скачать книгу бесплатно
Бонн, 16 июля 1761 года.
В 1762 году к курфюрсту поступает новое прошение Иоганна, на что следует официальное обещание «иметь в виду при ближайшей вакансии», а в 1763 году долготерпеливый молодой человек вновь обращается с ходатайством, поддержанным прошением своего отца и, быть может, по этой причине более удачным.
Преосвященнейший и т. д.
Позвольте доложить вашей милости, что вследствие ухода придворного музыканта Даубера в распоряжении вашей светлости остался свободным оклад жалованья в 1050 имперских талеров, а потому я, Иоаннес ван Бетховен, пользующийся высочайшею милостью служить в продолжение долгого времени придворным музыкантом и согласно декрету имеющий право на первую вакансию, всегда и все исполнявший с точностью и усердием, обладавший постоянно безукоризненным состоянием голоса, – обращаюсь к вашей светлости с просьбою о милостивом добавлении мне вышеупомянутых 1050 имперских талеров или же части этой суммы, каковую высочайшую милость я заслужил своею верною и усердною службою.
Вашей светлости преданнейший слуга Иоаннес ван Бетховен, певчий.
Его светлости курфюрсту кельнскому, архипастырю, моему милостивейшему повелителю всеподданнейшее прошение нижайшего слуги
Иоаннеса Бетховена, придворного музыканта.
Преосвященнейший и т. д.
Вашей светлости угодно было, вместо оставившей службу сопрано Ленднерин, милостиво принять дочь вашего придворного музыканта Иоанна Риса. Позволяю себе к прилагаемому под лит. А прошению (сына) прибавить почтительнейшее свое мнение.
Покорно исполняя милостивое повеление, считаю долгом сим доложить беспристрастно, что дочь вашего придворного музыканта Риса около года поет в герцогском зале, каковое пение нахожу удовлетворительным.
Сын же мой, Иоаннес Бетховен, уже 13 лет поет безвозмездно в герцогском зале, сообразно потребности, партии сопрано, контральто и тенора, а также играет на скрипке, что вашей светлости угодно было удостоверить прилагаемым при сем собственноручным и особенно милостивым указом от 27 ноября 1762 года.
По моему нижайшему и беспристрастному мнению следует милостиво разделить сумму в 300 гульденов, оставшуюся свободною после придворной певицы Ленднерин (покинувшей службу более четверти года тому назад без всемилостивейшего разрешения и сообщившей мне о том, что уходит самовольно и что более не возвратится) таким образом, чтобы сыну моему милостиво назначено было 200 гульденов, а дочери вашего придворного музыканта Риса 100 гульденов.
Непрестанно поручая себя милостивой благосклонности вашей светлости, остаюсь с глубочайшим почтением вашей светлости подданнейший Людвиг ван Бетховен, капельмейстер».
М.-Фр.
Мы, Максимилиан-Фридрих, курфюрст кельнский, отнеслись благосклонно к всеподданнейшей просьбе нашего придворного музыканта Иоанна Бетховена и сим милостиво прибавили ему из свободного жалованья уехавшей певицы Ленднерин сто имперских талеров, с выдачею таковых от указанного времени по четвертям года. Об этом ему милостиво сообщается сим указом, а придворной камере нашей следует иметь в виду и распорядиться относительно дальнейшего. В удостоверение чего, и т. д.
Бонн, 24 апреля 1764 года.
Придворной камере касательно музыканта Бетховена и певицы Рис.
Сим милостиво объявляем вам касательно нашего придворного музыканта Бетховена-младшего и певицы Анны-Марии Рис, каковые вскоре представят два указа об определении их на службу. Так как выдача жалованья прежней певице Ленднерин сама собою прекратилась, но таковой в виде ссуды выдано из нашего государственного казначейства 37 имперских талеров и, сверх того, уплачено ее кредиторам 18 имперских талеров, то повелеваем сим милостиво выдавать упомянутым двум лицам жалованье при условии, чтобы прежде всего была погашена ссуда бывшей певице Ленднерин, и затем были уплачены 18 имперских талеров ее кредиторам. Во всяком случае, до тех пор не может быть произведена выдача жалованья упомянутым Рис и Бетховену.
Мы и т. д. Бонн, 27 апреля 1764 года.
Двадцатичетырехлетний Иоганн, прослужив князю-архиепископу бесплатно, но верой и правдой, пением и скрипичной игрой, 13 (а по словам отца его, 15) лет, удостоился ничтожного ежегодного жалованья в размере около 90 рублей, большую часть которых он оставлял в винных погребах, куда стал забегать еще с детства и где проводил по нескольку суток, когда отца не бывало дома. Рейнское вино действовало губительно на распутного и ленивого юношу. С этих пор он, видимо, пользовался каждым удобным случаем, чтобы побывать в соседних городках и селах, где несколько талеров за пение и игру, а в особенности новые знакомства и угощения по трактирам, вдали от взоров строгого отца, доставляли большое удовольствие молодому человеку. Постепенно эти отлучки стали учащаться и повторяться в период служебных занятий, что вызвало угрожающий декрет архиепископа.
Нашему капельмейстеру ван Бетховену на просьбу его объявить, что просимого им письма к князю Сулковскому мы не намерены дать, и если сын его опять не явится к октябрю месяцу, то лишится места и жалованья.
Мюнстер, 8 августа 1764 года.
Спустя два года Иоганн покидает на несколько месяцев Бонн, скитается по соседним городам в качестве странствующего певца, устраивает серенады в Кельне, Кобленце и встречает в Эренбрейтштейне миловидную вдову Марию-Магдалину Кеверих (по первому мужу Лайм), готовую связать с ним свою жизнь. Дочь первого повара архиепископа Трирского и вдова камердинера, 19-летняя Мария, в нравственном и умственном отношениях была гораздо выше придворного хориста, серенады которого очаровали ее; но старый Людвиг был возмущен этим неравным браком и не хотел жить под одной кровлей с дочерью слуги, а потому новобрачные после свадьбы (12 ноября 1767 г.), погостив три дня в Эренбрейтштейне у родителей невесты, поселились отдельно от старика, но по соседству с ним, на Bonngasse. Квартира их находилась во дворе дома басонщика Клазена, № 515; верхний этаж главного корпуса занимала семья Саломона, а два нижних сам Клазен. Здесь родился 2 апреля 1769 года их первый сын, Людвиг-Марий, умерший спустя шесть дней; тут же появился на свет, 16 декабря 1770 года, второй их сын, Людвиг, время рождения которого долгое время вызывало разногласие среди его многочисленных биографов. Документ, удостоверяющий крещение Людвига ван Бетховена в церкви св. Ремигия 17 декабря 1770 года, причем крестили ребенка дед – Людвиг и соседка – Гертруда Миллер, казалось, достаточен для определения дня рождения ребенка, если принять во внимание существовавший тогда во многих католических странах обычай крестить новорожденного на следующий день по появлении его на свет. Но некоторые обстоятельства возбудили сомнение в правильности такого вывода. Во-первых, в документе мать ребенка названа Еленой, а не Марией-Магдалиной, что, по уверению одних, могло легко случиться вследствие созвучия имен Елена и Лена (сокращенного от Магдалена); другие отвергали такую ошибку и вместе с тем значение упомянутого документа. Во-вторых, появилась в 1836 году брошюра, утверждавшая, что Людвиг родился не в Бонне, а в голландской деревне, в 1772 году, от странствующих супругов-музыкантов. В-третьих, французские биографы (Fayolle и Choron) утверждали, что Людвиг был плодом любви прусского короля Фридриха-Вильгельма II, приезжавшего в Бонн в 1770 году. В-четвертых, сам Бетховен смущал своих биографов, уверяя, что он родился в 1772 году, т. е. что он на два года моложе, нежели полагают они, и, таким образом, вероятно, повторяя невольно слова своего отца, старавшегося возможно дольше сохранить за маленьким Людвигом славу Wunderkind’a.
Дом, в котором родился Бетховен
Враждебное отношение Людвига-деда к сыну и невестке продолжалось недолго; он охотно принял приглашение крестить их первенца, а вскоре затем крестил также своего тезку, с которым имел много сходства; он умер, когда внуку было только три года, но знаменитый Людвиг часто вспоминал о нем и вызывал в воображении своем образ старого капельмейстера, чему немало способствовали рассказы соседей и его портрет, написанный придворным художником Раду и украшавший кабинет композитора. Среднего роста, широкоплечий, мускулистый, с большими выразительными глазами под высоким лбом, Людвиг-дед привлекал к себе внимание ребенка красным фраком с золотыми галунами, большим париком и жабо, шляпой и палкой под мышкой, своим внушительным видом и почтительным обращением окружающих. Впрочем, не все оказывали должное уважение придворному капельмейстеру, и не раз ему приходилось жаловаться на некоторых непокорных певчих капеллы, о чем свидетельствует следующий документ боннского архива:
Высокопреосвященнейший архиепископ и курфюрст,
всемилостивейший государь.
Ваша светлость, позвольте всеподданнейше представить жалобу. По распоряжению его превосходительства барона фон-Бельдербуша придворная певица Швахговер обязана петь сольные партии, при исполнении церковной музыки, попеременно с Якобиной Саломон, согласно обычаю о деликатности; но упомянутая Швахговер в присутствии всего штата придворных музыкантов дерзко ответила мне на это – «я вашего распоряжения не принимаю, и нечего вам мне приказывать».
Ваша светлость, изволите припомнить некоторые выходки придворных музыкантов, лишившие меня уважения последних и власти над ними; если всякий из них вздумает поступать по-своему, то это будет мне весьма обидно.
Поэтому благоволите, ваша светлость, принять мою нижайшую просьбу относительно справедливого удовлетворения меня за нанесенное мне Швахговер публичное оскорбление и, вместе с тем, в предупреждение худших поступков, издать собственноручный высочайший всемилостивейший указ, коим все придворные музыканты исполняли бы мои распоряжения немедленно, во избежание вашей светлости наказания или штрафа, смотря по роду поступка.
И т. д.
Людвиг ван Бетховен, капельмейстер.
В ответ на это прошение последовал декрет архиепископа.
Капельмейстеру ван Бетховену.
Касательно его придворных музыкантов. При сем прилагаемый указ выдается тебе для объявления всем нашим придворным музыкантам для помещения на решетке перед хорами.
С сожалением узнав о намерении некоторых наших придворных музыкантов не обращать внимания на распоряжения нашего капельмейстера или отказываться от исполнения таковых и о неоднократном, взаимном, непристойном обращении, сим строжайше приказываю всем нашим придворным музыкантам беспрекословно и покорно подчиняться распоряжениям и указаниям, отдаваемым от нашего имени нашим капельмейстером, а также относиться друг к другу миролюбиво, так как в случае повторения подобной дерзости мы прибегнем к строгому наказанию виновных и, сообразно с обстоятельствами, к увольнению от должности.
Бонн, 26 апреля 1768 года.
Так охраняло начальство от обидных выходок музыкантов Людвига-деда, вносившего также порядок и мир в семью своего сына; с его смертью Людвиг-внук все реже стал испытывать прелести родного очага; отец часто бывал пьян, раздражителен, мрачен; его грубый голос не гармонировал с теми мелодиями, которые носились в воображении мальчика; добрая, уступчивая мать не имела влияния на своего мужа и больше всех страдала от его порока. Горе это влекло за собой нужду; пришлось поселиться в худшей части города, на Рейнской улице, в доме № 934 булочника Фишера, которому биографы Людвига обязаны многими рассказами о его детстве. На доме этом по недоразумению еще и ныне красуется доска с надписью: «дом, в котором родился Людвиг Бетховен».
Мальчик с наслаждением слушал игру отца на клавесине или рассказы матери о покойном деде, но родители все реже баловали его этим; четырехлетнему Людвигу отец еще доставлял удовольствие, сажая себе на колени и подбирая его пальчиками мелодии или аккомпанемент к песне, а спустя год, видя увлечение его музыкой, отец уже не довольствовался тем, что мальчик подбирает по слуху на клавишах; Wunderkind должен был восстановить благосостояние семьи, и с ним надо было заниматься усидчиво, серьезно, пренебрегая отвращением ребенка к урокам, приправленным пинками и бранью. Напрасно приятели убеждали Иоганна обращаться с сыном ласковее, напрасно мальчик заливался слезами, сидя на скамеечке и твердя урок, – отец был неумолим и приписывал своей суровой методе необыкновенную технику, достигнутую Людвигом в весьма короткий срок; такому жестокому обращению можно приписать скорее нечто другое – его замкнутость, нелюдимость и крайнюю впечатлительность.
Нередко отец таскал мальчика за волосы к фортепиано, бил кулаками или, задав выучить несколько упражнений на скрипке, запирал его в холодный чулан. Эта скрипичная игра в чулане нашла себе слушателя в образе паука, подружившегося с маленьким арестантом и являвшегося наслаждаться музыкой при каждом заточении мальчика; однажды мать случайно посетила этот концерт и раздавила насекомое, увлеченное искусством, к великому горю Людвига, разбившего свою скрипку над трупом друга. Впоследствии Бетховен много смеялся над этим анекдотом, имевшим место, впрочем, в жизни скрипача Бертома, но настойчиво приписываемым знаменитому симфонисту.
Отец вскоре поделился с сыном своими знаниями, а продолжение занятий поручил Товию Пфейферу, искусному пианисту, сведущему теоретику и талантливому тенору, странствовавшему по Германии с оперной труппой, явившейся сюда на время, чтобы позабавить князя-архиепископа. Невеселы были также занятия мальчика с этим новым преподавателем, занимавшим комнату в квартире Иоганна Бетховена и, подобно последнему, страдавшим чрезмерным увлечением дарами рейнских берегов. Бывало, поздно вечером возвращаются приятели из трактира и, вспомнив о пропущенном уроке Людвига, стаскивают с него одеяло и сажают за клавесин. Не так ревностно относился отец к общему образованию сына: его определили в школу и научили чтению, письму, по-немецки и по-латыни, да четырем арифметическим правилам, чем и закончились научные занятия тринадцатилетнего Людвига. Несмотря на увлечение классическими произведениями литературы, несмотря на знакомство с некоторыми философскими сочинениями, недостаток образования постоянно тяготил Бетховена; это сознание своего невежества, эта боязнь проявления своей необразованности не менее омрачали его настроение, не менее стесняли его в высшем обществе, куда судьба ввела его впоследствии, нежели природная мизантропия, бедность и глухота. Многое в его письмах до сих пор не понято и не разобрано, благодаря не только отвратительному почерку, странностям в манере изложения, но также орфографии, порой совершенно безграмотной. Величайший выразитель душевных настроений едва находил подходящие слова для выражения своих мыслей; самые замысловатые комбинации звуков удавались ему легче, чем простейшие расчеты с прачкой или кухаркой. Этой печальной прелюдии к научному образованию Бетховена соответствовало также материальное положение его родителей. После смерти Людвига-деда (в 1773 году), щедро помогавшего сыну, осталось имущество, состоявшее из «шести комнат, полных мебели и картин, шкафа со столовым серебром, другого шкафа с позолоченным фарфором и хрусталем; третьего шкафа полного белья, столь нежного и тонкого, что его можно продеть в кольцо». Все это имущество постепенно было распродано, и даже портрет старого Людвига долго оставался в закладе у ростовщика. Хотя за квартиру и в хлебопекарню плата поступала вполне исправно, хотя Иоганн не мог жаловаться на отсутствие домовитости и трудолюбия своей жены, хотя в винных погребах он пользовался значительным кредитом, но новые условия жизни Иоганна вызвали новые ходатайства об увеличении жалованья; вскоре после рождения первого сына начинается ряд прошений и декретов, из коих приведем несколько отрывков.
…Позвольте доложить, что как в герцогском зале, так и в театре, я долгие годы нес службу, каковую исполнял исправно и усердно, а также другие обязанности к удовлетворению вашей светлости, и с этой целью обучал и впредь многих обучать намерен. Такую же просьбу и свои театральные способности отец мой также повергает к стопам вашей светлости, так как я не имею возможности впредь существовать на милостиво пожалованные мне 100 имперских талеров.
Посему покорнейше прошу вашу светлость свободное по смерти придворного музыканта Филиппа Гавека жалованье в сумме 100 имп. талеров всемилостивейше добавить к моему окладу и т. д.
Иоан Бетгоф, придворный музыкант.
На это последовало 17 ноября 1769 года распределение части «свободного жалованья»: придворному музыканту Филиппу Саломону 50 гульденов, Брандту, Мейерису и Бетхоффу по 25 гульденов. Затем в апреле 1772 года «Иоганну ван Бетхофу» назначается прибавка к жалованью по 50 гульденов в год.
Спустя два года вновь возникает переписка об увеличении жалованья.
Докладываю о смерти отца моего, коему суждена была высокая честь с великой славой служить в продолжение 42 лет капельмейстером покойного курфюрста Кл. – Августа и вашей светлости, ныне благополучно царствующему государю. Хотя находят меня способным занять его место, но я не решаюсь повергнуть просьбу к стопам вашей светлости относительно замещения его мною. Вследствие же смерти отца нахожусь я в весьма печальном положении, так как не могу жить на получаемое мною жалованье, и вынужден расходовать сбережения отца, чтобы платить 60 имперских талеров ежегодно за содержание моей матери, проживающей в монастыре. Поэтому коленопреклоненно прошу милости вашей касательно добавления к моему жалованью из 400 имп. талеров, оставшихся свободными, дабы я мог жить, не трогая маленького сбережения, и о назначении пенсии матери моей, которой недолго остается жить, каковую высокую милость постараюсь усердно заслужить.
Вашей светлости преданнейший раб и музыкант Жан ван Бетховен.
…Жене умершего капельмейстера, проживающей в монастыре, за время пребывания ее там, впредь до особого распоряжения, выдавать по 60 имп. талеров ежегодно и т. д.
Бонн, 8 января 1774 года.
…На просьбу Иоана Бетховена выдается сие удостоверение в том, что он может воспользоваться 60 имп. талерами, выдаваемыми матери его, вслед за имеющей рано или поздно последовать смертью ее и т. д.
5 июня 1775 года.
Кроме двух упомянутых выше сыновей, Иоганн имел еще несколько детей; 8 апреля 1774 года родился третий сын, названный Гаспаром-Антоном Карлом в честь крестившего его первого министра архиепископа, барона Гаспара Антона фон-Бельдербуша, обратившего внимание на дарование маленького Людвига и все более проявлявшего участие к его семье; 2 октября 1776 года родился еще сын, Николай-Иоганн; затем еще две дочери и один сын, умершие в раннем возрасте. Таков был состав семьи Иоганна ван Бетховена, возлагавшего большие надежды на маленького Людвига, как на чудо-ребенка, который избавит родителей от нужды; отец мечтал скорее подготовить мальчика к концертному путешествию по Европе, где он станет загребать червонцы и ценные подарки, подобно Моцарту, посетившему Бонн в 1764 году со своим отцом и сестрой. Опыт такого подражания был сделан весной 1778 года в Кельне, что видно из следующего анонса о концерте, о котором, к сожалению, не сохранилось других сведений.
Объявление.
Сегодня, 26 марта 1778 года, в зале музыкальных академий на Штерненгассе, придворный тенор курфюрста кельнского Бетховен будет иметь честь выпустить двух своих учеников, именно: M-elle Averdonc, придворную певицу, и своего шестилетнего сынишку. Первая выступит с разными красивыми ариями, второй будет иметь честь исполнить несколько фортепианных концертов и трио, чем надеется доставить полное удовольствие всей почтеннейшей публике, тем более что оба имели уже счастье выступить с полным успехом перед двором.
Начало в 5 часов вечера.
Не абонированные господа и дамы платят один гульден.
Билеты продаются в названном зале музыкальных академий, также у г. Кларен в Muhlenstein.
По возвращении в Бонн мальчик стал учиться еще прилежнее. Занятия с Пфейфером продолжались недолго, около года, но, по словам Бетховена, принесли ему большую пользу, за что благодарный ученик впоследствии послал своему престарелому и нуждавшемуся учителю денежное вспомоществование; с его отъездом музыкальное образование Людвига было поручено придворному органисту курфюрста, Эгидию ван-ден-Эдену, приятелю покойного Людвига-деда.
Этот выдающийся в свое время пианист прослужил уже 50 лет при дворе курфюрста кельнского; преклонный возраст и болезненное состояние заставили его вскоре отказаться от занятий с мальчиком, каковые заключались преимущественно в обучении игре на органе. Следующим преподавателем Людвига был Христиан-Готлоб Неефе (1748–1798), которому, по словам знаменитого ученика, он более всего был обязан своим музыкальным образованием. Неефе родился в Хемнице 5 февраля 1748 года; образование получил в Лейпцигском университете, уделяя более времени театру и музыке, нежели юридическим наукам; заключительной его работой в университете было сочинение на тему: «поступление на сцену не лишает права на наследство». Прекрасно подготовленный к музыкальной деятельности под руководством известного Адама Хиллера (1798–1804), он прибыл в Бонн в октябре 1779 г. со странствующей оперной труппой и остался здесь преемником ван-ден-Эдена с жалованьем в 400 флоринов; способности Людвига и возможность подготовить себе дельного помощника побудили Неефе к старательным занятиям с мальчиком, но чем ближе знакомился он с дарованием последнего, тем более убеждался в ином его призвании. Спустя два года Неефе поместил в сборнике, изданном К. Ф. Крамером (1748–1807), очерк музыкальной жизни в Бонне, причем так отозвался о Людвиге:
«Этот одиннадцатилетний мальчик играет на клавесине весьма искусно и выразительно. Он в совершенстве читает с листа; достаточно сказать, что он бегло играет «Wohltemperirtes Clavier» С. Баха, разученное им с г. Неефе. Кто знаком с этим собранием прелюдий, поймет, что это значит. Г. Неефе, насколько позволяли ему служебные занятия, знакомил мальчика с гармонией. В настоящее время он дает ему уроки композиции и, с целью поощрения его, издает в Мангейме девять фортепианных вариаций на тему одного марша, написанных этим мальчиком. Юный гений этот заслуживает пособия на путешествие; если продолжение его занятий будет таково же, как начало, то, несомненно, из него выйдет второй Моцарт».
Христиан Готлоб Нефе
Благодарный ученик спустя несколько лет, покидая Бонн, писал своему учителю: «я вам глубоко признателен за мудрые советы, подвинувшие меня в изучении божественного искусства, которому я посвятил себя. Если мне суждено прославиться, то этим буду обязан я вам».
По отзывам современников Неефе соединял в своем исполнении величественную простоту, прелесть правильного ритма, певучесть, верную фразировку и яркий колорит игры; кроме глубоких познаний в гармонии и добросовестной композиции, в нем находили утонченный вкус и верное эстетическое чувство. Эти достоинства, конечно, не остались без влияния на мальчика, успехами которого были довольны как учитель, так и его придворные покровители.
Самостоятельная и ответственная деятельность была впервые возложена на Людвига летом 1782 года по случаю продолжительного отсутствия Неефе; в следующем году придворный капельмейстер Лукези получил пятнадцатимесячный отпуск по домашним обстоятельствам, его обязанности исполнял Неефе, в помощь которому был назначен Людвиг в качестве maestro al cembalo, т. е. пианиста для разучивания партий с певцами, для аккомпанемента на репетициях и для сопровождения сухих речитативов при постановке оперных спектаклей. Для двенадцатилетнего мальчика работа эта была, конечно, весьма тяжела, тем не менее Людвиг находил время для занятий с Неефе и даже для сочинения пьес, которые должны были убедить князя-архиепископа к занятию штатной должности с определенным жалованьем; но прошло еще около года после посвящения курфюрсту трех первых сонат, пока последний внял настойчивым рекомендациям Неефе и обер-гофмейстера графа Сигизмунда фон Зальм-Рейфенштейна, назначив четырнадцатилетнего Людвига вторым придворным органистом, впрочем, без содержания.
Доклад графа Зальма гласит следующее:
Высокопреосвященнейший и т. д.
Ваша светлость всемилостивейше изволили потребовать от меня всеподданнейшего доклада касательно прошения Людвига ван Бетховена от 15 сего месяца.
Покорнейше исполняя сие, безотлагательно доношу, что отец просителя 29 лет, а дед 46 лет служили вашей светлости и предшественникам вашим. Проситель достоин звания помощника придворного органиста и небольшого милостивого содержания, так как выдержал соответствующий экзамен и проявил достаточно дарования к игре на органе, что выказал во время неоднократных отлучек органиста Неефе, на репетициях концертов, и подтвердит в будущих подобных случаях. Относительно его средств к существованию и покровительства о нем, в чем отец уже давно не может помочь ему, ваша светлость выразили обещание, каковое, в виду вышеприведенных обстоятельств, вполне заслужено просителем.
И т. д. Бонн, 23 февраля 1784 года.
Не раз подавал Людвиг прошения, остававшиеся без последствий, не раз ходатайствовал о нем граф Зальм, но наиболее убедительным аргументом в пользу исполнения, хотя бы отчасти, просьбы молодого артиста были упомянутые три сонаты и льстивое посвящение архиепископу.
Заглавие первого печатного произведения Бетховена гласило:
Три сонаты для фортепиано высокочтимому архиепископу и курфюрсту Кельнскому Максимилиану-Фридриху, своему всемилостивейшему государю посвящает и подносит
Людвиг ван Бетховен, одиннадцати лет.
Цена 1 фл. 30 кр.
К ним было приложено вступление, написанное, вероятно, Неефе и напоминающее те обычные предисловия, которыми поэты и композиторы старого времени снабжали свои произведения, посвященные меценатам.
Курфюрсту Максимилиану-Фридриху Кельнскому.
Высокочтимый.
С четырехлетнего возраста я предан музыке. Познакомившись так рано с милой музой, наполнившей мою душу чудными созвучиями, я полюбил ее, и, как часто казалось мне, она, в свою очередь, полюбила меня. Теперь уже исполнилось мне одиннадцать лет, а муза все продолжает шептать в минуты, посвящаемые ею мне: «Попытайся изложить письменно гармонии души твоей!» Возможно ли в одиннадцать лет, – думал я, – стать автором? И что скажут на это представители искусства? Я был в смущении, но муза моя настаивала; я послушался и написал.
Сиятельнейший, смею ли ныне повергнуть к подножию твоего престола первые плоды детского труда? И смею ли я надеяться на поощрение снисходительным отеческим одобрением? О, да! С давних времен ведь находят в тебе науки и искусства мудрого заступника и великодушного покровителя, под благосклонным отеческим попечением которого созревают восходящие таланты. Исполненный сей ободряющей надежды, осмеливаюсь предстать пред тобою с этими детскими попытками. Прими, высокочтимый, их, как искреннейшее выражение детского почтения; обрати, благороднейший, милостивый взор свой на них и на их юного автора.
Появившиеся в печати почти одновременно «девять вариаций» на тему Дресслера (в полном собрании сочинений; изданном Брейткопфом и Хертелем, пьеса эта значится под № 5 в 17-й серии), Rondo C-dur и «Три сонаты» (там же, серия 16, № 33, 34, 35) носят яркие следы детской фантазии, ясно, определенно выраженной; тема вариаций (c-moll) взята, видимо, из погребального марша и обработана незатейливо, но не без склонности к оригинальности (последняя вариация), пьеса эта посвящена графине Вольф-Меттерних; в сонатах преобладает стремление к строго выдержанным формам, усвоенным мальчиком под руководством Неефе.
В апреле 1784 года, по смерти Максимилиана-Фридриха, в Бонн прибыл новый принц-электор, эрцгерцог Максимилиан австрийский, брат императора Иосифа II и Марии-Антуанетты. К составу придворной капеллы новый курфюрст отнесся вполне благосклонно; в докладе, представленном ему по этому предмету, сказано, что Иоганн ван Бетховен служит давно, очень беден, и что голос его утомлен; относительно Людвига сказано, что очень молод, но может быть принят органистом за 150 флоринов, если имеется в виду увольнение Неефе. Тем не менее эрцгерцог назначил Людвигу указанное жалованье, а отца его и учителя оставил на своих местах. Служба Людвига в качестве помощника и порой заместителя органиста требовала довольно много времени, о чем можно судить по придворному боннскому календарю, где указан порядок и род богослужения в течение года: в воскресенье и праздничные дни торжественная обедня начинается в 11 часов дня, вечерня в 3 или 4 часа дня, вечерня сопровождается торжественным пением придворного хора и духовенства, a Magnificat (хвалебная песнь Богородице) исполняется с музыкой. В продолжение великого поста, по средам в 5 часов дня, капелла поет Miserere («Помилуй мя Боже»), в праздничные дни – Stabat Mater (гимн Богородице), по субботам, в три часа пополудни, в соборе перед алтарем Лоретской Божьей Матери – литанию (литию); в течение всего года ежедневно две обедни, в 9 и 11 часов дня, в воскресные дни вторая обедня в 10 часов.
Орган в церкви святого Ремигия, на котором играл десятилетний Бетховен
В июне 1785 года состоялось торжественное посвящение эрцгерцога в сан архиепископа курфюрстом трирским. По этому случаю пятнадцатилетний Людвиг впервые надел парадный костюм придворного музыканта; небольшого роста, коренастый, рябой, несколько сутулый, широкоплечий мальчик, с завитыми волосами, сплетенными на затылке в косичку, был довольно смешон в своем зеленом кафтане, белых шелковых чулках, в башмаках с черными шелковыми бантами, в белом с разводами жилете, расшитом широкими золотыми галунами, со шпагой на боку и треуголкой под мышкой.
Ни внешность, ни средства Людвига не соответствовали подобным нарядам и парадам, а впоследствии, познав суету сует, он относился к этой мишуре даже с нескрываемым презрением. Гораздо более гармонировало с его физическим и духовным складом простое, обычное одеяние, скромные дешевые развлечения в кругу родных или добрых приятелей, тихая, часто уединенная, трудовая жизнь. Уже в детском возрасте он избегал шумных игр сверстников, их экскурсий по многочисленным фруктовым садам Бонна, не принимал участия в их загородных прогулках, катанье на пароме через Рейн, беготне по крепостным валам и скалистым берегам, предпочитая сидеть целыми часами в одиночестве у окна, подперев кулаками голову, пристально глядя вдаль и углубляясь в свои отроческие грезы. Особенности характера и поведение мальчика, в связи с его необыкновенным музыкальным дарованием, вызывали не раз удивление и любопытные взоры боннцев, возбуждавшие в нем веру в себя и рождавшие зачатки эксцентричности.
Единственным празднеством, доставлявшим мальчику необычайное удовольствие, был день ангела матери, когда Людвиг устраивал ей серенаду при торжественной обстановке; лишь только наступали сумерки, три мальчугана уговаривали мать лечь спать, а сами спешили принести пюпитры придворной капеллы и позвать несколько музыкантов; тем временем отец устанавливал посреди комнаты балдахин, ставил под ним кресло, а над последним помещал портрет Людвига-деда, к памяти которого семья относилась с особенным почтением. Старший из братьев, – наш герой, – обставлял торжество это некоторой таинственностью; он бесшумно вводил сюда своих коллег, и по его указанию они начинали играть серенаду, прикрыв предварительно струны сурдиной. Мария-Магдалина, уже привыкшая к такому сюрпризу, каждый раз выражала удивление, спешила надеть свое лучшее платье и по приглашению Людвига располагалась под балдахином. По окончании серенады накрывался ужин, а затем начинались танцы, причем кавалеры снимали обувь, чтобы не тревожить соседей шумом каблуков. Это была поистине немецкая деликатность, ограничивающая чрезмерное проявление веселья там, где оно может причинить кому-либо неприятность. А соседи были все друзья, знакомые, приятели и коллеги. Bonngasse была населена преимущественно музыкантами и певцами придворной капеллы, значительная часть которых состояла из представителей «избранного народа», давшего миру не одного даровитого музыканта; несмотря на остатки средневековой религиозной нетерпимости в этой стране, архиепископ охотно брал евреев к себе на службу, и многие из них оставались долгие годы лучшими друзьями Людвига. Здесь, в одном доме с Бетховеном, жили сестры Саломон, придворные певицы-еврейки; через улицу жил тоже еврей, Франц Рис, – первая скрипка в оркестре курфюрста, отец Фердинанда и певицы Древер; несколько дальше, где Bonngasse переходит в не менее кривую и узкую Kolngasse, проживал валторнист Зимрок, основатель известной издательской фирмы, снабжавший Людвига всеми музыкальными новинками. Этот круг знакомых значительно расширился, когда юного композитора и виртуоза стали приглашать в местные аристократические дома, к графине Вальпург-фон-Бельдербуш, – невестке умершего министра, к графине Хацфельд, – внучатной племяннице покойного архиепископа Максимилиана-Фридриха; сам граф Хацфельд был ревностный поклонник Моцарта, камерную музыку которого изучил до такого совершенства и исполнял с таким увлечением, что автор не раз называл его своим лучшим интерпретатором; все эти знатные особы создали себе из искусства не только развлечение, но главное и почти ежедневное времяпрепровождение. От полунищих ремесленников-музыкантов юноша все чаще переходил в общество меценатов и дилетантов, все чаще он встречался с советником Альштетеном, – любителем квартетной музыки, с камергером фон-Шалем, – изящным пианистом и скрипачом, с советницей Бельцер, охотно услаждавшей слух своих гостей чудным контральто, с тремя братьями Фациус, – сыновьями русского дипломатического агента, капитаном Дантуаном, сочинявшим никому неизвестные симфонии и оперы, с советником Мастио, мечтавшим создать у себя дома постоянный квинтет и осуществившим эту мечту в лице своей дочери и четырех сыновей. Наконец, сам курфюрст Максимилиан-Франц, восторженный музикоман, довольно часто призывал к себе 15-летнего Людвига, чтобы послушать его выразительную игру и оригинальные импровизации. Среди множества знакомых, юный Людвиг отдавал особое предпочтение семье фон-Брейнинг, где он находил все то, чего был лишен в родительском доме. Надворный советник Эммануил-Иосиф фон-Брейнинг погиб при пожаре дворца в 1777 году, оставив вдову лет тридцати и четырех детей: Христофора (род. в 1771 г.), Элеонору (1772 г.), Стефана-Лоренц-Иосифа (1774) и Лоренца-Ленца (1777). Последний был одним из трех друзей молодого композитора, вписавшего ему в альбом, за несколько месяцев до его смерти, следующие строки Шиллера (из «Дон-Карлоса» IV, 21):
Правда мудрецу нигде не сокровенна,
Чувствительному сердцу открыта красота:
Обе принадлежат друг другу неизменно.
Милый, добрый Брейнинг.
Никогда я не забуду времени, проведенного с тобою как в Бонне, так и здесь. Не лишай же меня своей дружбы и будь всегда уверен в моем постоянстве.
Твой истинный друг Л. в. Бетховен. Вена, 1 октября 1797 года.
Члены этой семьи издавна занимали почетные должности Тевтонского ордена, прадед и дед были некогда его канцлерами; ныне дядя, брат матери, занимал этот пост; семья была состоятельная и принадлежала к местной аристократии, дети воспитывались в рамках строгой нравственности, посвящали много времени литературе и часто развлекались музыкой. Зимой Людвиг проводил в этой семье большую часть дня, а летом его брали с собой в имение дяди, Керпен (между Кельном и Ахеном); мать семьи умела подчинить мальчика своему влиянию, здесь он чувствовал себя легко, свободно, здесь появлялась улыбка на его лице; здесь он проникался верой в добродетели, которые руководили им впоследствии, здесь он научился ценить людей и уважать человеческое достоинство; здесь он встретился с семнадцатилетним Вегелером, впоследствии лучшим своим другом, мужем Элеоноры и профессором боннского университета, основанного Максимилианом-Францем вскоре по приезде в свою резиденцию.
Эрцгерцогу Максимилиану-Францу было 28 лет, когда брат, Иосиф II, вручил ему бразды правления одной из обширнейших и богатейших епархий империи. Это был довольно красивый молодой человек, с большими голубыми глазами, широким лбом, среднего роста и уже с задатками непомерной впоследствии толщины. Богатому и влиятельному прелату современники, конечно, пели хвалебные гимны, превознося достоинства его ума и сердца, но не эти гимны служат историку материалом при оценке личности; разве мало воспевали владетельных тиранов, коронованных палачей и деспотов-кретинов? Нет, Максимилиан оставил о себе в Бонне иные следы: прекрасный ботанический сад, гимназию, читальню; наконец, он основал здесь академию (впоследствии университет), куда пригласил профессором медицины доктора Вегелера, с которым наш композитор сошелся очень близко, и профессором литературы монаха-расстригу Шнейдера, впоследствии сложившего голову на парижскую гильотину. Он прекратил произвол и распущенность чиновников, угнетавших и развращавших народ в период деспотического владычества Максимилиана-Фридриха и его министра, графа Бельдербуша, начавшего с сокращения дворцовых расходов, а окончившего расточительностью, лихоимством и потерей своей должности. Молодой курфюрст был настолько проницателен, что, вопреки слабости подобных властелинов, отвергал льстивые речи приближенных и понимал, что дым каждения может переносить только мраморный нос статуи, но не избежал упреков некоторых современников: «он везде делал промахи», – пишет о нем г-жа Кампан; «Иосиф II открыто смеется над глупостями своего брата, глупость написана на лице его и т. д.», – писал Моцарт своему отцу 16 ноября 1781 года; говорят, он слушал обедню из охотничьей палатки, которую ставили при входе в церковь. Но эти причуды, промахи и недостатки вполне искупаются тем мудрым правлением, которым он облагодетельствовал свою резиденцию.
Максимилиан, подобно старшему сыну Марии-Терезии, Иосифу, получил хорошее музыкальное образование; при постановке опер во дворце нередко Иосиф дирижировал оркестром, в котором Максимилиан исполнял партию альта; также нередко оба брата разыгрывали в четыре руки на клавесине излюбленные ими старинные простенькие французские и итальянские оперы, выше которых их музыкальные потребности не возносились; Баха и Генделя они не знали; маститого Глюка они почитали, но едва понимали его. Однажды автор «Ифигении в Тавриде» застал братьев за исполнением этой оперы.
– Это не игра, а свинство! Можно ли так безобразить мое произведение! – воскликнул старый маэстро, обращаясь к юным артистам.
Бедственное существование и преждевременная смерть Моцарта в значительной степени были следствием неблаговоления Иосифа II; Максимилиан относился к нему лучше и даже заранее обещал взять его к себе капельмейстером, лишь только переедет в Бонн. Какую эпоху создали бы в истории искусства два величайших гения, если бы судьба свела их здесь вместе, яркую восходящую звезду и блестящее светило в апогее своего развития! Максимилиан, видимо, забыл о своем обещании, или же, может быть, Моцарт предпочел жизнь в Вене, в тогдашней столице музыкального мира.
Бонн, как было сказано, тоже пользовался славой значительного музыкального центра, его называли даже «городом муз»; тем не менее ему далеко было, конечно, до Вены и в общем он мало отличался от столиц многих мелких немецких герцогств и княжеств. Некогда значительная римская крепость Бонна, или Castra Bonnensia, часто упоминаемая Тацитом, развилась в красивый, оживленный городок при архиепископах-меценатах; главными украшениями города были: собор в романском стиле, построенный в XI веке, с прекрасными скульптурными украшениями и картинами, фонтан на площади, величавое здание ратуши, колонна Максимилиану-Фридриху, дворец с величественными башнями, одна из которых была снабжена курантами, исполнявшими модную тогда увертюру к опере «Дезертир» Монсиньи; в пять часов утра 17 января 1777 года, при звуках этой музыки, пламя пожара охватило все здание, и, спустя несколько лет, здесь выросла академия (ныне университет) с музеем палеонтологии и с драгоценной библиотекой; другой дворец, Poppelsdorf, также занятый ныне университетом, музеем и одной из лучших в Европе химических лабораторий; фабрика фарфоровых изделий, старое кладбище, богатое красивыми монументами и «святая лестница» в 28 ступеней каррарского мрамора, по которой разрешалось верующим подыматься ползком к портику, якобы изображающему судилище претора в Иерусалиме, куда подымался Христос, чтобы предстать перед Пилатом; множество монастырей и церквей, из коих большинство уже исчезло и в одной из которых на Romerplatz, близ Bonngasse, был крещен Бетховен; в 1800 году молния разрушила ее колокольню, а спустя шесть лет французы разобрали каменные плиты церкви для сооружения крепости Везель (к северу от Кельна). В наши дни Бонн, насчитывающий 45 тысяч человек населения, представляет не менее достопримечательный город, охотно посещаемый многими туристами; в последнее время здесь выстроен новый музей в стиле итальянского Ренессанса, содержащий немало художественных и древних редкостей; на самом берегу Рейна красуется бронзовая статуя Арндта (1769–1860), знаменитого поэта и ученого, деятельности которого Швеция обязана уничтожением крепостного права; анатомический и физиологический институты, сельскохозяйственная академия, церковь на живописном Kreuzberg’e, статуи Бетховена и знаменитого филолога и поэта Карла Зимрока (1802–1876), все это привлекает внимание путешественника, заглянувшего в бывший «город муз». Во времена Бетховена здесь было не менее 10 тысяч человек населения, и состояло оно преимущественно из духовенства и придворных архиепископа; кроме гайдуков и дворцовой стражи, военное сословие не имело здесь своих представителей; весь город, по словам одного современника, питался кухней курфюрста; резиденция курфюрста кельнского была чистенькая, живописная, с более прямыми и широкими улицами, чем в Кельне, славившемся тогда не столько благовонными водами, сколько зловонием. Соседние холмы и горы были почти все увенчаны церквями и монастырями, ярко выступавшими на фоне густых лесов; множество порогов стесняло тогда судоходство по Рейну, и лишь изредка тяжелые барки ползли по тихим волнам реки, влекомые десятками бурлаков. Природа в этой части Рейна богата мягкими, разнообразными очертаниями местности, вполне гармонирующей с приютившими ее памятниками архитектуры древнего и нового стиля, с произведениями искусства, издавна украшавшими жизнь рейнца. Последний от природы горяч, остроумен, разговорчив; он охотно поет свои народные песни, полные глубокого чувства и поэтического содержания; он весел, как француз, беззаботен, как итальянец, обходителен, деликатен, как австриец, вместе с тем он любит вкусно поесть и вдоволь напиться; издревле славится эта страна своими празднествами и пирами не менее, чем живописцами, поэтами, музыкантами, зодчими или букетом виноградного сока.
В одной из кривых, узких, старинных улиц Бонна, на так называемой Bonngasse, во дворе дома № 20 (прежде № 515), находится флигель с крошечным садиком, привлекающий к себе ежегодно сотни паломников-туристов; в верхнем, третьем этаже его, или, вернее, в мансарде расположена комнатка около пяти шагов в длину, с одним окошечком, проделанным в скате крыши. Здесь родился Бетховен. Среди ветхих стен, поддерживаемых по сие время в своем первоначальном виде, помещены лишь три предмета: бюст работы Хагена, факсимиле выписки из церковной книги о крещении 17 декабря 1770 года и подлинное печатное приглашение на похороны 29 марта 1827 г. В трех комнатах 1-го этажа, где жила семья Людвига, и в одной комнатке второго этажа, составлявшей квартиру музыканта Саломона, размещено свыше 400 предметов: портретов, рукописей, бюстов, музыкальных инструментов, печатных нот, мебели и пр. Вот портрет масляными красками, работы Шимона (1819 г.), где, по уверению современников композитора, художник «прекрасно схватил необычайный блеск и выражение глаз его во время работы», томно устремленных вдаль, несколько вправо и вверх; характерны также пучки волос, обрамляющие высокий лоб. Могильным холодом веет от маски, снятой по смерти его; впалые, худые черты лица и длинная линия рта едва напоминают того, кого Шимон изобразил в минуты поэтического экстаза. Здесь же, в стеклянных шкафах, покоятся неизменный спутник композитора и немые участники его бесед: толстая камышовая палка и медные слуховые приборы, из коих некоторые с перевязками для одевания на голову.
Как бы ни спешил посетитель, малознакомый с деталями жизни композитора и со значением каждой выставленной здесь реликвии, но, пробегая комнату с рукописями, он невольно обратит внимание и остановится пред автографом первой части фортепианной сонаты op. 111. Если он недолюбливает последних произведений Бетховена, то, может быть, самодовольно улыбнется и подумает:
– Благозвучие не может отражаться в этих перечеркнутых, перемаранных строках, и едва ли сам автор мог разобраться в них.
