скачать книгу бесплатно
Не понимаю, откуда взялся вопрос.
– Потому что были спички, когда они шли на маневры…
Отголосок уже стершегося из памяти рассказа отца о том, что какие-то сорта спичек лучше, – что-то, услышанное много лет назад: когда его отец был еще холостым и служил в армии, в суп попала сера, и солдаты отравились.
Я не понял. Стефан говорит сонным голосом, что-то невразумительно бормочет – уснул.
Как горячо я в детстве желал увидеть своего ангела-хранителя! Я притворялся спящим, а потом внезапно открывал глаза. Неудивительно, что он прятался. Вот и в Саксонском саду так же: думаешь, что поблизости нет охранника, а только выбежишь за мячом на газон, он тут как тут и уже издалека грозит пальцем. Мне было неприятно – моего ангела-хранителя зовут тоже как бы охранником.
* * *
Пятый день
Дудук хвалит Стефана: трудолюбивый парень. Когда я был в мастерской, он пилил доску. Я не мог спокойно смотреть: доска ездит во все стороны, тупая пила прыгает по доске – так он может легко поранить пальцы. Но я ничего не говорю. Бессмысленно предупреждать, чтобы он был осторожнее. И без того:
– Не выходи босиком во двор. Не пей сырой воды. Тебе не холодно, живот не болит?
Вот это-то и делает наших детей эгоистами, развращает их и оглупляет.
Из мастерской он вернулся в шесть часов.
Не хочет ехать в воскресенье в Тарпополь.
– Зачем? Неделя прошла, и снова ехать? Пан Валентий тоже с нами поедет? Мы там долго будем?
Не хотел писать брату письмо.
– Я же с ним увижусь.
– А вдруг не застанешь его дома?
– Ну ладно, чего уж там, напишу…
– С чего начнешь письмо?
– Во славу Господа нашего, Иисуса Христа…
– А дальше?
– Откуда мне знать.
– Напишешь ему, что приболел?
– Нет!
Я еле удержался от иронического вопроса: «Как насчет пирожков с повидлом и зельца?»
Письмо короткое: «Я работаю в столярной мастерской, работа мне нравится, пан доктор учит меня читать и считать, можешь быть за меня спокойным».
– Как подпишешься?
– Стефан Загродник.
– А может, напишешь: «Сердечно тебя целую»?
– Не-е, не надо.
– Почему?
Шепотом:
– Мне стыдно.
Я предлагаю:
– Ты сам перепишешь начисто, или я тебе напишу на листочке, а ты уже с моего листка перепишешь?
Даю ему писчую бумагу и конверт. Два раза он пытался – не вышло. Сколько бумаги испортил. Ладно уж, завтра с моего листка перепишет.
Арифметические примеры мы с ним решали полтора часа без перерыва.
– Хватит уже?
– Нет, до конца страницы.
Кто знает, может, задачник – самый лучший сборник упражнений для чтения. Задачи, загадки, шарады, шуточные вопросы – ребенок не только должен, он сам хочет их понять. А впрочем, не знаю: может быть, раздвоение внимания нежелательно. Достаточно того, что на сегодняшнем уроке задачки вытеснили и заменили чтение.
– Сколько вы папирос курите, наверное, штук пятьдесят?
– Нет, двадцать.
– Курить вредно; один мальчик подул на бумагу, так бумага вся стала желтая. Когда в папиросе есть вата, она дым задерживает.
– А ты уже когда-нибудь курил?
– А почему бы и нет?
– В приюте?
– Не-е-е, когда с братом жил.
– А откуда брал?
– Ну, когда лежали на столе или на шкафу… А у вас от них кружится голова?
– Конечно, немножко кружится.
– А у меня сильно кружилась… я не хочу привыкать к курению.
Пауза.
– Правда, что, когда будет тепло, будем на лошадях ездить? (Для него это важно – помнит обещание.)
– Лучше, если бы мы не ездили, а оставались на месте.
– Нет, я подумал – в Тарнополь.
– Лошади боятся автомобилей.
– Ну так что, если даже лошадь немного и понесет…
– А если в сторону отскочит?
Я рассказываю, как под Ломжей лошадь чуть было не свалилась с высокой горы.
Стефан ложится в постель. Я завожу часы.
– Правда, есть часы, которые заводятся «в обе стороны»?
Я ему показываю, что и мои часы заводятся «в обе стороны».
Принимаюсь писать – приводить в порядок записи.
– Пан доктор, я вставил новое перо, а то прежнее царапало бумагу.
– Быстро же оно испортилось… ты чиркал им по столу, а от дерева кончик тупится.
Только сейчас, мимоходом, я обратил его внимание на то, что он что-то неправильно делал; я многократно убеждался, что сделанные так замечания куда действеннее.
Тишина…
– Почему вы, пан доктор, столько листков порвали?
Объясняю, что такое запись, сделанная наспех, а что – обработка записей.
– Например, я записал что-то о больном: кашель, температура. А потом, когда у меня есть время, я переписываю все как следует.
– Моя мама кашляла, харкала кровью – был цирюльник, сказал, что тут ничего уже не поделаешь. А потом мама ходили в больницу, пока не померла.
(Вздох, потом зевок. Вздох тут подражание; так принято – вздыхать, вспоминая умерших.)
* * *
Шестой день
Наспех выпил чай и помчался в мастерскую. Мелькнул на миг за обедом – вернулся в шесть.
Я начал очень интересный эксперимент: смотрю на часы, как долго он читает конкретный рассказ, и отмечаю, сколько сделал ошибок; я поправляю его не во время чтения, а только после того, как он закончит. Он читает два раза: первый раз – 4 минуты 35 пять секунд и восемь ошибок, второй раз – 3 минуты 50 секунд и только шесть ошибок.
Скандал из-за лошади. Мы играем в шашки. В приюте были мальчики, которые хорошо играли, с ним они не хотели играть. «Кому охота со мной играть, коли я не умею». Однако он набрался от них манер хорошего игрока, а именно: перед тем как переставить шашку, перебирает в воздухе пальцами, чтобы, как ястреб, ринуться на шашку противника; то он причмокивает, то небрежно толкает шашку ногтем, с презрительным выражением лица и пренебрежительно надув губы. Эти манеры противно видеть даже у хорошего игрока, а уж тем более у игрока плохого, которому я иногда предлагаю ничью, чтобы подбодрить.
Играем, значит. И вдруг:
– Пожалуйста, поезжайте завтра поездом, а мы с паном Валентием поедем на лошади.
– Глупыш, ты что же, решил, что лошади для катанья? А впрочем, попроси полковника.
– А даст?
– Фигу даст.
– Ну, ваш ход.
Голос у него раздраженный. Начинает играть нечестно, решив выиграть любой ценой – отомстить.
– Э-э, куда поставили… Ну, скорее… Ишь, какой вы умный.
Я делаю вид, что не замечаю, но играю внимательно, чтобы все-таки выиграть – наказать его.
– Вот увидите, что проиграете.
– Это ты проиграешь, потому что играешь нечестно, – говорю я спокойно, но твердо.
Если свою волю подчинить воле ребенка, в отношения вкрадется презрение. Надо отстаивать свой авторитет фактами, без нотаций.
Фигур осталось немного. Я наношу ему болезненный удар: он теряет дамку.
– Не умею я играть дамками, – говорит он, смирившись.
– Ты и простыми шашками пока не научился хорошо играть, но научишься.
Когда я мыл руки, он поливал мне из кружки, подал полотенце, сказал, чтобы я пил чай, а то остынет. Не произнеся ни единого слова, я высказал свою обиду, а он очень тактично и тонко попросил прощения за то, что чувствовал ко мне.
В этой ссоре из-за лошади, кроме гнева, было и пренебрежение. Откуда оно взялось, где его источник? Может быть, в моем: что ты хочешь – считать, читать, писать? Может, это его раздражает. Дети любят некоторую обязаловку: это им облегчает борьбу с внутренним сопротивлением, экономит умственное усилие выбора. Решение – это изнурительный труд добровольных жертв при повышенной ответственности за результат. Приказ обязывает только внешне, свободный выбор – внутренне. Если ты оставляешь ребенку решающий голос, ты или глуп, потому сам не знаешь, что делать, или ленив и не хочешь ничего делать.
Откуда это пока еще легкое облачко пренебрежения? Ему я даю бублики, сам ем черный хлеб. Уже два раза он уговаривал меня взять бублик, но себе взял получше, пропеченные: никто его не учил лицемерию этих светских малюсеньких жертв, которые должны показывать готовность к существенным, большим жертвам.
Эта мелочь, этот пустяк, который я назвал скандалом из-за лошади, доказывает, что время его раскрепощения прошло, он осмелел, теперь я могу потихоньку начать его воспитывать. Собираю материал для этой беседы…
Вечером я осматриваю его грязную рубашку, и, понятное дело, – вошь.
– Что там такое? (В голосе беспокойство.)
– Вошка.
– Это потому, что в приюте простыни не меняли. Одеяла такие грязные.
– Ничего, наверное, их больше не будет. А почему не меняли простыни?
