скачать книгу бесплатно
Ей сегодня исполнялось шестьдесят. Несмотря на то, что многие в этом возрасте только начинали жить, выходя на пенсию и занимаясь внуками, Брук чувствовала себя на все девяносто – здоровье давно было ни к черту, а следить за ним не хотелось. Не горело в ней желание радоваться или хотя бы не мучиться от болей, изнуряющих ее каждый день.
Никто не догадывался, да и она сама до недавнего времени не понимала, почему так рьяно борется с попытками врачей привести упрямую пациентку в надлежащий для ее возраста вид. И только буквально вчера, глядя, как Элен собирает чемоданы, она наткнулась на вылетевший из коробки, которую, должно быть, не доставали уже несколько лет, листок всего с четырьмя словами:
«Теперь я наказан достаточно».
И сразу стало спокойно, словно с души сбросили тяжкий груз. И сразу стало не страшно когда-нибудь оказаться насквозь больной и выжившей из ума старухой, выбравшей себе самую жестокую меру наказания. Гораздо легче было бы просто сигануть с балкона их пентхауса, расположенного в доме прямо в центре города. Последнее выступление, последние аплодисменты. Снова толпы фанатов, жаждущих прикоснуться к ее искусству. О чем еще может мечтать актриса?
С пятнадцати лет, как только начала участвовать в конкурсах красоты, отборах в рекламные ролики и малобюджетные фильмы, Брук чувствовала, как вдыхает этот мир каждой клеточкой своего тела. Сначала родители, а с восемнадцати лет и сын владельца центральной городской телевизионной компании Дарен Доэрти делали все, чтобы девушка не чувствовала нужды ни в чем. У нее было все, о чем может только мечтать в меру красивая и даже слегка талантливая актриса, после рождения ребенка решившая, что ей лучше прекратить разъезжать по стране и миру и устроиться на телевидение в программу новостей.
Так она стала местной любимицей. Их с мужем, занявшим главный пост отца, приглашали на вечера, рауты и светские приемы. Практически ни одно событие в городе не обходилось без семьи Доэрти.
Когда стало понятно, что матери из нее не вышло – дочка росла взбалмошная, себе на уме и уже с одиннадцати лет вытворяла такое, от чего волосы шевелились на голове, – Брук с помощью своего благоверного открыла студию для девочек, желающих повторить ее путь в театре, кино или на телевидении. Всю свою материнскую любовь она сливала в талантливых миловидных крошек, и неудивительно, что обстановка в семье только накалялась.
Дарен предпочитал ничего не замечать. Он рано уходил на работу, всегда поздно возвращался, а выходные проводил либо в загородном клубе, играя в гольф или теннис, либо запершись у себя в кабинете, куда даже неуправляемая дочь не решалась заходить.
– Знаешь, Элен, ты права. Становится холодно. – Женщина обернулась на свою помощницу, преданно следящую за каждым ее шагом, и протянула руку с крючковатыми, изъеденными артритом пальцами.
Ей казалось, что они гуляют уже целую вечность, – спину ломило, колени горели огнем. Но нет. Отель находился всего в сотне метров. Стоило пойти обратно в номер и прилечь ненадолго – возможно, ей просто нужен отдых, – но, упрямо сжав тонкие губы, Брук развернулась обратно и пошла, распугивая бегающих вместе с волнами смешных птичек на тонких ножках. Но уже через пару метров почувствовала, как словно током прострелило поясницу, отдавая в левую ногу по всей задней стороне, и сдалась.
– Знаешь, нам лучше вернуться, – криво улыбнулась женщина, пытаясь скрыть нестерпимую боль. Она знала, что есть всего несколько минут, чтобы самостоятельно добраться до комнаты и лечь в постель, прежде чем боль станет невыносимой, и она упадет, без сил и возможностей подняться на ноги.
Элен все поняла без слов – как хорошо, или как плохо, что в их мире нельзя было ничего скрыть. Все чувства, эмоции, мысли были как на ладони. Она подбежала к хозяйке и, придерживая ее за локоть, дала на себя опереться, чтобы пойти хоть чуть-чуть быстрее.
– Может быть, мне позвать помощь? – забеспокоилась девушка. Она уже приметила пляжные лежаки, где можно было бы переждать, пока не подоспеет подмога.
– Нет, зачем? Пока иду. Спасибо, милая. Не баламутить же весь отель из-за одной сумасшедшей старухи.
Брук хрипло рассмеялась, чувствуя, как усиливается боль, с каждой секундой, с каждым вдохом, распространяясь все дальше вдоль позвоночника и становясь нестерпимой. На подходе к дверям к ним уже спешили двое здоровенных парней, одетых в форму, украшенную логотипом отеля, – Элен умудрилась позвонить администрации и вызвать помощь, несмотря на протесты хозяйки.
Через пятнадцать минут она уже лежала на кушетке, поставленной на балконе по ее просьбе, и стонала. Если не шевелиться было терпимо, то стоило даже закашлять или глубоко вдохнуть, как тело принизывало током жесточайшей боли. Обезболивание не помогало – оно никогда не работало так, как нужно, только притупляя бдительность и помогая поверить в то, что вот-вот станет легче. Эффект плацебо, не более того. Да Брук и не ждала особых чудес. Слишком хорошо знала эти приступы. Слишком часто лежала вот так, без движения, иногда на кровати, иногда на полу, с которого было легче перевернуться и поползти, сдерживая рыдания и крики, в туалет. Ее такой видела только мать, а потом – Элен. Никому другому не разрешалось входить в комнату. Хватало ей и того унижения, которое она испытывала и без лишних глаз. Мать давно умерла, и ничего не оставалось, как довериться заботливым рукам Элен и паре парней в белой униформе – они все еще толклись в дверях, не решаясь уйти. Вдруг что-то потребуется.
– Вы можете идти, – во рту пересохло, и говорила она с трудом. – Я в порядке. Спасибо.
Благородство. Внешний лоск. Манеры. Игра на публику. Плохой бы она была актрисой, если бы не вела себя так всю свою жизнь. Да и во что бы тогда превратились все эти последние двадцать лет? В бесконечное нытье о неудавшейся жизни? Она такой не была. Не была, до того дня, когда ей исполнилось сорок.
* * *
– Мы не можем уже третью программу искать тебе срочную замену из-за того, что ты опять не можешь выйти, Брук. – Главный режиссер новостной передачи, выходящей каждую неделю в самое рейтинговое время, явно нервничал. – Пойми, это бизнес.
– Ладно, – равнодушно пожала плечами женщина и потерла ноющую поясницу. Она уже пятый раз села и опять встала – находиться в одном положении было невыносимо. – Ты хочешь, чтобы я ушла? Я уйду.
Она взяла маленькую сумочку и вышла из своей гримерной.
Брук Доэрти прекрасно понимала, что так не может продолжаться. С каждым разом приступы боли в спине становились все сильнее, и сегодня, в день ее пятидесятилетия, ее скрутил очередной прямо перед прямым эфиром – на ее постаревшее, но все еще красивое лицо уже наложили грим. И сейчас, буквально за полчаса до начала передачи, команде приходилось искать ей замену.
Боль пронизывала поясницу и спускалась по левой ноге, словно нервы натягивались между бедренной костью и ступней, и любое растяжение мгновенно приводило к новой вспышке истощающей муки. Сев в такси, женщина постаралась распрямиться, почти сползая спиной на сидение, но это почти не спасало.
– Побыстрее, пожалуйста. – Над верхней губой выступили капельки пота, во рту пересохло. У нее было всего несколько минут до того, как боль станет невыносимой.
Ее мать, только-только справившая семьдесят лет, но выглядевшая младше и энергичнее дочери, уже стояла в дверях. Опершись на ее руку, усыпанную пигментными пятнами, Брук добралась до спальни и, упав на кровать, застонала. Наконец-то можно было расслабиться и немного передохнуть, пока не стало еще хуже.
– Тебе надо сходить к врачу, Брук. Зачем ты себя мучаешь? – мать кричала из кухни, одновременно заваривая любимый цветочный чай. Свежеиспеченное шоколадное печенье уже лежало на большом блюде, в центре которого стояла розетка с вкуснейшим апельсиновым джемом, купленным у местного фермера. – Посмотри на меня – я гораздо старше, а выгляжу…
– Я все поняла, мам! – ответила ей дочь и тут же скорчилась от боли. Началось.
В следующие как минимум три дня ей предстоит лежать, не шевелясь, и ползать в туалет, кусая до крови нижнюю губу, чтобы не разреветься в голос.
– И тебе нужно найти помощницу! – Мать вошла в комнату с большой кружкой чая и шоколадным печеньем. – Мне уже тяжело, Брук. Ты должна это понимать.
– Я это понимаю, мам, – поморщилась женщина и закрыла глаза. – Как только мне станет легче…
– У меня есть рекомендация. Прекрасная девушка. Молодая, да, но очень порядочная, аккуратная и…
– Ты что, хочешь, чтобы я прямо сейчас начала проводить собеседование? – Новый прострел боли заставил Брук вздрогнуть.
– Она придет, вы поговорите. Что тебе еще надо проводить? Будешь устраивать кандидатам испытания, как первоклашкам?
– Ладно, дай ее резюме. Или что там у тебя есть?
– Резюме, рекомендательные письма, фотография. Сейчас все принесу. Лежи, не вставай.
– Как будто я могу, – процедила женщина.
Мать унеслась в другую комнату и уже через минуту вернулась, неся в руках пакет. От нее веяло такой энергией, она так хотела поскорее избавиться от вынужденной тяготы, что ее дочь даже не подумала обижаться, а только расхохоталась, беря из ее рук пухлую коричневую папку.
– Ну, давай посмотрим на твою прекрасную… Элен.
Переворачивая листок за листком, Брук едва вдавалась в смысл написанного. Девушка и правда была достойная, из хорошей семьи, с прекрасными характеристиками из школы, института, где она училась на медсестру, с первого и текущего места работы – частная клиника с незнакомым названием.
Устало бросив папку на кровать, Брук закрыла глаза и постаралась не шевелиться. Боль пульсировала, мешала думать.
– Ну, что скажешь?
– Ладно, зови, – простонала женщина и, прищурившись, гневно взглянула на мать.
– Прекрасно! Она придет через час. – Та вся светилась, словно выиграла в лотерею.
– Как через час?
– Я имела наглость договориться с ней заранее. Извини, но у меня тоже есть личная жизнь!
– Тоже? – Брук рассмеялась и тут же пожалела об этом – каждый вдох давался с трудом.
– Ты поняла, о чем я говорю.
– Поняла.
Мать с видом победителя забрала с собой папку, кружку так и нетронутого чая и блюдо с шоколадным печеньем и восхитительным апельсиновым джемом, а Брук осталась лежать, закрыв глаза. Этот час будет долгим, как и все последующие три дня.
Звонок в дверь разбудил ее. Найдя удобное положение и почувствовав, что боль ненадолго отступила, женщина задремала и совсем была не готова к приему гостей. Ее карьера телевизионной ведущей закончилась буквально несколько часов назад, когда она хлопнула дверью гримерки и ушла, и было непривычно думать о том, чтобы предстать перед кем бы то ни было в непрезентабельном виде. Никто, кроме матери, даже ее собственный муж, никогда не видели ее в таком состоянии, и одна эта мысль добавляла страданий. Как будто ей было мало.
– Брук? К тебе пришли.
Голова матери показалась в дверях, оценивающий взгляд скользнул по мятой кровати. Через секунду в комнату вошла молодая и довольно симпатичная девушка, на вид не больше тридцати лет. На ней был аккуратный брючным костюм из мягкой ткани – удобно и практично, – белая футболка и простые белые кеды. Волосы, зализанные у лица, собраны в пучок, а глаза едва тронуты тушью. Молодость и спокойствие – это считывалось с ее улыбающегося лица.
– Добрый день, меня зовут Элен, – голос тихий, достаточный только для того, чтобы не напрягать слух.
– Проходите, Элен. Извините, не могу встать или хотя бы сесть. Моей матери позарез понадобилось строить свою личную жизнь в ее семьдесят с хвостиком лет, и я вынуждена принимать вас в таком виде.
– Ничего страшного. Я все понимаю. – Наклон головы вправо, слегка прикрытые глаза, мягкая улыбка. И снова этот приятный, звучащий как песня, голос.
– Ладно. Я, признаться честно, никогда не… собеседовала никого. Этим… Этим занимался муж.
Элен молчала. Ее мать пристально смотрела, чуть ли не закатывая глаза, – она устала от этой драмы. В их времена, когда никто ни к кому не привязывался и легко отпускал ушедшего близкого человека, было глупо так страдать.
Брук не страдала. В ней не было ничего, за что цеплялась ее память, если только не происходило что-то из ряда вон. Например, первая в ее жизни необходимость самой разбираться с прислугой. Все остальные помощники – повар, уборщицы, секретарь, отвечающий за документы, давно работали с ней, и не было нужды выбирать кого-то нового. Но до личной помощницы она не опускалась никогда.
Именно так – опускалась. Пусть многие знакомые презрительно кривили свои недавно сделанные носы, узнав, что она со всем справляется сама, Брук никогда не приветствовала в команде человека, который будет таскать за ней шаль или приносить с полки любимую книгу. Ей казалось, что это как раз и есть начало конца. Когда ты перестаешь быть настолько активной, чтобы самой себя обеспечивать всем необходимым.
Мать кашлянула, намекая на то, что пауза затянулась. Схватив папку с документами, Брук начала снова перелистывать страницы, стараясь зацепиться за что-то взглядом, что поможет ей сформулировать какой-нибудь каверзный вопрос, достаточный для того, чтобы собеседование провалилось. Она не собиралась доставлять своей родительнице удовольствие и обрекать себя на признание собственной беспомощности.
– Элен, тут написано, что вы работали в клинике… Частной клинике. Я не слышала о ней ничего.
– О, мэм… то есть, миссис Доэрти, это маленькая клиника, она расположена в одном из отелей города и обслуживала исключительно наших постояльцев.
– Отель… Хороший, должно быть отель. Как называется?
– Вы вряд ли там бывали, – почти неслышно засмеялась Элен. – Отель и бар «Зеленая Собака».
Брук побелела. Она знала это место – ее дочь рассказывала о нем. И эта… эта девушка работала там. Она не может не знать, что там творится. И… не может вот так просто приходить сейчас к ней.
– Мама, ты можешь идти. Элен мне идеально подходит. Вы же можете начать прямо сейчас?
Элен коротко неуверенно кивнула, не сводя глаз со своей новой хозяйки. Если бы она умела, как и другие, разбираться в людях с полувзгляда, то бежала бы отсюда без оглядки.
Хлопок входной двери. И тишина. Такая, что можно резать ножом, – так плотно висел воздух, наэлектризованный злостью, бурлившей в Брук Доэрти.
– Вы кажетесь взволнованной. – Элен смотрела на нее с выражением искренней заботы.
– Что? – Женщину словно обдало ледяной водой. Даже боль в спине на мгновение стихла.
– Вы побледнели. Может быть, я вызову врачей?
– Ты ничего не понимаешь, да, Элен? – засмеялась Брук.
– Что вы имеете в виду? – невинная улыбка. Волнение в глазах.
– Ты не умеешь читать людей.
– Нет. Не умею. – На щеках зарделся румянец. Девушка стеснялась своей странности и готова была сквозь землю провалиться.
– Значит, ты помнишь все. Ты чувствуешь все так же остро, как тогда…
– Тогда? – Стеснение сменилось удивлением.
– В «Зеленой Собаке». Я знаю, что там творилось. И кого ты лечила.
– Я…
Вот он. Животный неприкрытый страх. Казалось, если прислушаться, можно услышать, как колотится ее сердце, как с шумом бежит кровь по сосудам, схваченным спазмом, как учащается дыхание и воздух почти не попадает в легкие, а сразу вырывается наружу с легким свистом. Зрачки расширены, бедра сильнее сжаты. Мышцы натянуты до предела. Желудок свело, словно сжало в кулак.
Элен не была по ту сторону. Она была здесь. С ней. Она была такой же жертвой этой безумной извращенной фантазии того, кто все это затеял. И она платила – каждый день, каждую минуту помня о том, что происходило в «Зеленой Собаке». Не было нужды даже спрашивать об этом – за нее говорило тело. О! Нет! Не говорило! Оно кричало!
Боль снова вернулась. Устало улыбнувшись, стараясь не разреветься перед незнакомкой, Брук закрыла глаза. Если бы все могли так страдать, как страдают те, кто не умеет забывать. Она была бы спокойна.
– Принеси мне чаю, – прошептала женщина. – Там, кажется, есть еще шоколадное печенье.
Элен неслышно выскользнула в дверь. Оставшись в одиночестве, наконец можно было позволить себе слезы, и она уже не сдерживала себя. Последний раз она позволила себе плакать на похоронах мужа. А перед этим… Нет. Лучше не вспоминать.
* * *
Она проснулась от нежных поцелуев в шею, зажмурила глаза, попыталась увильнуть – было щекотно. Муж смеялся и не давал ей выскользнуть из его крепких объятий.
– С днем рождения, дорогая, – прошептал Дарен Доэрти, и погладил жену по оголенному плечу. Бретелька шелковой ночной сорочки скатилась по мягкой коже, и Брук улыбнулась.
Она любила просыпаться, когда он еще не ушел на работу, и у них обоих было время побыть вдвоем, вместе позавтракать, спустившись на девятый этаж в симпатичный ресторанчик, устроенный в виде ботанического сада и обставленный диковинными растениями. Она всегда брала свежевыжатый апельсиновый сок и овсянку на воде с фруктами и орешками, а он – большой английский завтрак. Иногда она позволяла себе утащить с его тарелки кусок поджаренного зернового тоста – он ел только такие – и, щедро намазав его чуть подтаявшим сливочным маслом, смешанным с натертым сыром, стонать от удовольствия. Если бы не ее работа, можно было бы позволить себе такую шалость каждое утро, но поправиться даже на килограмм было нельзя. Камера не терпела этого.
Сегодня можно было позволить себе все, но Брук по привычке взяла овсянку и, подумав, попросила еще принести ей нежнейший меренговый рулет – непозволительная роскошь. Но в ее сороковой день рождения хотелось безумных поступков.
Это было божественно – нежнейшие взбитые и слегка запеченные белки, почти невесомый крем и кисловатые ягоды – союз, заключенный на небесах. Как и брак мистера и миссис Доэрти.
Она любила своего мужа. Боготворила его. А он отвечал ей взаимностью и готов был бросить целый мир к ее ногам. Когда они поженились – слишком рано по современным меркам, – он устроил ей роль в кино у известного режиссера и не сказал ни слова, когда его молодая жена улетела на целых полгода. Они созванивались каждый день и, вглядываясь в лица друг друга, еще раз убеждались в том, что сделали правильный выбор, – не было ни намека на то, что кто-то из них даже в мыслях изменяет другому.
После завтрака она надеялась затащить его обратно в спальню, но злосчастный телефон разрушил так приятно начавшийся день.
И с этого момента все пошло не по плану.
Дарен уехал, пообещав вернуться на обед, чтобы сходить куда-нибудь только втроем, – на вечер был заказан шикарный банкет, и их дочь давно намекала, что не собирается «участвовать в этом фарсе». Да и глупо было думать, что они смогут удержать хоть несовершеннолетнюю, но абсолютно неуправляемую девчонку, когда ей так хочется искать приключений на свои самые красивые места. А они у нее были.
До двенадцати день протекал хоть и скучно, но зато спокойно. Каждые десять минут приносили букеты цветов, звонил телефон, сразу переключающийся на автоответчик. Брук сидела на балконе и читала, изредка поднимая голову, чтобы посмотреть на свой любимый город, на виднеющийся за высотками парк, далеко-далеко простирающиеся поля. Единственным, что всегда дорисовывало ее воображение, было бескрайнее море, и она точно знала, что свою старость хочет встретить на пляже, сидя в шезлонгах и попивая горячий чай, кутаясь в теплые пледы, и держаться за руку с мужем, как будто не было всех этих лет.
Второй звоночек прозвенел, когда вернулся Дарен, и они стали уговаривать дочь пойти с ними на обед.
– Ты что, не понимаешь? Ты не уважаешь свою мать? – Муж отчаялся найти аргументы и взял стакан, чтобы налить себе чистого виски. Он не нервничал, не кричал. Он вообще редко повышал голос, а потом не находил себе места от чувства вины, но извиняться не спешил.
Дочь кивала, улыбалась и была, как обычно, совершенно равнодушна к тому, что они говорили. Брук пыталась надавить на жалость, подкупить, воззвать к совести – тщетно. Продолжая улыбаться, девушка выскользнула из кухни. Хлопнула входная дверь.
– Не расстраивайся. – Он отставил стакан, подошел к жене и приобнял ее за талию, уткнувшись носом в шею и вдыхая едва уловимый запах ее тела.
