Обознатушки. История одной избирательной кампании

скачать книгу бесплатно


Прошла неделя телефонного кошмара, и Стыдобьев осознал: больше он не продержится. А глаза все равно распахивались в семь утра, руки застегивали костюм, ноги несли в университет.

Однажды, заняв свой утренний боевой пост, ректор быстро принял на грудь загодя припасенную бутылку и, опьянев, окаменел. Со стоическим спокойствием Будды восседал он, не замечая телефонных трелей. Это была почти нирвана, только где-то в самом глухом закоулке измученного мозга еще трепыхалась неиспользованная крылатая фраза из газетной передовицы: «Оценивая перспективы, мы должны быть трезвыми как никогда».

За несколько последующих дней фраза обрела некую плавность и певучесть и превратилась в заклинание. Секретарша, утратив надежду вернуть академика к прежней жизни, лепетала в ответ всем абонентам: «Стыдобьев очень занят». В конце рабочего дня академик подымался с кресла и монументально, как статуя командора, спускался к служебной машине, ни с кем не вступая в разговоры. Через неделю губернатор Папченко лично заявился в ректорат.

Большие напольные часы в кабинете гулко пробили девять утра. Стыдобьев уже прочно вошел в роль Будды, и президент страны с портрета молитвенно взирал на застывшую академическую проплешину. Нос академика напоминал перезревшую, слегка продавленную сливу, но дышал ровно и свободно. Выражение стыдобьевского лица было строгим и счастливым.

Папченко открыл двери пузом, донес его до середины кабинета, остановился, осмотрелся. Следом за ним, подпрыгивая, как горошины, в цитадель Стыдобьева проникли советник, помощник и референт. Секретарша ректора, охая и причитая, егозила перед губернатором.

– Приходит и сидит, – хныкала секретарша. – Как придет, так и сядет. Мы и так, и сяк, а он – сиднем сидит.

Папченко подошел к ректору и заглянул ему в лицо.

– Стыдобьев, – нараспев позвал губернатор. – Коммунизм проспишь, туда-сюда!

Не меняя истуканской позы, ректор неожиданно отозвался на знакомый голос. Внутри Стыдобьева что-то проскрежетало, пару раз булькнуло, и он отчетливо и довольно строго просипел:

– Оценивая перспективы, мы должны быть трезвыми как никогда. Как никогда.

Вымучив эту фразу, Стыдобьев будто освободился от своей последней мирской обязанности. Лицо у него моментально подобрело и разгладилось, как у разрешившейся от бремени роженицы, а голова свалилась набок. Секунду спустя ректор захрапел, и стало ясно, что он еще на этом свете.

– Вот это артист! – восхитился Папченко. – Вот это шоумен, понимаешь, из погорелого театра! В баньку его, немедленно. Поддайте пару, опохмелите, по-нашему, по-русски, туда-сюда. И чтоб ни один волос с его рейтинга не упал! Вечером приеду, будем оценивать перспективы.

Спящего ректора бережно пронесли по храму науки, вложили в автомобильное чрево и увезли за город.

Нагрянувший в университет часом позже вице-губернатор Повидлов застал только зареванную и слегка поддатую секретаршу: она наткнулась на одну из «заначек» своего шефа и подлечила нервы.

6

Матвей Козлов был не просто модным пиарщиком. Во время выборов он становился кормильцем для десятков семей. Еще вчера Козлов одиноко шатался в неизменном плащике и мятой шляпе по крутым московским офисам, а сегодня, глядишь, он, как пчелиная матка в улье, сидит в лучшей провинциальной гостинице, а вокруг него роем снуют рабочие пчелы, увешанные мобильниками, видеокамерами, диктофонами, ноутбуками и черт-те чем еще.

Всего за один вечер до вылета в Шайтанск Козлов мобилизовал могучую бригаду креативщиков, полевиков, орговиков, экспертов, журналистов, социологов, режиссеров, операторов, монтажеров и прочих узких специалистов, в карманы которых должна была перекочевать изрядная часть долларов Сметанина и Рабиновича – олигархов, которые, собственно, и бились на шайтанских выборах. Правда, и тот, и другой на всякий случай финансировали обоих фаворитов – и Папченко, и Повидлова. Так что доллары проделывали весьма извилистый путь. Сначала они, от истока близ северных нефтяных скважин, мощно текли в одном русле, затем река раздваивалась и орошала владения двух олигархов, а дальше, послушная их воле, вновь соединялась и мерно падала на мельницы шайтанских конкурентов. Брызги при этом летели во все стороны и жадно улавливались разнорабочими избирательной индустрии. В то же самое время зеленые воды совершали где-то, наверное, под землей невидимое движение в сторону кремлевских башен. Там умелые руки подымали их на свет божий и раскладывали крепенькие пачки по сейфам и тумбочкам, по кредиткам и банковским счетам. Водил умелыми руками давний друг Козлова, человек с полированной лысиной, всемогущий и всезнающий Андрей Вольфрамыч.

Модный киллер Алексей Баранов, в отличие от пиарщика Козлова, всегда работал в одиночку. И очень удивился, когда оторвал в кассах аэровокзала самый последний билет на Шайтанск. Рейс оказался купленным на корню.

Баранов летел налегке. Оружие ему должны были передать на месте. В легкую спортивную сумку он положил смену белья, разную бытовую мелочь, а основное место занял ноутбук. В недрах компьютера таился всего один любимый Барановым рабочий файл – фильм «Москва слезам не верит». Выше этого шедевра киллер ставил только ленты с участием своего кумира – интеллигентного кикбоксера Джимми Маккуксиса. Джимми первым в истории начал, разбивая противникам черепа, декламировать хокку в подлиннике. А теперь Джимми отошел от спортивной борьбы, открыл по всему миру сеть быстрых закусочных «Маккуксис» и все свое время посвятил медитации с перерывами на подсчет доходов.

Перед выездом в аэропорт Баранов принялся вдумчиво решать, как он будет одет. Встроенный платяной шкаф занимал добрую половину спальни. Баранов рыскал по всей Москве, скупая любую носильную вещь, на которой не останавливался взгляд. Его шкаф ломился от неприметных джемперочков, тусклых свитеров, затрапезных курточек, облезлых штанов, нечищенных ботинок. Перебрав свою коллекцию, Алексей остановился на кургузом серо-буром плаще, вышедшем из моды лет двадцать назад, и, поразмыслив еще с полчаса, напялил шляпчонку, мятую до такой степени, что ее владельцу хотелось помочь материально.

Баранов благополучно преодолел все уровни аэропортовского ада и в числе последних не торопясь взошел по трапу. В салоне стояла необычная нервная суета – с прихохатываниями, похлопываниями по плечам и прочей чепухой. Похоже было, что в Шайтанск летела одна большая дружная компания.

Раза два киллеру наступили на ногу, но он смолчал: обуви было не жалко. Один верзила с прокуренной рыжей бородой почему-то закричал, увидев Баранова: «Здорово, старик!» – и полез обниматься. Алексей вежливо обнялся с сумасшедшим и даже выдавил: «Очень приятно!».

Наконец он пролез в хвост самолета, к своему месту. Машинально поставив сумку на кресло, он взглянул на соседа и обомлел. Рядом, раскрыв ноутбук и ожесточенно настукивая по клавишам, сидел его двойник – такой же плащ, такая же шляпа. Баранов снял головной убор, помял его еще сильнее и смущенно вернул обратно.

А пиарщик Козлов не обратил никакого внимания на соседа. Он должен был за время полета сочинить концепцию избирательной кампании. Он и сочинял. «Мочить соперника будем так», – энергично прыгали буковки на экране ноутбука…

7

До 11 лет Саша Грешняков рос тихим, добрым, покладистым мальчишкой. Пока не случилось то, что перевернуло его жизнь и лишило покоя.

Учительнице истории вздумалось провести в Сашином классе урок по Конституции СССР. В близлежащем книжном магазине моментально был раскуплен весь залежавшийся запас брошюрок – пионеры готовились к уроку. Приобрел Конституцию и Саша. Дома он добросовестно открыл ее и принялся читать. И вдруг с ужасом осознал, что не понимает ровным счетом ничего. Прочитанное, плавно покувыркавшись по Сашиным извилинам, в конце концов без остатка пропадало в какой-то черной дыре. На мальчика напала нервная икота.

Родители еле уложили его в кровать, Саша плакал и вырывался. Ночью он вскочил и вновь бросился к Конституции. Дело пошло еще хуже. Теперь маленький Грешняков не мог даже прочесть брошюрку. Буквы не хотели складываться в слова. Саша в панике развернул лежавшую рядом папину газету «Правда» – все было нормально. «Правду» он читал и понимал. Но Конституция упорно сопротивлялась.

Остаток ночи мальчик мучился кошмарами. Во сне он плутал какими-то длинными улицами, а за ним неотступно следовал черный автомобиль. Время от времени из «членовоза» вылезал строгий старик и кричал в лицо перепуганному Грешнякову: «Выучил Конституцию, поганец?».

Урок прошел как в тумане. Когда Грешнякова вызвали к доске, он чуть не упал в обморок. С «двойкой» в дневнике Саша вышел из класса и побрел куда глаза глядят.

Неподалеку от школы он наткнулся на лошадь. Она, изредка перетаптываясь, смирно жевала подсыхающую осеннюю травку. Сзади, в пустой телеге, лежал какой-то скарб, но хозяина не было. Грешняков отражался в грустных карих глазах лошади, как будто плавал в море сострадания.

В затмении Саша достал из ранца Конституцию и протянул ее к щетинистым лошадиным губам. Лошадь задумчиво съела брошюру, вздохнула и вдруг сказала ровным баском:

– Что же ты наделал, пионер Грешняков? Ведь ты меня отравил Конституцией. Теперь на тебе всегда будет лежать лошадиное проклятие.

Проклятие подействовало сразу. Саша сильно изменился. Он стал пугаться, когда его окликали, плохо спал, раз в неделю обязательно писался во сне. Временами Грешняков беспричинно всхрапывал, как конь. Во сне его допрашивали, пытали, мучили важные дядьки в лоснящихся костюмах: «Где Конституция? Куда ты ее дел? Зачем отравил лошадь?».

Судьба Грешнякова развивалась противоречиво и насмешливо. Со стороны все выглядело вполне замечательно, но сам Саша, минуя очередную жизненную веху, наполнялся ужасом. Его влекло по пути, которого он больше всего желал избежать. Грешняков с блеском окончил юридический институт, легко вписался в тогдашнюю партийную номенклатуру. При всем при этом молодой юрист Александр Семенович совершенно не понимал законов, указов и постановлений. Он даже не мог их прочесть. Но ему фантастически везло. В институте Грешнякову автоматически ставили «зачеты», а на экзаменах не задавали вопросов. Позже, в судах, прокуратурах и иных присутственных местах, дела, которые вел Грешняков, разрешались сами собой, без всякого усилия с его стороны. И все равно Александр Семенович волновался, трясся, как осиновый лист, унимал тремор и тревожно всхрапывал. Контроль над собой он терял полностью, если рядом звучало слово «Конституция». В эти моменты Грешняков вытягивался в струнку и впадал в забытье. Ему казалось, что он дает признательные показания в некоем мрачном подземелье, и в протокол вносится самая жгучая тайна – о том, как он скормил лошади Конституцию. На самом деле, впав в забытье, Грешняков, отстраненно глядя в пространство, металлическим голосом произносил всякий раз одно и то же:

– Основной закон, товарищи, дан нам не для того, чтобы бесконечно пережевывать его на всех углах. Мы не лошади, а Конституция – не сено. Прошу иметь в виду: я этого не потерплю. О ваших антигосударственных выходках будет доложено куда следует.

Придя в себя, Грешняков мучительно пытался выяснить, выдал ли он тайну. Но после нескольких таких монологов вокруг Александра Семеновича образовалась настоящая полоса отчуждения. Коллеги его сторонились. Грешняков понимал это по-своему. Он был убежден, что юристы брезгуют подавать руку человеку, который отравил Конституцией неповинную животину.

Свой тяжкий крест Грешняков протащил по многим ступеням служебной лестницы. Эпоху демократизации он встретил членом коллегии Верховного суда. Тогда-то его и вызвал к себе президент страны.

– Есть такое мнение, – сказал президент Грешнякову, не знавшему, куда девать потные ладони, – шта-а нашей стране нужен специальный судебный орган – Конституционный суд. И есть предложение поставить вас во главе. Как вы на это смотрите, уважаемый Александр Семеныч?

Грешняков неожиданно вскочил, опрокинув стул, и вперившись в президента водянистыми голубыми глазками, отчеканил уже известный нам монолог о сене, лошадях и Конституции. Пригрозив президенту доложить куда следует, Александр Семеныч всхрапнул, и его вздыбившиеся рыжие волосики улеглись на место. Трясущимися руками подняв стул, Грешняков пролепетал:

– Мы все, как один – за главенство законов… И за верховенство… И даже за диктатуру… А что касается лошадей – это случайность. Это нечаянно…

Александр Семеныч был уверен, что потерпел крах. Но жизнь непостижимым образом продолжалась. И вскоре президент назначил Грешнякова председателем Центризбиркома.

Александр Семеныч потел, трясся и всхрапывал в прежнем ударном режиме. В хроническом испуге он получал в администрации президента руководящие указания и воплощал их в жизнь, мотаясь по регионам. Выборы должны были заканчиваться так, как хотел всесильный Андрей Вольфрамыч, человек с полированной лысиной. И Грешняков отчаянно бросался в самую стремнину бесчисленных предвыборных конфликтов и интриг, чтобы привести их к нужному знаменателю. Душа Александра Семеныча прочно обосновалась в пятках и редко напоминала о себе.

Председатель Центризбиркома всегда был готов к худшему. Оно неминуемо случилось бы, если б Андрей Вольфрамыч хоть раз произнес слово «Конституция». Но человек с полированной лысиной обходился другими словами. И звезда Грешнякова все сияла на политическом небосклоне. В газетах о нем писали: «Непримиримый защитник конституционных основ».

В очередной раз посетив Андрея Вольфрамыча, Александр Семеныч получил приказ отправляться в Шайтанск.

– Есть там такой нитратный фрайер по фамилии Повидлов, – сказал Грешнякову человек с полированной лысиной. – Слетай, пощупай его за задницу. Пусть понервничает, потаскается по судам. Сделай так, Семеныч, чтобы место его было у параши, а не в кресле пахана.

Председатель Центризбиркома согласно всхрапнул, а ладони его между тем вспотели. Он уж давно подготовился к командировке в Шайтанск, только не знал, кого будет приказано топить. Вышло, что Повидлова. А Повидлов был непрост и опасен. За ним стояли несметные алюминиево-нефтяные доллары олигарха Сметанина. Александр Семеныч уже набрался кой-какого опыта и знал: на эти самые доллары его, Грешнякова, без сомнения, попытаются купить. Кроме того, опыт подсказывал, что он, Грешняков, без сомнения, на эти самые доллары купится.