скачать книгу бесплатно
Нищенствуя, Красавчик тоже вел себя не так, как другие. Несмотря на долгую практику, он не мог осмелиться выклянчивать подачку. Обычно выбирал он какой-нибудь уголок и молча провожал прохожих печальным взглядом. Красивое грустное личико обращало на себя внимание. Ему охотно подавали милостыню, и редко возвращался Красавчик домой, не собрав нужной суммы.
Вообще Красавчик не подходил к логову Крысы, как белый чистый цветок не подходит к помойной яме. Ему и самому казалось иногда, что он случайно попал к Крысе. Раздумывая подолгу об этом, он доходил даже до того, что в памяти как будто пробуждалось воспоминание о чем-то другом, более отрадном и хорошем. Вспыхивала в мозгу искорка, и вырисовывалось из мрака прошлого какое-то красивое доброе лицо. Слышался даже голос, нежный и тихий, и чудился какой-то особенный приятный аромат. Но нельзя было различить в тумане милое лицо, неуловимо звучал голос и все походило на какой-то волшебный сон.
Однажды он рискнул даже спросить у Крысы о своих родителях. Старуха пытливо поглядела на него, точно стараясь узнать, с какой целью был задан вопрос. В хищных глазах ее скользнуло что-то опасливое, но горбунья сразу овладела собой.
– Отец твой – Царствие ему Небесное – братом родным мне приходился. Помер он, когда тебе и годика не было. А мать – непутевая она была – пьяная на улице подохла. Одна я у тебя, тетка родная, и осталась только.
Может быть, сироте иногда и приятно бывает узнать, что у него имеются родные, но Красавчика совсем не утешило заявление старухи – больно уж непривлекательна была его единственная родственница. Пришлось примириться, однако, и отбросить красивые грезы о призрачном прошлом.
И чем старше делался Красавчик, тем постылее становилось ему у Крысы. Тянуло его от нее куда-то. Куда? Он сам не знал, только тошно, тяжело становилось ему. Подчас хотелось убежать. Летом, нищенствуя в дачных местностях возле Петербурга, он видел жизнь, совсем не такую, как его. Тоска охватывала мальчика, душа стремилась к иной жизни, которой он не знал, но которая должна быть лучше, отраднее. Лежа где-нибудь в перелеске, он мечтал об этой жизни, создавал разные красивые картины. И шум деревьев над головой, и голубое чистое небо, и золото солнца на траве – все говорило ему о чем-то прекрасном, существующем на свете, к чему нужно только подойти, чтобы взять.
И чем больше раздумывал Красавчик, тем больше убеждался в необходимости избавиться от Крысы, от всех ее питомцев, переменить жизнь. И только Митьку одного не хотелось бросать.
«С ним бы и уйти, – думалось, – он хороший, с ним все можно… Мы бы зажили вместе».
Но Красавчик не знал все-таки, как осуществить свою мечту, и напрасно ломал голову, пока случай не переместил его в другую обстановку, но совсем не такую, о какой он мечтал.
Стоял как-то Красавчик на углу людной улицы, провожая просящим взглядом прохожих. Вдруг неподалеку раздался крик, поднялась страшная суматоха. Красавчик хотел было пойти на шум, но откуда-то вынырнул запыхавшийся Митька. В момент сунул он в руки Красавчика ридикюль[4 - Ридикю?ль – маленькая дамская сумочка.] и бросился бежать, крикнув на ходу:
– Затырь![5 - Заты?рить – спрятать (жарг.).]
Красавчик не сразу понял, в чем дело. Только когда мимо него пронесся городовой и несколько человек, сообразил он, что Митьке грозит опасность. Это заставило его забыть и о ридикюле, и обо всем на свете. Напряженно следил он за убегающим товарищем и мучился за него, видя, как прибывает толпа преследователей. Опомнился Красавчик только тогда, когда чья-то сильная рука схватила его за ворот и над самым ухом прозвучал суровый вопрос:
– Это у тебя откуда?
Какой-то бородатый мужчина держал его одной рукой, а другой указывал на ридикюль.
Красавчика ударило в холодный пот.
Собралась толпа. От страха Красавчик забыл даже про Митьку. Когда подошел городовой, он не мог сдержаться, и слезы ужаса и стыда холодными тяжелыми каплями покатились из глаз. Сердце замирало, и в голове мутилось. Кругом колыхались, точно в тумане, злые, враждебные лица, гул голосов слился в какую-то грозную волну, готовую захлестнуть маленькую дрожащую фигурку.
Красавчик силился сказать что-то и не мог от слез и от страха. Его тормошили, на него кричали, потом грубо потащили. Он уперся было, но здоровенный пинок заставил повиноваться. Красавчик плохо понимал, что нужно от него этим людям, но чувствовал, что впереди его ждет нечто страшное и беспощадное.
В участке он встретился с Митькой. В вонючей, грязной, полутемной арестантской находилось человек шесть всякого сброда. Среди них, как человек бывалый, восседал Митька, совсем спокойно рассказывая о чем-то, точно все случившееся было каким-то пустяком.
Увидев Красавчика, он изменился в лице.
– Ты? – злобно вырвалось у него. – Не сумел и этого сделать?! Эх…
Но жалкий, перепуганный вид товарища остановил ругательство, готовое сорваться с уст.
– Эх, брат! – с укоризной покачал Митька головой. – Засыпал ты меня… Да и себя… Ну, да не впервой – ладно! Тебя бы вот выпутать только.
И на следствии в сыскной полиции Митька всячески выгораживал товарища. Даже снес терпеливо пару пощечин, которыми наградил его сыщик, будто бы за запирательство.
У Красавчика сначала было желание выпутаться из истории, но потом желание это пропало. Митьку не выпустят с ним – об этом говорил и сам Митька, – а жить без него Красавчику казалось совсем скверно. Крыса его не пугала – жил он у нее и до знакомства с Митькой. Просто чувствовал, что тоскливо будет ему без Митьки, к которому он привязался, точно к родному. И Красавчик решил разделить Митькину участь. Как бы тяжела она ни была, все же легче чувствовать возле себя друга. Кроме того, и Митьке, глядишь, не так скучно будет. И Красавчик решился.
На суде он неожиданно для товарища заявил:
– Мы вместе работали. Я всегда помогал ему.
И солгал так просто, так беззастенчиво, что даже судья удивился тону, каким Красавчик сделал свое заявление.
– Вместе работали? – переспросил он. – Как это работали?
Под проницательным взглядом судьи Красавчик смешался.
– Воровали… – краснея, чуть слышно выдавил он. Митька так и впился взглядом в товарища.
Тот улыбнулся в ответ, и Шманала понял, в чем дело. Он нахмурился, а в сердце между тем шевельнулась признательность, зажглась теплая искорка.
Их осудили. Оба попали в тюрьму для малолетних. Митька второй раз уже вступил в ее стены и держался как человек бывалый. Он даже гордился слегка знанием тюремных порядков и не без важности посвятил в них приятеля.
– Недолго тут мы побудем, – заявил он Красавчику в первый же день пребывания в тюрьме.
– Выпустят? – осведомился тот.
Митька засмеялся.
– Выдумал тоже! Прямо винта нарежем[6 - Наре?зать винта? – убежать (жарг.).].
Первое время жизнь в тюрьме показалась Красавчику не хуже жизни у Крысы. Он находил даже, что работать в столярной мастерской гораздо лучше, чем торчать на улице и собирать милостыню. Однако не прошло и месяца, как стало грустно и тяжело. Подневольная работа, грубые окрики надзирателей, наказания делали жизнь в тюрьме день ото дня все тяжелее. И Красавчик загрустил, стал вянуть, словно срезанный цветок. Ложась на чистую, хотя и грубую постель, мальчик вздыхал, вспоминая грязные нары, на которых приходилось спать у Крысы. Там он вставал, уходил из дома и, свободный, бродил по шумным улицам. Здесь с утра ждала его большая белая комната мастерской, где не смолкали молотки, визг пил и шуршание рубанков… Работа под надзором, колотушки мастеров и надзирателей, бранные окрики и толчки. И так каждый день. Томилась душа, и сладкой музыкой звучали ей слова Митьки, шепотом передававшего планы на будущее.
– Мы уйдем отсюда, Мишка, уйдем совсем из города – в лес, к чухнам[7 - Чухны? – чухонцы, финны (жарг.).]. В прошлое лето я там два месяца жил – хорошо было. Не унывай и будь посмирнее, чтобы пауки[8 - Пау?к – сыщик, надзиратель (жарг.).] не догадались, что мы винтить собираемся… А мы им бороду-то устроим[9 - Устроить бороду – надуть, провести (жарг.).]. Увидишь вот…
И Красавчик представлял себе этот лес… Золото солнца на деревьях, мягкий зеленый мох… Ясное голубое небо в вышине, в котором тонут шумливые верхушки стройных сосен, веселый птичий гомон… И забывалась работа в такие минуты, глаза устремлялись мечтательно в матовое стекло, казавшееся бельмом на фоне стены… Шум мастерской превращался вдруг в мягкий, ласкающий гул леса… Красавчик забывал про работу и стоял, как зачарованный, до тех пор, пока внушительная затрещина не возвращала его из мира грез к действительности. Сдерживая тяжелый вздох, принимался мальчик за постылую работу… Горечь поднималась в душе, и слезы обиды застилали взор.
Подошла весна. Лишь только сошел снег, юных арестантов начали выгонять на работу в огородах, громадной площадью подступавших к самому зданию тюрьмы. Нужно было взрывать почву и сбивать в длинные гряды взрыхленную землю. Эта работа нравилась Красавчику. Хотя и здесь были ненавистные надзиратели, окриками и пинками подбодрявшие юных рабочих, но зато весь день можно было дышать свежим весенним воздухом, ощущать на себе теплую ласку солнца. Над головой в голубом небе бежали белые облака, принимавшие самые причудливые формы, звенела радостная песнь жаворонка. Всюду проглядывала юная травка, ярко-зеленая, веселая, и лес, видневшийся вдали над высоким забором, зеленел день ото дня. Красавчик примечал, как унылую черноту его покрыл сперва легкий зеленый налет, нежный, как пух. И с каждым днем налет этот становился ярче и красочнее, пока не превратился в густой зеленый убор, совершенно закрывший печальную наготу деревьев. Зажелтели цветы одуванчика. Их Красавчик собирал тайком и уносил в камеру, где клал под подушку и любовался ими по ночам при тусклом свете лампы, горевшей всю ночь.
За работой на огородах время шло как-то незаметно. Пролетел апрель и наступил май. Красавчик даже тосковал меньше. Наработавшись вволю за день, надышавшись свежим воздухом, он засыпал почти мгновенно, чуть добравшись до кровати. Не было времени предаваться печальным думам.
С Митькой Красавчик редко видался за это время. Работал Шманала в другой партии, и только по вечерам, когда сходились по камерам, после переклички удавалось друзьям перекинуться парой фраз. Красавчику казалось иногда даже, что Митька нарочно уклоняется от разговоров с ним. Он как-то сторонился Красавчика, и если бы не особенная нежность, звучавшая в тех двух-трех словах, которыми он изредка одаривал друга, можно было бы подумать, что Митька совершенно охладел к нему.
На самом деле Митька по-прежнему питал к приятелю нежные чувства. Показная же холодность была только военной хитростью с его стороны. С наступлением весны обычно тюремные надзиратели усиливали бдительность по отношению к юным арестантам. С весной начинались побеги из тюрьмы, и начальство тюремное зорко следило за тем, чтобы заключенные не шушукались по уголкам.
Митька твердо решил убежать вместе с Красавчиком, и ему не хотелось навлекать на себя подозрений. Он хорошо знал, что «ду?хов»[10 - Дух – надзиратель, городовой (жарг.).] можно провести лишь полнейшим хладнокровием и примерным поведением, и старался вовсю. За ним, как за бывшим беглым, особенно следили. Он знал это и делал вид, что тюрьма его нисколько не угнетает, что у него нет никаких поползновений вернуть себе свободу.
Для Красавчика поведение Митьки было загадкой. Он разрешил ее только тогда, когда Шманала шепнул ему однажды:
– Сегодня ночью увинтим. Клещ дежурит…
Сердце Красавчика радостно вздрогнуло. Ему хотелось расспросить друга о подробностях плана побега. Но Митька добавил только:
– Как уснут все, оденься потихоньку и ляг под одеяло… – после этого он отошел в сторону, делая вид, что не замечает товарища.
Спать ложились в девять часов. Красавчик улегся в постель, снедаемый любопытством и тайным страхом.
Клещ запер камеру и, когда все успокоилось, улегся, позевывая, на «надзирательскую» кровать. Не прошло и четверти часа, как храп его врезался мощным аккордом в дыхание спящих арестантов. Дети, утомленные работой на воздухе, заснули, едва улеглись в кровати.
Красавчик, весь дрожа от волнения, поднялся, чутко прислушался и принялся одеваться. Он на минуту задумался, надевать ли сапоги. Решил, однако, что они могут служить помехой, – и не надел. С сильно бьющимся сердцем юркнул он снова под одеяло и стал ждать, чутко вслушиваясь в тишину, нарушаемую храпом и дыханием спящих.
Ему послышалось вдруг, что скрипнула половица в дальнем углу комнаты, возле дверей… А вот, словно бы тихо звякнул ключ… Красавчик замер в тревоге, вдруг охватившей его… Кровь прилила к голове, и стало жарко, точно в бане. Потом волна холода прошла по телу, капли пота осели на лбу, и руки стали влажными.
Он слушал, затаив дыхание, но не было больше посторонних звуков… Прошло минут пять.
И вдруг над самым ухом пронеслось точно дуновение ветерка:
– Вставай… Готово… Только тише, Красавчик.
Красавчик ждал этого и все-таки вздрогнул всем телом. Как-то машинально поднялся он с постели и на четвереньках пополз вслед за другом, укрываясь в тени шеренги кроватей. Сердце стучало так громко, что мальчику казалось, будто оно может разбудить всех в камере. Он весь дрожал от страшного волнения.
Доползли до дверей. Без шума и скрипа отворил их Митька. Они были только притворены, так как Митька заранее отомкнул их ключом, украденным у спящего Клеща.
В длинном коридоре было пусто и темно. И в конце его мутнело прямоугольное пятно окна, точно призрак, стоящий на страже. Беглецы бесшумно двинулись к нему.
Окно выходило прямо на огороды. Снаружи его охватывала решетка из продольных железных прутьев, но это не смущало Митьку.
Тихонько распахнув окно, он нащупал один из прутьев и свободно вынул его из гнезда.
– В прошлый раз я отсюда утек, – шепнул Митька. – Прут этот мне товарищ показал… Васька-Косой, с которым мы винтили тогда. Вылезай!
Красавчик не заставил себя ждать. Минуту спустя он лежал в мягкой рыхлой земле, поджидая товарища. Митька спрыгнул только тогда, когда притворил плотно окно и вставил на место железный прут.
– Нечего «духам» показывать лазейку – заделают. А она, может, и еще пригодится, коли не нам, так другим, – пояснил он Красавчику, пробираясь по огородам в сторону перелеска, темневшего вдали.
Слишком коротка белая майская ночь, и друзья еле успели добраться до ближайшего леса, как совсем рассвело. Забившись в непролазную чащу кустов, они решили переждать день, чтобы ночью тронуться в путь.
Митька думал направиться вдоль Финляндской железной дороги к Белоострову, в окрестностях которого он бродил прошлое лето.
– Хорошо там, – говорил он другу. – Рыбу руками хоть лови по ручьям и в озере. Дачников-господ там много – есть кому ягоду и грибы продавать… И местечки такие я там знаю, что ни один черт не сыщет. Увидишь, как хорошо. По дороге тоже есть у кого стрельнуть на табак да хлеб… Лучше этого не придумать…
Красавчик лежал, зажмурившись, на свежей зеленой траве. Говор приятеля сливался с лесными звуками, и казалось ему, что не Митька, а лес, вся природа кругом нашептывает о новой, незнакомой, но красивой жизни.
Ему безразлично было, куда идти, лишь бы не видеть тюрьмы и старой горбатой Крысы. Была бы воля только, лес да Митька еще. И Красавчик чувствовал себя совершенно счастливым.
Первый день приятели провели в тревоге: боялись, что наткнется на них кто-либо и по платью узнает, что они за птицы. К утру же второго дня они почувствовали себя в безопасности: их укрыли заросли ольшаника – опушка громадного леса, тянущегося в глубь Финляндии.
Глава II
В укромном уголке
Проснувшись, Красавчик поднялся не сразу. Прямо в глаза глянуло бледно-голубое прозрачное небо и точно очаровало мальчика своей бездонной глубиной. Розовые клочки облаков медленно ползли в вышине и забрасывали в душу Красавчика что-то радостное, розовое, как и они сами. Думать ни о чем не хотелось…
Вспомнились было тюрьма, Крыса, бывшие товарищи, но только проскользнули в памяти и исчезли, точно темные призраки. Вздохнулось полной грудью, так легко и свободно.
Солнце давно уже взошло, но лучи его не проникли еще на площадку. Было сыро и сумрачно. Кое-где только золотилось кружево кустов и на фоне неба казалось резким и четким, точно вычеканенным из металла.
Гомозились птицы. Со всех сторон неслось чириканье и посвистывание, переплетавшиеся в веселый радостный гомон. Красавчик прислушался к звукам утра, и ему показалось, будто где-то далеко-далеко какой-то многоголосый хор поет тихую торжественную песню… В нее врываются голоса птиц, и песня от этого становится радостнее. Но минуту спустя очарование пропало: торжественный гимн превратился в размеренное журчание струек воды. Красавчик снова вздохнул полной грудью и поднялся, почувствовав легкий озноб от утренней сырости.
Черные головни костра, затянутые серым слоем пепла, валялись возле. Тут же лежала и котомка, сооруженная Митькой из куска рогожи и веревки. Митьки же не было. Трава, не успевшая выпрямиться, обозначала место, где он лежал. Красавчик посмотрел по сторонам. С трех сторон обступали его кусты, сгрудясь ярко-зеленой пушистой стеной.
С четвертой – за обрывом – поднимались стволы молодого сосняка, желтые, точно янтарь. Дальше хмурилась темная зелень старого леса, облеченная в пурпурную корону из солнечных лучей.
– Как хорошо!
Красавчик даже подпрыгнул от радости, забыв о товарище. Звонкая переливчатая трель, сыпавшаяся с неба, привлекла его внимание. Красавчик поднял голову и заметил черную точку, трепетавшую в голубой глубине. И долго следил он за жаворонком, пока тот не опустился кружащим полетом к земле…
Вспомнил о Митьке. Его все не было. Это слегка встревожило, но он тотчас успокоил себя:
– За хворостом, верно, ушел.
Но в кустах было тихо. Не слышалось треска ломающихся ветвей. Только вздрагивали кое-где тонкие веточки от прыжков неугомонных птиц. Очевидно, Митька ушел не за хворостом. Но куда же?
– Ми-итя! – решил окликнуть Красавчик.
С одной стороны кусты заглушили крик, но зато внизу, под обрывом, он отдался звонким гудящим эхом. И снизу же откликнулось:
– Здесь я!.. У ручья!..
Красавчик подошел к обрыву.
Трудно было проникнуть взором сквозь густую заросль кустов, лопуха и трав, покрывавшую почти отвесный склон оврага. Блестящая змейка бегущей воды извивалась среди зелени, то зарываясь в ней, то с шумом прыгая по камням.
– Где ты? – тщетно стараясь увидеть друга, спросил Красавчик.
– Здесь. Правее смотри.
Затрясся большой куст бузины, склоненный над водой. Вглядевшись, Красавчик увидал возле него Митьку. Тот улыбался, глядя вверх. И улыбка эта была радостная, веселая, какой Красавчику не случалось еще видеть у Митьки.
– Что ты там делаешь? – тоже улыбаясь, спросил Красавчик.
– Голавлей ловлю. Катись ко мне! Я давно поднялся, – сказал Шманала, когда Красавчик спустился вниз, – до солнца еще. Смотри, сколько рыбы наловил.
В ямке, вырытой в песке, билось несколько черных скользких рыбешек. Красавчик присел возле них на корточки.
– Ишь ты! Раз… два… четыре… восемь штук! Здорово… А чем ты их ловишь?
– Руками. Посмотри вот.
Митька вошел в воду. Осторожно обойдя камень, он быстро сунул под него обе руки и через секунду вытащил из-под него голавля.
Красавчик захлопал в ладоши:
– Ловко… Давай его сюда скорее, а то вырвется еще!
– Не вырвется… Лови!
Мелькнув в воздухе, рыба забилась в траве на берегу. Красавчик кинулся к ней. Восторг охватил его, когда в руке затрепетала скользкая, верткая рыба. Бережно отнес ее мальчик и положил в яму к другим рыбам.
