Военспец. Чужое лицо

скачать книгу бесплатно

– Ой, спасибо! Только вот меня вы не спросили, согласен ли я?

– Щас пальну! – Главарь поднял пистолет.

Дымка над замком нет, стало быть, не фитильный. А у кремнёвого от момента спуска курка до момента выстрела некоторое время проходит. Правда – мало совсем, полсекунды. Да и стрелок опытным быть должен. Оружие гладкоствольное, на пятнадцать метров в ростовую мишень уже не всякий стрелок попадёт.

Андрей положил саблю поперёк седла, чтобы под рукой была, стянул с плеча лук, вытянул из колчана стрелу и наложил её на тетиву. Всё это он проделал быстро. Конечно, лучник из него невеликий, но ведь и цель в десяти шагах – не птица в небе. Её только татары, стрелявшие сызмальства, сбивали. Ему такая точность не нужна.

Натянув тетиву, Андрей пустил стрелу. По большому пальцу левой руки и запястью сильно ударила тетива – наконечника и кожаной накладки, как у лучников, у него не было.

Стрела угодила в цель. Один из разбойников уронил дубину и, схватившись обеими руками за живот, из которого торчало оперенье, рухнул на землю лицом вниз.

Андрей тут же наложил на тетиву вторую стрелу и пустил следом. Она угодила другому разбойнику в плечо, хотя он целил в грудь. Тот заорал благим матом. Это хорошо. Раненый небоеспособен, а вид крови и его крики внесут в ряды разбойников панику, вселят страх.

Главарь всё-таки выстрелил. Пуля прошла неизвестно куда, не задев Андрея и лошадь.

Пока не рассеялся дым от выстрела, Андрей перекинул через плечо тетиву, схватил в руку саблю и ринулся на разбойников. Однако там оказался только убитый. На пути остальных, в панике убегающих прочь, лишь кусты трещали.

Сгоряча Андрей кинулся за ними.

Увидев и услышав погоню, разбойники бросили раненого и прыснули в разные стороны.

Раненого Андрей добил. Выздоровеет – за прежнее возьмётся, враг хорош, когда он мёртв. Он поворотил лошадь вправо, за убегающим главарём – тот уже оторвался от него метров на двадцать. Сабли или дубины у него нет, пистолет разряжен, и потому большой опасности он собой не представляет. Но главарь – всегда организатор. Эту шайку разгромили – он другую наберёт. Убить главаря – значит шайку головы лишить.

На лошади он догнал главаря быстро, хоть и пришлось между деревьев лавировать. С оттяжкой ударил бегущего саблей по спине. Однако главарь успел пригнуться, и сабля лишь одежду разрезала да на коже царапину оставила.

Главарь взвизгнул, шарахнулся в сторону, за дерево и выхватил откуда-то нож. В рукаве он у него был, что ли?

– Не подходи, собака, зарежу!

– Ты меня застрелить обещал – не получилось. И зарезать не получится, – спокойно сказал Андрей и спешился. Не кружиться же ему на лошади вокруг дерева со стоящим за ним главарём?

В глазах главаря метнулся страх. Он понял, что пощады не будет, что наступают последние секунды его ничтожной жизни. От отчаяния он кинулся на Андрея, выставив вперёд нож. С ножом – да против сабли? Андрей не уворачивался – ударом сабли он отрубил главарю руку, держащую нож. Главарь взвыл и левой рукой схватился за обрубок правой.

– За что?

– Разве сам не знаешь? Разбойников без суда положено вешать. А ты есть гниль и падаль, от тебя смердит.

Снизу вверх Андрей рубанул главаря саблей по шее. Фонтаном ударила кровь, разбойник захрипел и упал.

Остался ещё один беглец, но искать его в лесу желания не было. Его задача – обоз охранять, а не бороться со всеми разбойниками в округе.

Андрей взял лошадь под уздцы и повёл назад по своему следу, внимательно глядя под ноги – где-то разбойник должен был обронить или выбросить пистолет.

Он нашёл его недалеко от добитого им раненого, подобрал. Пистолет не новый, ржавая сыпь по стволу сверху пошла, но её оттереть можно.

Сунув пистолет за пазуху, Андрей вышел к обозу.

Один из возничих стоял возле убитого.

– Стрела-то насквозь прошла!

– Что хотел, то и получил. Наум, там впереди тати дерево свалили. Оттащить его надо, а то не проедем.

– Уже. Догнал?

– Один ушёл. Искать не стал, моё дело – обоз.

– А я уж в тебе усомнился было, прости. В первый раз вижу, чтобы так лихо!

– Так разбойники. Выучки нет, только что вид страшный.

Андрей поднял с земли дубину.

– Такой и быку башку разбить можно, не только человеку, – покосился на дубину Наум. – Страшно!

– На то и расчёт был – на испуг. Но теперь всё уже позади.

– Ну и славно. Едем! – Купец был рад исходу, повеселел.

Через час они выбрались на проезжий шлях. Он был оживлён: впереди виднелся обоз и далеко позади – тоже. Тут должно быть спокойнее.

Вечером остановились на постоялом дворе. Купец расщедрился, угостил всех обильным ужином, да с пивом. А когда возничие ушли, повинился перед Андреем:

– Прощения у тебя прошу. Сначала я тебя за лентяя принял – это когда ты отказался помочь подводы через реку переправить. А уж когда тати появились, я и вовсе подумал – пособник ты их, в засаду привёл.

– Прощаю, – усмехнулся Андрей, – Господь прощал и нам велел. Только как же я вас в засаду привести мог, если вы дорогу выбирали сами? Я лишь за обозом ехал.

– Дурная голова, не подумал. Ты для меня человек неизвестный, тёмный, и что у тебя на душе – кто знает? Люди сейчас озверели – ни совести, ни чести. Зато теперь я в тебе уверен. Воин ты настоящий, семерых убил.

– Шестерых, один ушёл.

– Сам где-нибудь сдохнет. Стало быть, не подвели меня глаза, не ошибся я в тебе. А давай за знакомство винца?

– Если только немного.

– Эй, половой! Вина нам фряжского!

Фряжское вино – это дорого. Таким вином угощали в случае серьёзных заслуг. Дворяне не в счёт, у богатых свои причуды. А на Руси винцо пили яблочное или смородиновое. А ежели напиться желали, пили олуй, пиво крепкое, вымороженное – обычно такое делали зимой. Или перевар – вроде самогона. Пойло крепкое, с ядрёным сивушным духом и тяжёлым похмельем наутро.

Они опустошили небольшой кувшин. Купец опьянел, рвался ещё кувшин взять, но Андрей увёл его в комнату. Это сейчас он герой, а завтра болеть будет. Был бы дома, под приглядом жены – другое дело. А в пути ум трезвый нужен, и здоровье тоже – всяко случиться может.

Чем ближе они подъезжали к Москве, тем тревожнее были слухи. В трапезных при постоялых дворах купцы о «царевиче Дмитрии» толковали да о войске, которое с ним идёт. Были забыты всегдашние разговоры о ценах на товары и об опасных местах, где лютуют разбойники. Война – и для торгового гостя, и для простого люда – всегда плохо. Торговли нет, выручки – тоже. А для аборигенов война – это ещё и лишения, а то и угроза самой жизни или плена. Народ пребывал в тревоге.

Ещё в последние годы правления Бориса Годунова в Литве объявился человек, который называл себя сыном Ивана Грозного, царевичем Дмитрием. Он был образован, знал светский этикет и даже некоторые секреты московского двора. В доказательство родства с царём показывал большой нательный золотой крест искусной работы.

На самом деле это был Юрий Отрепьев, отпрыск галицкого сына боярского Богдана Отрепьева, убитого литвином в Москве, в Немецкой слободе. Юрий был ростом ниже среднего, хорошо сложён, лицо круглое, неприятное. Волосы рыжеватые, глаза голубые. Юрий ушёл в монастырь, сменил имя на Григорий, но нигде не ужился, и из Чудова монастыря сбежал в Польшу, где познакомился в Самборе с сендомирским воеводой Юрием Мнишеком.

Слухи о якобы царевиче Дмитрии дошли до ушей короля Речи Посполитой и до монахов ордена иезуитов – Отрепьев был выгоден всем. Речь Посполитая была в мире с Москвой и сама воевать не хотела. А тут – удобный случай, чужими руками можно было жар загрести. Иезуиты надеялись, что с приходом на престол московский Лжедмитрий поспособствует обращению Руси в католичество. Сам же воевода Мнишек мечтал выдать за него свою дочь Марину. Чем чёрт не шутит, вдруг станет царицей Московскою?

А Отрепьев не скупился на обещания. Королю он обещал отдать Речи Посполитой Псков и Новгород, иезуитам – всяческое содействие и открытие католических храмов, а Мнишеку – после своего воцарения выплатить миллион злотых. Все три стороны были заинтересованы поддержать Отрепьева. В Польше Мнишеком были собраны наёмники – 1600 человек, к ним присоединились 2000 козаков, и вся эта конная рать двинулась на Русь.

Состояние русской армии было плачевным. Только что войска потерпели поражение от турок на Кавказе. Стрельцам в гарнизонах городов давно не платили жалованье, они обносились и зачастую вели полуголодную жизнь. А тут приходит самозванец, обещающий всем сытую и спокойную жизнь. Как не поверить сладким посулам? А козаки и сами не прочь были пограбить, побесчинствовать.

В Новгороде-Северском стояла двадцатипятитысячная армия, когда осенью 1604 года к городу подошло войско Лжедмитрия. Правительственные войска могли их легко разбить, но воеводы медлили. А в декабре 1604 года польские гусары их атаковали и захватили знамя. В лагере возникла суматоха, князь Мстислав получил два ранения в голову и упал с лошади, благо в сумятице не затоптали. Наёмники стали требовать у самозванца денег, которых у него не оказалось, и поляки, грабя окрестности, вернулись в Польшу. Вместе с ними вернулся покровитель Лжедмитрия, Юрий Мнишек.

Однако самозванцу удалось собрать войско из козаков и местных жителей. В битве под селом Добрыничи оно было разбито, и Лжедмитрий укрылся в Польше. Все, кого схватили правительственные войска, были казнены через повешенье, как изменники.

Две недели войска безрезультатно осаждали деревянную крепость, которую обороняли всего 400 стрельцов, но взять её им не удалось, и они отступили. Дворяне, уберегая свои дружины от разложения, уводили их в поместья.

Весной 1605 года армия практически утратила боеспособность.

В это время, 13 апреля 1605 года, скончался Борис Годунов. Через три дня после его смерти Москва, Великий Новгород, Казань, Астрахань, Поморье и Сибирь присягнули сыну Бориса, шестнадцатилетнему Фёдору. Но он был внуком Малюты Скуратова, и это его погубило. В памяти народной ещё сохранилась ненависть к его деду, пролившему немало крови.

В лагере под Кромами заговорщики во главе с Петром Баскаковым, некоторыми боярами и чернью, подняли бунт, выкрикивая Дмитрия на царство. Верные государю войска ушли из лагеря и за три дня пешком добрались до Москвы. А 1 июня в Москву, сопровождаемые козачьими отрядами, вошли дворяне Гаврила Пушкин и Наум Плещеев. С Лобного места они огласили грамоту «истинного царя», обещавшего всем милость, а кто воевал против него – прощение.

Народ слушал, раскрыв от удивления рты, а к вечеру началось восстание против царя Фёдора Борисовича. Из тюрем выпустили заключённых. В городе воцарился хаос, начались грабежи, убийства, поджоги, погромы винных лавок. На Красной площади начала собираться толпа. Подстрекаемый боярами-изменниками, народ захватил Кремль. Простолюдины кинулись искать по дворцу ценности и уносили всё, что могли. Стража разбежалась. Бояре-изменники схватили царя Фёдора и его мать и заперли их в темнице.

События нарастали как снежный ком. Боярство разделилось. Одни ждали прихода самозванца, часть затаилась, выжидая, и только небольшая группка дворян пыталась организоваться для отпора. Василий Шуйский из ставки изменника в Серпухове слал во все города грамоты о предстоящем восшествии самозванца на престол. Бояре устроили в честь «царевича Дмитрия» пир. А напившись, выволокли из усыпальницы царей – Архангельского собора – гроб с телом Бориса Годунова и выставили останки на поругание. «И каменья в него метали, и начали ногами пхать тело его поверженное и на земле лежащее», – говорит летопись.

Прознав о том, 8 июня самозванец прислал в столицу предписание: уничтожить царскую семью – Фёдора Борисовича и его мать. Приказ сей привёз князь Василий Голицын. Он же привёл убийц к Фёдору и его матери. Фёдор сопротивлялся, как мог, но что мог сделать один подросток против нескольких вооружённых людей? Обоих – и Фёдора и его мать – удушили верёвками.

После расправы князь Голицын вышел к народу и объявил, что царская семья покончила с собой, приняв яд.

Гробы с телами убитых выставили рядом с дворцом на всеобщее обозрение, и тысячи москвичей увидели на шее убиенных следы удавок.

Дочери Бориса, Ксении, жизнь сохранили, но участь её была незавидной. В дальнейшем самозванец надругался над ней и держал при себе в царских покоях как наложницу. Потом, по настоянию Марины Мнишек, под именем Ольги она была сослана в Белозерский монастырь.

Князь Голицын, действуя по воле самозванца, лишил патриарха Иова сана и заточил его в Успенский монастырь в Старице.

На Москву надвигались грозные события, а москвичи радовались смене власти, надеясь на лучшую жизнь. Как они заблуждались! Отребье, выпущенное из тюрем, не боялось грабить, убивать и насиловать даже среди белого дня.

Под колокольный звон всех соборов московских 20 июня 1605 года Лжедмитрий торжественно вступил в Первопрестольную, сопровождаемый многими боярами и людьми знатными. Народ на улицах ликовал. Радостные крики и здравицы звучали громогласно в честь «царевича». Кремлёвскую стражу сразу разогнали, да и кого ей было охранять? Дворец разграблен, царская семья убита.

Самозванец занял престол в Тронном зале, вокруг толпились, выражая верноподданнические чувства, бояре. А под стенами дворца и на всех въездах в Кремль стояли поляки.

На следующий же день самозванец созвал Собор, на котором принудил архиепископов избрать патриархом архиепископа Рязанского Игнатия, киприота по рождению.

К чести Церкви, тела Бориса Годунова, его жены и сына Фёдора были монахами перевезены в церковную столицу – Троице-Сергиеву лавру, где и преданы земле рядом с храмом.

После прихода к власти самозванца у бояр сразу возник вопрос: как так? Царевич ещё в детском возрасте был убит в Угличе. Дело расследовал князь Василий Иванович Шуйский, да не один, а во главе служилых людей Пыточного приказа. Злодейства выявлено не было. Царевич страдал «падучей» – так называлась тогда эпилепсия. Во время игры во дворе с мальчишками в ножички он якобы упал и нанёс себе смертельное ранение в шею. Так это было на самом деле или расследование было сфальсифицировано в угоду государю, теперь одному Богу известно. Но для Шуйского дело оборачивалось плохо. По его докладу царевич убит в детстве, а теперь, оказывается, – вот он, живой? Тем более что Лжедмитрия вроде бы признала мать, привезённая из Углича. Нагая «сына» узнала, обняла и всплакнула. Куда ей было деваться, коли бояре «посоветовали»?

Бояре обвинили Шуйского в измене. Приговор был короток – смертная казнь. Василий Иванович взошёл на эшафот, и палач разодрал на нём рубаху. Шуйский уже прощался с жизнью, как подскакал гонец, привёзший помилование от самозванца. Опоздай он на пару минут, и история сложилась бы по-иному.

Меж тем 21 июля 1605 года Лжедмитрия короновали. Боярскую Думу по западному образцу преобразовали в Сенат. Однако самозванец с боярами не считался, их мнение не учитывал.

Зато поляки вели себя в городе разнузданно. Польские гусары по поводу и без оного затевали драки, задирая москвичей, и без раздумий пускали в ход оружие. Среди черни и бояр зрело недовольство – не такого царя они хотели.

Вот в это лихое, смутное время обоз купца Наума въезжал в Москву. Для купца это был родной город, здесь он жил и торговал. Но его поход в Крым длился слишком долго, и за время его отсутствия Первопрестольная изменилась до неузнаваемости. Нет, улицы, дома, река – всё осталось на своём месте. Изменились порядки. Уже на въезде, на заставе, его остановили поляки. Солдаты Речи Посполитой занимали теперь наиболее важные, стратегические места в городе: в Кремле, вокруг него и на всех въездах в город. Они досматривали выборочно и обирали беззастенчиво. Вот и сейчас обоз Наума остановили. Двое солдат с презрительной ухмылкой на лице завернули рогожи, укрывающие груз, молча забрали по тюку дорогой ткани и махнули рукой – проезжай.

Купец возмутился:

– Да что же это делается? Грабёж среди бела дня! Я ведь не иноземец, чтобы пошлину платить. Тоже мне, мытари нашлись!

Андрей делал купцу знаки, чтобы тот замолчал и, пытаясь как можно скорее покинуть место конфликта, сказал ездовому на первой подводе:

– Трогай от греха подальше.

Обоз тронулся, но возмущение купца не осталось незамеченным. Один из поляков подошёл к Науму и ударил его в ухо. От удара и неожиданности купец упал, а солдат принялся остервенело пинать его ногами. Остальные наёмники смотрели за происходящим с интересом, подбадривая товарища криками.

Слегка устав, поляк плюнул на униженного и избитого купца.

– Проваливай, пся крев!

Наум с трудом поднялся, поднял сбитую шапку и поплёлся за миновавшим уже заставу обозом. Такого прилюдного унижения и наглого отъёма товара он раньше не испытывал.

– Наум, поляки хуже смердящих псов! Зачем ты с ними связался? – спросил Андрей.

– В каком Уложении сказано, что можно купца бить и товар у него отнимать? Я на своей земле, это они пришлые. Я мытарям плачу, законы соблюдаю.

– Скажи спасибо, что вообще живым ушёл. Запросто могли порубить или вовсе товар весь, без остатка забрать.

– Без вины?

– Ох, Наум! Они чужаки, и мы для них – никто, мусор, пыль на сапогах. И привёл их сюда изменник, которому Русь не дорога.

– А ты откуда знаешь? Ты ведь тоже в городе давно не был – как и я.

Один глаз купца заплыл от удара, кафтан был в пыли.

– Видение мне ночью было, Богородица во сне явилась. Не настоящий это царевич Дмитрий. И править, а вернее сказать – терзать страну он будет одиннадцать месяцев.

– Вещий ли сон?

– Да откуда мне знать? Поживём – увидим. А ты впредь осторожнее будь, ежели головы лишиться не хочешь.

– Вот времена настали! В своём городе купца унижают!

Купец едва не заплакал от обиды и унижения. Андрей и сам был возмущён наглым поведением поляков – хозяйничают, как в захваченной стране. Впрочем, поляки всегда и везде отличались заносчивым поведением, гордыней немереной по поводу и без, а также скандалами и драками. Он бы кинулся купцу на помощь, но поляков на заставе два десятка, и одному ему было бы не справиться, только погиб бы не за понюшку табаку. А они, видно, только того и ждали. Но выдержки Андрею было не занимать. Спесивы поляки, да недолго им остаётся выкобениваться. Во время бунта, когда Лжедмитрия убьют, озлобленное население сразу возьмётся за поляков. Из города живыми вырвутся единицы, остальных забьют. Правда, наёмники дорого будут отдавать свои жизни. На четыреста убитых поляков придётся три сотни погибших москвичей и семь сотен раненых.