скачать книгу бесплатно
Но глас вопиющего не был услышан…
После захода солнца смурная служанка принесла свежее белье и застелила постели. К столу их так никто и не пригласил…
– Деньги-то у меня есть! Может, в Стрельне чего купим или в трактире поужинаем? – предложил Оболенский, но ответа не услышал. – А то что-то лень к этой корове идти чаю просить, – докончил он.
– Только ли из-за лени не желаете высочайшей аудиенции, князь? – подал голос со своей кровати Максим.
– Молчите, юнкер… Больше ни слова, а то вызову на дуэль! – покинул Оболенский их общество.
Спать легли натощак, но, к удивлению Рубанова, спалось на новом месте хорошо. Воздух в комнате удивительно посвежел и очистился, а трели соловьев привели в прекрасное настроение.
И только сыгравший утреннюю побудку[11 - Сигнал к пробуждению.] эскадронный трубач тут же все изгадил…
Быстро одевшись и поплескавшись у рукомойника, друзья побежали на место сбора.
– Воздух здесь чище, чем в Петербурге, – взнуздывая жеребца, делился своими мыслями Максим, пытаясь поднять настроение себе и друзьям.
Однако эскадронного трубача весьма удачно сменил поручик Вебер, сумевший обильно наплевать в чистые юнкерские души, придравшись к нечищенным сапогам.
– Вы еще не офицеры – денщиков иметь! – орал он. – Так что сами сапоги должны чистить… Или дядькам платите…
И пока проводил эскадронные учения по строевой езде, без конца придирался к голодным юнкерам.
После занятий, купив курицу, друзья помчались домой в предвкушении чудесного обеда, но хозяйки не оказалось.
– В лавке! – объяснила прислуга, недовольно поджимая губы. – А без ее разрешения готовить не стану, – повернулась и пошла в другую комнату.
– Стервы! Одни стервы здесь живут! – бесился Оболенский. – Были бы мужеского пола – на куски изрубил бы! – лупил куриной тушкой по столу.
Видя такое дело, дядьки накормили их пшенной кашей.
«А вечером в наряд идти! Какая служба на голодный желудок?..
Лихо Вебер им с купчихой, ни к ночи будь помянута, напакостил…» – подумал Шалфеев.
На следующий день эскадронных занятий не предвиделось, и неуемный Вебер велел дядькам заниматься с юнкерами выездкой индивидуально.
– Котел с собой возьмите, – попросил Оболенский дядек, – там и пообедаем.
Обучаться решили в нескольких верстах от Стрельны. По пути купили водки, фунт лука, три фунта мяса, картошки и хлеба. Место нашли приятное – в лесочке, на берегу пруда. Пока дядьки готовили на костре обед, юнкера, чтоб отвлечься и не сойти с ума, выкупались и млели на солнышке.
– А с другой стороны, вроде и неплохо… – потягивался сильным телом Оболенский.
В хозяйский дом не тянуло, еды хватало, поэтому засиделись у костра до глубокой ночи. Над прудом поднимался парок, деревья отражались в мутном зеркале воды. Иногда слышался слабый всплеск. Уставший за день пруд, казалось, отдыхал подобно юнкерам и дышал полной грудью. Где-то неподалеку защелкал и засвистел соловей. Стало прохладно. Конногвардейцы придвинулись поближе к огню.
– Егор! – по имени обратился к своему дядьке умиротворенный князь. – А налей-ка всем водки…
Отвлекшийся от раздумий Рубанов, уразумев, что не услышит ничего оригинального, вновь стал любоваться огнем… Но Егор, привалившись спиной к дереву и уронив голову на грудь, мирно спал.
– Давайте я, ваше сиятельство, – вызвался Шалфеев.
Стаканчиков было только три. Поэтому сначала выпили юнкера, а затем их дядьки. Ради такого случая соизволил проснуться даже Кузьмин.
Мягкий ветерок прошелестел в нежной зелени молодой березки. В отблесках костра мелькали мошкара и большая белая бабочка.
Юнкера замолчали и задумались. Максим, шевеля веткой угли, ясно, с нежной грустью вспомнил Рубановку, свой дом и мать: «Надо написать ей», – подумал он, разглядывая языки пламени.
Неясный лесной аромат бередил душу. Другие, казалось, чувствовали то же самое. Сверчок, словно опытный музыкант, выводил свою вечную мелодию, которая успокаивала и усыпляла. Мирно фыркали лошади и изредка трясли головами, отгоняя ночную приставучую зудящую мелочь.
Душа отдыхает и блаженствует в такие минуты…
Очнувшись, Максим потер глаза и радостно улыбнулся, ощутив себя в тихом и томном царстве ночи.
Природа дремала, наслаждаясь покоем и тишиной, иногда прерываемой сладкой соловьиной песней. Где-то рядом неуловимо витало счастье…
Решивший закурить Шалфеев нарушил тишину, доставая кисет.
– Степан! – обратился к нему Рубанов. – У них, – кивнул на юнкеров, – есть дома и вотчины, даже у меня хоть и небольшая, а все деревенька… Нам есть что терять!.. А за что воюешь ты, ежели не брать во внимание приказ и присягу?! За что ты сражался под Аустерлицем?..
Сощурившись от дыма, Шалфеев раскурил небольшую трубочку, задумался, выпустив густое облако, приведшее в трепет мошкару, и медленно обвел вокруг себя рукой.
– За все это, барин… Чтобы пел соловей и цвела черемуха! И чтобы хоть изредка можно было вот так посидеть у костра, – чуть помолчав, промолвил он.
Максим пожал плечами:
– Я думал – за Бога, Царя и Отечество!..
– Так и я говорю об этом… Молоды вы еще, господин юнкер! – ласково улыбнулся Шалфеев. – Потом поймете…
Домой пришли под утро. И то, спасибо дядькам, доехав верхами до купеческого дома, они взяли юнкерских коней под уздцы и повели в конюшню. На стук долго не открывали, хотя на втором этаже горел свет. Наконец, дверь распахнулась, и перед ними предстала купчиха в сером капоте со свечой в руке и ядом на языке.
– Не успели к честной вдове на квартиру въехать, познакомиться чин чином, а уже блудуете, да еще по ночам спать не даете вдове и ее бедным девочкам, – отступила она в сторону, пропуская молодежь.
– Не нравится, скажите Веберу, и мы себе другую квартиру подыщем, – нахально ответил Максим, бочком протискиваясь мимо купчихи.
Отведя чуть в сторону подсвечник, женщина всей массой приплющила его к стене.
– Утомил ты меня! Молод старшим-то грубить… Молоко еще на губах не обсохло, – отступила на шаг от Рубанова, и он, лишенный какое-то время воздуха, чуть не рухнул на пол.
Оболенский, видя такие методы воспитания, поддержал друга:
– Он прав! Не кормите, даже чаем не напоили, кричите все время. Да моя воля, давно на конюшне пороты были бы… – Забрав у нее свечу, повторил ее же воспитательный прием, придавив грудью купчиху к стене.
Она только коротко охнула и замолчала, придушенная мужским телом. И Максиму даже показалось, что по лицу ее растекалось неописуемое блаженство…
Уснули уже с восходом солнца. И как же мерзок был звук горна, созывающий конногвардейцев на молитву и утреннюю поверку.
– Губы мерзавцу палашом бы отрубил, – выразил общую мысль Нарышкин, с огромной тоской расставаясь с диваном.
Так прошла целая неделя. Вебер, казалось, забыл об их существовании. По дороге за село покупали водку, лук, хлеб и мясо. Пока дядьки готовили пищу, юнкера отсыпались на свежескошенном, быстро подсыхающем на солнце сене. Перед обедом с часок гоняли на лошадях, купались и выпивали по стаканчику водки, закусив ее луком.
Как-то домой приехали пораньше и сразу заметили, что в комнатах подметено и убрано.
– Другое дело! – обрадовались они.
«Не желает, чтоб мы съехали», – подумал Максим.
Но, как оказалось, радовались рано. Чаем их опять не напоили, да к тому же ближе к полуночи над головами раздалось пиликанье и скрежет – это купеческим дочкам пришла блажь музицировать.
– Гарпии чертовы! Какова курочка, таковы и цыплятки… – залез в ботфорты Максим и, наплевав на предупреждение Марфы, стал подниматься по некрашеным ступеням лестницы.
Подъем напоминал игру на клавикордах. Каждая ступенька, словно клавиша, имела свою тональность. «Сейчас, сейчас я им…» – заставив резко пропищать последнюю, торкнулся в дверь – она оказалась не заперта, и шагнул в ярко освещенную гостиную.
Он не думал, что скажет, такая злость кипела и бурлила в нем, переливаясь из сердца в кулаки.
Поначалу Максим никого не увидел, свечи ослепили его, но игра прекратилась и кто-то хихикнул. Звук шел от стены. Он повернулся на голос и только тут осознал, что одет явно не для светского приема. Опустив глаза, увидел нечищеные ботфорты и заношенное исподнее. Где-то в стороне послышался новый язвительный смешок, кулаки разжались, ломать инструмент расхотелось.
– А мы все думаем, как смотрятся лейб-гвардии кирасиры в парадной белой форме? – вышла из мрака полная высокая фигура в светлой до пола ночной рубахе и заслонила свет. – А теперь, господин конногвардеец, прошу вас покинуть наше общество, пока мы не подняли шум и не вызвали на подмогу маменьку… – ехидно улыбнулась она, качнув полными грудями, и, подняв руку, указала на дверь.
Так и не вымолвив ни слова, растерявшийся Максим по музыкальным ступеням слетел вниз и, скинув ботфорты, бросился на постель, укрывшись простыней.
«Черт-дьявол! Вот опозорился», – подумал он и бодро улыбнулся вошедшему Оболенскому.
– Полагаю, на сегодня музыка закончена… Слышал, наверное, как я их отбрил? Нет?! – «Ну и слава Богу», – повернулся на бок лицом к распахнутому окну. «Полновата, конечно, но видная…» – вспомнил, засыпая, девичью фигуру.
Утром его разбудил не конногвардейский штаб-трубач, а веселое солнце, щекотавшее лучом в носу и гревшее щеки. Первое, что услышал, был радостный трезвон колоколов Стрельненской церкви. Поднявшись и спустив ноги с кровати, перекрестился на иконку в углу комнаты и иронично хмыкнул, вспомнив вчерашний эпизод. По-быстрому умывшись, полуголый, наткнулся на недовольную прислугу, тащившую во двор большущий глиняный горшок.
– Тьфу! Бесстыдник! – сплюнула она, остановившись и поставив на пол горшок.
– Что за праздник сегодня, бабуля? – поинтересовался Максим, растираясь полотенцем. ,
Казалось, что служанка ожидала этого вопроса…
– Нехристи! Дедовских праздников не чтите, вам бы только водку жрать, да девок щупать, ничего святого в молодых не осталось…
Максим понял, какую совершил глупость, но было уже поздно. Ненавязчиво попытался обойти служанку и исчезнуть, но узкий проход был надежно перекрыт глиняным горшком и старушкой.
– Чудотворную Владимирскую икону Божьей Матушки нонче празднуют, день мученицы Агриппины и мученика Евстохия, и иже с ними святителя Германа, архиепископа Казанского, – на едином дыхании выпалила она.
Набрав в иссохшую грудь новую порцию воздуха, продолжила:
– А еще в народе этот день зовется Аграфеной-купальницей, за ней идет Иван Купала, а еще через несколько дней – «Петры-Павлы».
«Воздух в ней закончился, значит, есть возможность проскочить» – решил Максим.
Одевались не спеша, затем, зевая во весь рот, вразвалку побрели в конюшню, где дядьки уже ждали их, причем вдвоем, без Шалфеева. Ехали шагом. Против церкви остановились. Покрестившись на колокольню, зашли в лавку, где купили водку, два фунта сала, фунт лука – как же без него, и четыре фунта ситного. Взгромоздясь на лошадей, направились на свое излюбленное место. Приехав, позавтракали водочкой, протолкнув ее луком и салом, и тут же завалились спать. Не успели закрыть глаз, как услышали храп Кузьмина.
Дядьке Нарышкина не спалось… Расположившись рядом с Максимом, он завистливо бубнил про счастливчика Шалфеева, которому все-таки удалось захомутать молодуху.
– Сейчас, поди, ездит на не-е-й! А тут даже на праздник никакой самой завалящей бабенки не предвидится… У нас в деревне репу сеяли в этот день. Эх и хороша репа была, – сменил он тему, – к водочке бы ее сейчас. – По-воровскому, внешность брала свое, плеснул в стаканчик из бутылки и залпом выпил, смущенно занюхав луком. – Старики говаривали: «Репа да горох и сеются про воров, – блаженно рыгнул он и смахнул слезу, вспомнив родную деревню: – Мимо девки да мимо репки так не пройдешь, – шутил бывало тятька, – кто ни пройдет – щипнет!». Он мечтательно сглотнул слюну – то ли на девку, то ли на репку – и тихонько запел: – Матушка репка, уродися крепка, ни густа, ни редка…
– …Щупай девку с передка!.. – перебил его Максим. – Ты дашь сегодня поспать? .
– Ха-ха-ха! – заржал Оболенский. – А ну-ка повторите?..
– Девки, девахи идут! – засуетился Антип. – Ишь веники березовы заготавливают! Пойду подсоблю… У нас в деревне по эту пору сроду в бане парились. На Аграфену помыться следоват!.. – Оправив форму, стал подбираться к девкам.
Оболенский, усевшись на сене, протянул руку к водке. – Господа! – обратился к друзьям. – Как сказал бы Антип, не жалаете ли чеколдыкнуть?
Кузьмин раскрыл глаза, потратив на это адское усилие.
– К тебе это не относится, – успокоил его князь.
Нарышкин с Рубановым не прореагировали.
– Ну как хотите, юнкера! – Проглотил порцию и, выдохнув воздух, закусил луком. – Простой конногвардейский обед, – поднялся он. – Пойду гляну, куда уже второй дядька запропастился…
– К тетькам, куда же еще? – плеснул немного водки в стакан Максим.
– Гы-гы-гы! – загоготал князь.
– И не гляну, а произведу рекогносцировку на местности – вы не мещанин, а конногвардеец, господин юнкер, – напустив строгость, отчитал его Нарышкин, вслед за Рубановым прикладываясь к стакану и громко хрустя луком.
– Вот что значит уставы не учить, ви меня поняль?! – так же хмуро уставился на Оболенского Максим.
– Ха-ха-ха! – отправился тот на рекогносцировку.
– Б-а-а-а, граф! Поправьте форму… одежды и лица… похоже, легкой иноходью к нам движутся бабы, тьфу! – дамы… Черт-дьявол, к тому же это дочки нашей пышнотелой вдовушки, – почесал Максим родинку в углу рта и, поднявшись, попытался привести в порядок одежду и волосы. – Встаньте, встаньте, граф. Совсем хорошие манеры забыли – дам надо встречать стоя, – поддержал качнувшегося и чуть не упавшего Нарышкина. – Серж! Неужели они до такой степени вас потрясли? А если так, то которая? Помладше – чур моя! – шагнул к восемнадцатилетней на вид девице с букетом полевых цветов.
Ее сестра смотрелась года на три-четыре старше и была чуть полнее. Росту они были одинакового, черные косы у обеих змеились по спинам. Правда, у старшей коса выглядела потолще. Карие их глаза насмешливо блуждали по лицам и фигурам юнкеров.
– Да они похожи, словно братья! – всплеснула руками более непосредственная младшая.
Нарышкин зацвел маковым цветом.
– Мадмуазель! – галантно поклонился, качнувшись в сторону, Рубанов. – Пардон! Букет мне?.. Мерси! – получил цветами по протянутой руке.
– Какой вы, право, нетерпеливый: то, не успев одеться, к дамам врываетесь, то норовите, не получив согласия, забрать цветы…
Если бы не выпитая водочка, то цветом лица Максим сравнялся бы с Нарышкиным.
– Атака и натиск – вот девиз конногвардейских юнкеров! – попробовал он выправить положение и захватить инициативу.
– А я и не знала, что у конногвардейцев принято ходить в атаку без штанов…
Старшая при этих словах, прикрыв рот ладонью, хихикнула.
«В матушку пошла – такая же ведьма!» – натянуто улыбнулся Максим и опять попытался галантно поклониться.