– Да, малышка, как ты. Когда Мир был молодым, им безраздельно правили Боги. Они давали жизнь и забирали ее. Творили и разрушали. Никто не мог поколебать их Волю.
Даже среди Свободных Охотников, возраст Дерриса вызывал почтение. За прошедшие столетия лицо покрылось сетью мелких морщин, а в черных волосах, что спадали на плечи, и густой бороде уже мелькало серебро. Но выглядел он, скорее, зрелым, нежели старым. Взгляд цвета небесных топазов до сих пор оставался живым и ярким, хоть в них часто и проскальзывала усталость, словно на плечи обрушился весь хребет Стальных гор… Да, так, наверное, и бывает, когда живешь долгой жизнью Охотника.
Отец наблюдал, как ладонь дочери с опаской касается солнца на картине. Маленькие пальцы осторожно трогают, отдергиваются, трогают вновь – проверяет, не обожжет ли. Детские губки надуты, рука тянется медленно и осторожно, словно хочет погладить «колючий клубок», а тот фыркает, сворачиваясь, оставляя лишь угольный носик принюхиваться из иголок. Но девичье любопытство вновь и вновь берет верх и толкает руку вперед.
Даже в рваном свете пламени, картина выглядит удивительно живой.
Теперь за окном куда меньше красок. И все – с налетом серого. Уже и не осталось тех, кто видел другие времена, но инстинкты не умирают. Кровь помнит все…
– Но чем старше становился Мир, – продолжал отец, – чем больше жизни, созданной Богами и их детьми, появлялось в нем. Тем меньше Боги успевали следить за всем. И они передавали часть власти своим детям, а те своим. А кому не доставалось, разбредались по миру, населяя его и забирая малый кусочек, чтобы иметь хоть что-то свое. Место, где они сами себе были Богами.
Лита вскинула голову, оторвавшись от полотна, васильковые глаза блеснули.
– Значит, все мы – дети Богов?
– В каком-то роде, да, – кивнул Деррис.
Меж бровей девочки пролегла складка, вздернутый носик задумчиво наморщился.
– Но… ты говорил, что Перворожденные опасны? Что они не любят нас?
– Говорил, – вновь кивнул отец.
Поджав губы, дочь разглядывала вышивку; непослушная прядь вновь упала на лицо. Пальцы скользили по стежкам, чуть царапая ноготками зеленую траву, «окунались» в прозрачную воду.
– Но почему они не любят нас? – глаза девочки вновь обратились к отцу. – Мы же, получается, их дети?
Губы Дерриса растянулись, складки вынырнули из бороды, очерчивая щеки, а у глаз собрались морщинки; из груди вырвался смешок, пламя сверкнуло на белоснежных зубах. Рука вновь отвела непослушную прядь с лица дочери.
– И в кого ты такая умная?
– В маму, – Лита довольно вскинула подбородок, ластясь к широкой ладони. – Ты сам говорил.
– Ну, да, – усмехнулся отец, не отнимая руки; черные локоны шелком струились сквозь пальцы, щекотали кожу.
– Почему они не любят своих детей? – не унималась девочка.
Деррис протяжно вздохнул, собираясь с мыслями. Взгляд скользнул за окно, где кружила вьюга, делая мир хоть и непроницаемым для взора, но все же чуть светлее.
Безудержная любознательность Литы нередко доставляла хлопот и беспокойства. Пытливый детский ум постоянно жаждал знаний, а память услужливо хранила любую полученную информацию, запоминала все подряд и никогда ничего не забывала.
И именно поэтому слова должны быть обдуманы и взвешены. И понятны, хоть и сообразительному, но ребенку.
– Точно так же мы отбираем плохие яблоки. Например, гнилые или червивые.
Девочка хитро прищурилась, явно собираясь сходу возразить. Но что-то поняла, губы сомкнулись, а лицо помрачнело.
– Значит, мы… – детский голос дрогнул, – плохие?
Деррис, печально улыбаясь, смотрел на дочь. Ладонь тыльной стороной коснулась девичьей щеки.
– Нет, малышка. Мы – не плохие. Мы – другие. В плохих яблоках тоже есть семена, из которых могут вырасти хорошие яблони и принести замечательные плоды.
На юном лице мелькнуло понимание, а Деррис продолжал:
– Не всегда можно сразу увидеть то, что внутри. Особенно, если не привык заглядывать глубоко, – и легонько щелкнул дочь пальцем по носу.
Лита просияла – картина скользнула с колен, – и руки обвились вокруг отцовской шеи, а звонкий голос шепнул на ухо:
– Значит, они еще полюбят нас. Старые яблони сменяются новыми, не спрашивая никого!
Серебристый свет полз по стене, цепляясь за раму холста. Лита смотрела на картину и любовалась.
Золотое Солнце играло опасными лучами. Но в детских глазах не выглядело смертью и разрушением, а показывало – каким чудесным может быть мир. Богатое воображение рисовало перед взором густой «нефритовый ковер», трепещущий от легкого дуновения ветра, мелкую рябь на чистой лазури журчащей реки, сверкающей бликами…
Шум грубо выдернул в серую, остывающую комнату. С улицы доносились крики, а спустя мгновение к ним прибавился звон металла. Грохот, что звучал сперва далеко, быстро нарастал. Вопли становились громче и ближе, множились. Звон металла сменился лязгом, будто одновременно заработали сотни кузнецов, и сотни подмастерьев потянули цепи мехов, раздувая горны. Пламя в камине испуганно дрогнуло и спряталось.
Лита села в кровати, настороженно прислушиваясь к суете. Стены замка смазывали звуки, но девочка понимала – доброго в этих криках мало.
В коридоре раздался топот, дверь с грохотом распахнулась, едва не сорвавшись с петель, и в комнату вбежала мама. Рука придерживала подол ночной сорочки, чтобы тот не путался под ногами, растрепанные пряди свободно струились по плечам, а на красивом, обычно улыбчивом, лице читалась тревога. Черты напряженно обострились, сделав овал несколько угловатым, подчеркнув ямочку на подбородке. В лазурных глазах билась тревога, и казалось, они несколько угасли.
– Лита! Вставай! – женщина кинулась к кровати, резко срывая меха, ладонь стиснула хрупкое запястье. – Ну же, скорее!
Сумрачные коридоры Хемингара встретили унылой пустотой. Каменный пол холодил босые ноги. Гербовые знамена на стенах чуть вздрагивали, когда они пробегали мимо. Знакомый запах смолы и воска в разбавленном свежестью воздухе привычно щекотал ноздри.
Но среди ароматов присутствовали и другие, незнакомые Лите.
– Куда мы? – тихо пролепетала девочка, еле поспевая за матерью.
Ранна не ответила, крепче сжав маленькую ладонь.
Каменные ступени мелькнули под ногами, и открылся тронный зал.
