скачать книгу бесплатно
Варавва смотрел испуганно, не понимая того, что говорил Мельхиор, но чувствуя, что грозный голос предвещал что-то ужасное…
– Про какой народ ты говоришь? – спросил он. – Про какой мир?
– Не один мир, а бесконечное множество миров! Там, далеко над нами, – Мельхиор показал на небо, – синева скрывает их от наших глаз, но они существуют! Это не сон и не бред! Огромные сферы, бесконечные системы следуют по указанному пути. Они богаты мелодией, переполнены жизнью, озарены светом, и Человек, Который идет сегодня на смерть, знает все эти тайны!
Испуганный Варавва еле выговорил:
– Ты потерял рассудок!.. Или… тебе тоже было видение?! Странные мысли посещают меня с тех пор, как я увидел лицо Иисуса, а над Ним… Мельхиор, скажи, почему это преступление должно совершиться в Иудее? Может быть, есть надежда на Его спасение?
– Спасение? – переспросил Мельхиор. – Ты хочешь спасти ягненка от волков, лань от тигров, веру – от священников? Ты смел и опрометчив! Назначенное должно исполниться!
Он замолчал. Варавва шел рядом, тоже не говоря ни слова. Зато чернь кричала и бесновалась.
Мельхиор поднял голову, и в его глазах Варавва увидел все тот же странный янтарный блеск.
– Как по-твоему, Иуда Искариот был человек простого нрава?
– Он казался таким, когда я его знал, – рассеянно ответил Варавва, занятый своими мыслями. – Шадин ему очень доверял, Иуда был его библиотекарем… Юноша мечтал о реформах и улучшениях, ненавидел – тиранию и презирал священников. Он посещал синагогу только в угоду отцу и в особенности для сестры, которую очень любил. Все это Иуда рассказал мне сам! И в один прекрасный день он внезапно и тайно покинул город и после того…
– Ты украл у Шадина жемчуг для той, которую любишь, а потом убил клеветника, и за это тебя бросили в темницу и чуть не распяли! – договорил Мельхиор.
Глаза Вараввы засверкали.
– Я умер бы с восторгом, чтобы спасти Приговоренного сегодня!
Строгое выражение лица Мельхиора смягчилось.
– Хотя ты и преступник, но все же есть что-то благородное в твоей натуре, – сказал он. – Надеюсь, тебе это зачтется. А про Иуду я могу тебе кое-что рассказать. Внезапно покинув Иерусалим, он отправился к морю Галилейскому и там присоединился к ученикам Пророка из Назарета. Он странствовал вместе с Ним. Я сам его видел в Капернауме, и он всегда был рядом с Учителем. А здесь, в Иерусалиме, вчера ночью он передал Иисуса в руки стражи, и теперь навечно имя Иуда будет звучать как «предатель».
– А Юдифь про это знает? – тревожась, спросил Варавва.
Холодная улыбка промелькнула на губах Мельхиора.
– Юдифь знает много, но не все! Она не видела брата со вчерашнего заката солнца.
– Он бежал из города?
Мельхиор как-то странно посмотрел на Варавву, потом ответил:
– Да, бежал…
– А остальные Его ученики? Где они?
– Они тоже бежали… Что им оставалось делать? Бросить погибающего – это так по-человечески!
– Все они трусы! – горячо воскликнул Варавва.
– Нет! – поправил его Мельхиор. – Все они люди!
И видя опечаленное лицо своего спутника, добавил:
– Разве ты не знаешь, милейший Варавва, что все люди – трусы? Увлекался ли ты когда-нибудь философией? Если нет, то для чего читать латинские и греческие свитки и углубляться в учение египтян? Нет человека, который был бы героем постоянно, в больших и малых вещах – славные дела совершаются редко, в минуту сильного воодушевления. Вот ты – высокий, широкоплечий, сильный и кажешься храбрецом. И один кокетливый взгляд, чарующая улыбка могут тебя заставить украсть и даже убить! И потому ты – человек и тоже трус! Быть слишком гордым, чтобы воровать, слишком милосердным, чтобы поднять, руку на другого – вот это было бы человеческим подвигом! Но люди – пигмеи. Они трясутся за свою жизнь. А что их жизнь? Ничтожная пылинка в солнечном луче – не больше! И выше этого люди не поднимутся, пока не узнают, как придать ценность своей жизни. Но это откроется немногим!
Варавва удрученно вздохнул.
– Тебе нравится повторять историю моих грехов, – сказал он. – Может быть, ты думаешь, что я не могу слишком часто слушать ее? Ты называешь меня трусом, но я не сержусь на тебя – ты иноземец, а я, несмотря на свободу, все-таки преступник… Кроме того, ты умен и обладаешь непонятной силой… Поэтому я лучше воздержусь от упреков. Но думаю, что еще не слишком поздно сделать свою жизнь осмысленной, и я этого достигну.
– Конечно, – сказал Мельхиор. – Но это такое дело, в котором тебе никто не может ни помочь, ни помешать. Жизнь – талисман, но цель этого волшебного подарка ты должен понять сам!
Движение толпы вдруг застопорилось.
Опять раздались восклицания:
– Он умрет прежде, чем Его успеют распять!
– Он теряет сознание!
– Если Он не может идти сам, обвяжите Его веревками и втащите на Голгофу!
– Пусть Симон и Его несет вместе с крестом!
– Поддержите Его, злодеи, – выделился из этого жестокого хора женский голос. – Или вы хотите, чтобы до цезаря дошло: иудеи – варвары?!
Шум усиливался, возбужденная толпа бурлила, несколько человек упали, и их затоптали. Плакали дети, рыдали женщины – царила паника!
– Вот удобный случай попытаться спасти Его! – прошептал Варавва в сильном волнении и сжал кулаки, готовясь к драке.
Мельхиор удержал его.
– Лучше попробуй сорвать солнце с неба, – сказал он сердито. – Успокойся, опрометчивый дурак! Ты не можешь спасти Того, для Которого смерть – божественное преисполнение жизнью! Попытаемся лучше протолкаться вперед, чтобы узнать причину остановки.
Глава X
С этими словами, крепко держа Варавву за руку, Мельхиор бросился в самую гущу толпы, которая раздвигалась перед ним словно по волшебству. Вскоре они вышли на сравнительно просторное место, откуда можно было наблюдать за происходящим. Остановка была вызвана тем обстоятельством, что внезапная мертвенная бледность Узника, Его плотно смеженные веки и неверный, спотыкающийся шаг навели охрану на мысль, что Он может умереть в дороге и лишить дарового зрелища накаленную до предела толпу. Чтобы этого не случилось, решили поддержать Его тающие силы. Петроний поднес свою фляжку к губам Страдальца. Почувствовав прикосновение металла, Он открыл Свои лучистые глаза и улыбнулся. Очарование и нежность этой улыбки, бесконечное терпение и любовь, которые она выражала, озарили распалившихся, потных людей и подействовали на них как прохлада. Шум и крики прекратились, все невольно потянулись к светлому взгляду.
Приговоренный ими к смерти не стал пить вино. Все той же чудной улыбкой выразив центуриону благодарность, Он продолжал вглядываться в лица тех, ради кого добровольно обрек Себя на страдания. И многие, поймав этот полный неземной любви взгляд, стали сочувствовать Ему. Послышались рыдания.
– Еще пара таких остановок, и казнь, пожалуй, не состоится – народ отменит свой приговор, – недовольно пробурчал кто-то из конвоиров.
– Молчи! – оборвал его Петроний гневно. – Разве ты не видишь, что Он изнемогает от усталости и боли. Пусть отдохнет!
Но Тот, о Ком шла речь, уже пришел в себя. Легкие краски жизни опять покрыли Его лицо.
Одна женщина с ребенком на руках подошла к Иисусу и, не обращая внимания на грозные взгляды стражников, дотронулась до Его одежд. Малыш потянулся было к терновому венцу, но, уколовшись, стал перебирать золотистые волосы Узника. Бесконечная нежность, выразившаяся на лице Божественного Бессмертного, глубоко тронула сердце матери; сжимая дитя в своих объятиях, она громко зарыдала.
Несколько женщин возобновили плач с такой истеричностью, что это вызвало недовольство окружающих мужчин.
– Вот глупые гусыни! Как бы своим плачем они не остановили исполнение закона!
Вдруг тихий, слабый голос прозвучал, как чудесная, грустная песня:
– Дочери Иерусалима! Не плачьте обо Мне, а плачьте о себе и детях ваших! Ибо приходят дни, в которые скажут: «Блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы не питавшие». Тогда горам скажут: «Падите на нас» и холмам: «Покройте нас».
Мелодичный голос задрожал, лучистые глаза Пленного Царя наполнились жалостью, но Он продолжал:
– Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?
Женщины смотрели на Него недоумевая и, хотя не поняли Его слов, успокоились. Последняя фраза Иисуса, казалось, особенно смутила их. Они не могли постичь, что под зеленеющим деревом Он подразумевал весь мир, что Он предвидел только одно горе – от неверия и непослушания людей.
Без веры, без любви этот мир будет похожим на высохшую шелуху и, как звездная пыль в мировом пространстве, улетучится, не исполнив воли своего Создателя. Но большая часть людей не имеет ни времени, ни желания думать об этом. Есть время пить и есть; время, чтобы красть и лгать; время убивать и унижать человеческое достоинство… Но нет времени остановиться и подумать, что, несмотря на то, что мы суетимся на этой планете, она принадлежит не нам, а Богу, и если Он только пожелает, она в мгновение ока исчезнет без следа, а память о ней останется только лишь потому, что на Земле Божественный Христос родился и умер, этим освятив ее.
Никто из народа Израиля в то знаменательное утро не мог понять чуда и таинственности, которые исходили от Божественного Человека, с таким спокойным величием идущего между ними. Они знали только одно:
Узник, обладающий удивительной физической красотой, приговорен к смертной казни за новое учение и богохульство.
Видя, что Иисус способен передвигаться, охрана снова заторопилась в путь. Грубо оттолкнув женщину и ее дитя от Приговоренного, стражники повели Его вперед, к Голгофе. Через несколько минут гора хорошо просматривалась вдали, и, едва завидев цель, к которой так стремилась, толпа подняла оглушительный радостный крик.
Симон Киринеянин был опечален тем, что блаженный путь подходил к концу, ему не хотелось расставаться с состоянием чудесного забытья: не ощущая тяжести взваленной на него ноши, он словно парил в воздухе.
Идущие рядом издевались над силачом, пытаясь рассердить его грубыми шутками, но он не отвечал на оскорбления, боясь, что произнесенные им слова уничтожат то умиленное состояние, в котором он находился, заглушат витающую над ним чудесную музыку.
Когда показалась Голгофа, Симон вдруг почувствовал усталость. Приближалось время, когда он должен сложить со своих плеч эту сладостную ношу – крест Божественного Человека, и снова взвалить на себя тягостное бремя житейских горестей и страданий!
Хорошо бы умереть рядом с Тем, Кто, как солнце, блистающее в вышине, излучал такой яркий внутренний свет. Голгофа представлялась Симону естественным завершением всей его нелегкой жизни. Грубый, темный человек не мог анализировать свои новые чувства и ощущения, но понимал, что какая-то разительная перемена произошла в нем с того момента, как он поднял крест Иисуса Назарянина.
Когда толпа была уже совсем рядом с местом казни, из других городских ворот вылетела группа всадников и, как вихрь, поднялась на Голгофский холм.
Это римская знать, находящаяся в Иерусалиме по своим делам, решила поразвлечься, глядя на казнь презренных иудеев. Верхом на мулах поднялось на Голгофу местное высшее общество. Несколько позже из сада, начинавшегося по другую сторону холма, вышли несколько богато одетых женщин и тоже направились к месту казни, громко и весело переговариваясь между собой.
Одна из них, самая высокая, гибкая, со смелыми телодвижениями, казалась особенно вызывающей. Голова и плечи ее были покрыты огненно-красным плащом.
– Вот она, – шепнул Мельхиор, хватая за руку Варавву. – Этот маковый цветочек и сводит тебя с ума! Вот твоя ценительница краденого жемчуга, невиннейшая и чистейшая дева Иудеи – Юдифь Искариот!
Варавва рванулся туда, где полыхал красный плащ, но цепкая рука не пускала его.
– Клянусь своей душой, я убью тебя! – бешено закричал Варавва.
Но рука Мельхиора, на вид такая изящная, обладала недюжинной силой и не дрогнула, а искрящиеся, холодные глаза смотрели с нескрываемым презрением.
– Ты хочешь убить меня, – сказал он, – и клянешься своей душой? Не клянись душой, приятель, – как это ни странно, но она у тебя есть, и береги ее! Ты думаешь, меня убить так же легко, как фарисея? Ошибаешься! Сталь твоего ножа растает в моем теле, твои руки отнимутся, если ты дерзнешь их на меня поднять. Опомнись и не пренебрегай моим расположением – оно тебе очень пригодится!
Теперь Варавва посмотрел на него с досадой, ледяная тяжесть легла на его сердце: он сам в минутном порыве отдал себя во власть этого незнакомца, который совершенно парализовал его волю.
Он перестал бороться и только бросил тоскующий взгляд в сторону красного пятна, которое все выше поднималось по склону холма.
– Ты не знаешь, – пробормотал он, – как долго я мечтал увидеть ее!
– Мечта твоя сбудется! – уверенно ответил Мельхиор. – Но сделай по крайней мере хотя бы вид, что ты мужчина! Да и не забудь, что ты пришел сюда, чтобы увидеть смерть, и такую, которая выше земной любви!
Варавва горестно вздохнул и опустил голову. Сильные, четкие черты его лица были искажены страстью, но странная власть, которую имел над ним его спутник, была неодолима.
Зорко следивший за Вараввой, Мельхиор позвал:
– Идем! Он уже входит на Голгофу! Ты увидишь, как будет умирать мир и как померкнет солнце! Ты услышишь голос Всевышнего, возмущающегося убийством Божественного в Человеке!
Глава XI
Удрученный и дрожащий, Варавва следовал за своим новым другом.
Внутренний голос убеждал его в неоспоримой правоте слов Мельхиора, но почему этот таинственный иностранец знал так много?
Он поднимался в гору с сердцем грустным, почти отчаявшимся. Он чувствовал, что должно свершиться что-то ужасное и на детей Израиля со страшной силой падет проклятие, которое они на себя навлекли. Даже Сам Бог не может отменить судьбу человека или народа, выбранную ими по своей воле.
Иссохшаяся земля потрескивала под ногами людей, будто горела.
Было почти три часа дня, и солнце беспощадно жгучими лучами опаляло гору, напоминающую огромный муравейник с роящимися пчелами – людьми. Невысокий Голгофский холм, подняться на который в прохладу было так легко, сейчас многим казался труднодоступным.
Наконец преодолев подъем, Мельхиор и Варавва увидели, как несколько женщин сгрудились возле одной из своих подруг, бывшей в обмороке. Подумав, что это Юдифь, Варавва кинулся вперед. Мельхиор его не останавливал.
Но Варавве пришлось разочароваться – там были только бедно одетые, горько плачущие женщины. Лишь одна из них выглядела знатной, и, хотя лицо ее скрывал капюшон, ясно было, что это не Юдифь – плащ на ней был не красный, и вся фигура ее выражала глубокую скорбь, чувство, не знакомое Юдифи.
Потерявшая сознание выглядела беднее всех подруг – на ней было грубое платье из серого полотна. Поражала ее тихая, трогательная красота. Роскошные волосы рассыпались по плечам и густыми золотистыми волнами обрамляли лицо, черты которого были нежны и округлы, как у ребенка. Темные ресницы зеленых глаз отбрасывали тень на бархатистые щеки.
– Что с ней? – участливо спросил Варавва.
Женщины, посмотрев на него, ничего не ответили.
Варавва вернулся к Мельхиору.
– Там – девушка чудной красоты. Она в обмороке. Нельзя ли помочь ей? – сказал он.
– Эта златокудрая красавица – городская блудница, Мария Магдалина.
Варавва вздрогнул, как ужаленный, брови его нахмурились.
– Мария Магдалина, – растерянно бормотал он. – Я много про нее слышал! Сам я не бросил бы в нее камня, но все же… если я сегодня увижу Юдифь…
– Ты не хочешь оскверниться, мой добрый Варавва! – прервал его Мельхиор. – Как я тебя понимаю! Твоя Юдифь невинная голубка, а Мария грешница!.. Так оставь ее там, где она лежит. Только знай, что та, которую ты, убийца, презираешь, раскаялась и прощена Тем, Кто сейчас умрет. Но что тебе до этого! Его распнут, а ты будешь жить… О, чудный мир, творящий правосудие!
Варавву жег стыд.
– Если она раскаялась, то почему бы тебе не подойти к ней?
– Почему? – повторил Мельхиор задумчиво. – Если бы я сказал об этом, ты узнал бы то, чего пока не можешь понять. Могу сказать тебе только одно – среди этих женщин есть та, к которой я не смею подойти. Место, куда ступает ее нога, становится священным…
Варавва окинул женщин беспокойным взглядом, пытаясь понять, о ком говорил Мельхиор, и увидел, что Магдалина очнулась и хотя слабо, но стояла на ногах, поддерживаемая подругами. Варавва снова изумился великолепию ее волос, золотом сверкающих в лучах солнца.
Вдруг раздался душераздирающий вопль. А через мгновение – новый, с такой же страшной, звериной силой.
