скачать книгу бесплатно
– Куда ты ее дел? А здесь-то рухляди! И охота тебе барахло беречь?
– Вам стало легче? – спросил Поляков вместо ответа. – Вот и хорошо.
– Винцо у тебя, Миша, классное. Сразу полегчало. Сыпани-ка еще стакашку. Да ладно, не суетись, я сам.
Хамзин прошел к буфету и взял в руки бутылку. Повертел, удивленно вскинул брови.
– Откуда такое? Сколько лет пью портвейн, а ни разу не видел, чтобы он через «а» писался. Почему «партвейн»?
– Не знаю. Опечатка, наверное.
– Ничего себе, опечаточка, хоть в музей ставь… И вкус странный… На кого работаешь, Мишка? – спросил он заговорщическим шепотом. – Возьми в долю, – и довольно расхохотался.
– На науку работаю, – улыбнулся Поляков. – Научных работников обогреваю.
– Ох, и врешь ты, Мишка, ох, и заливаешь! И где это ты целыми днями пропадаешь? Как ни придешь, а тебя дома нет.
– Следите за мной?
– А что! И слежу. Я тебя люблю, вот и хочу знать, кто ты такой.
Поляков начал нервничать, хмурясь и топорща светлые усы, но вслух раздражения не выказывал, терпеливо ожидая, когда инженер оставит его в покое.
А Хамзин почувствовал себя уверенным и непогрешимым. Ни дома, ни на работе он не мог позволить себе такой свободы. Дома была жена, пресекающая любые попытки самоутверждения, и теща, разящая наповал презрительной репликой. А Поляков, как всегда, не отвечал на грубость грубостью, не вступал в словесные перепалки и неизменно называл его на «вы», что очень льстило Хамзину, привыкшему слышать панибратское «Ванька» даже от подчиненных. Вино ударило в голову, было легко и свободно. Хотелось петь или хотя бы смеяться. Он удобно развалился в кресле-качалке, покачивался, болтал ногами, и та самая радость, что сродни детскому крику «ага, вот ты где!», не покидала его.
– Вертишь хвостом! – грозил он пальцем. – Хитрущий же ты! Раз в неделю уголек покидаешь и свободен. И живешь, как король, и никому не подчиняешься. Сам себе хозяин.
– Я вам подчиняюсь, – сказал Поляков.
– Не юли! – захохотал Хамзин. – Ты мне на работе подчиняешься. А здесь кому? А ну-ка, отвечай!
– Никому… Хотите еще вина?
– Па-а-ртвейна? – спросил Хамзин. – А воточка у тебя есть?
– Есть. Только немного.
– А ну-ка, покажи, – потребовал Хамзин.
Поляков раскрыл дверцу буфета и вынул початую бутылку. Хамзин взял ее в руки, повертел так и этак, похмыкал, понюхал и недоверчиво сделал маленький глоток.
– Ну, даешь! – сказал он, вытирая рот рукавом. – Ну, Мишка, ну, фокусник! И где ты такие диковины берешь? Ведь черным по белому написано – вотка. Это на каком языке?
– На русском, – сказал Поляков. – Только принцип орфографии другой. Называется фонетический. Произношение не меняется, а для обучения удобнее. Это экспериментальная орфография.
– Опять ты выкручиваешься! – закричал Хамзин. – Эксперименты в умных журналах печатают, а не на водочных этикетках! Дуришь меня, как мальчика! Не позволю!
– Па-а-зволите, – жестко сказал Поляков. – Куда вы денетесь? И не пора ли домой?
– Ты как со мной разговариваешь? – возмутился Хамзин. – Щенок!
– Не кричите на меня. Надоело. Завтра на работе будете кричать. Там вы начальник, а здесь – гость. Не забывайтесь.
– Это уж мне решать, – гневно возразил инженер и допил бутылку. – Домой не поеду. Буду ночевать у тебя. Стели-ка постель.
– Хорошо, – сказал Поляков и ушел в другую комнату. Настроение у Хамзина опять испортилось. Детская радость, наполнявшая его только что, быстро выветрилась, и осталось пьяное раздражение и сонливость.
– Я постелил вам, – сказал Поляков. – Ложитесь и спите. Утром разбужу.
Хамзину стало тоскливо и душно. С ним не считались, его не жалели, он всех раздражал, и даже кочегар Поляков повысил голос и распоряжался им, как хотел.
– Не пойду, – упрямо произнес он. – Буду спать здесь. Сидя. Мне так нравится. Ты меня не уважаешь.
– Не уважаю, – подтвердил Поляков.
– А почему? – вскинулся Хамзин.
– А не за что. Вы не умеете уважать других, почему же я должен уважать вас? Хочется спать – спите здесь. Я пошел. Спокойной ночи.
– Куда?! – закричал Хамзин. Он испугался, что сейчас останется один, и горечь, с новой силой разливаясь в теле, подступит к горлу. Чужая квартира была слишком чужой без хозяина.
– В другую комнату, – усмехнулся Поляков. – Спать.
– Ты меня покидаешь, – обреченно сказал Хамзин. – И ты меня покидаешь. Бросаешь на произвол. Как и все.
Ему хотелось плакать, и он заплакал, по своему обыкновению уронив тяжелую голову в крупные ладони.
Поляков постоял молча и закрыл за собой дверь.
– Не смей закрывать двери, – сказала Хамзин сквозь слезы. – Мне страшно.
Дверь открылась, но никто не вышел. Было слышно, как Поляков ходит там, в темноте, потом заскрипели пружины, и пришла тишина. Если бы в этой квартире была топка, то Хамзин непременно бы пошел к ней и попытался кинуться в ее огнедышащее жерло, чтобы испепелить опостылевшее тело и превратить в невесомый дым боль одиночества. Но топки не было, а втискиваться в духовку газовой плиты казалось глупым, поэтому Хамзин встал и, покачиваясь, пошел к окну. Надо было сделать хоть что-то, разрядиться, выплеснуться. Окно выходило в черный двор, только узкий квадрат неба высвечивался редкими звездами, и Хамзин легко представил себе, как он падает с высоты, медленно переворачиваясь в холодном воздухе, пока последняя секунда полета не соединит его с землей. Стало противно и жутко. Тогда он с размаху ударил кулаком о стену, чтобы ощутить физическую боль и вытравить боль душевную. Фотография, висевшая рядом, соскочила с гвоздика и упала на пол. Боль была тупая и слабая. Он снова занес кулак и снова ударил о дубовый угол буфета. Появилась кровь, немного отрезвившая его.
– Мишка! – заревел он. – Где ты?
– Я здесь, – услышал он незнакомый странный голос за спиной.
Он обернулся и увидел большеголовую собаку палевой масти. Короткий хвост, сильные искривленные ноги, умный взгляд карих глаз.
– Ну, что ты расшумелся, Ваня? – спокойно спросила собака.
– Во напился! – изумился Хамзин.
– Я?! – возмутился пес. – И в рот этой пакости не беру…
Миров слишком много. Не знаю, удастся ли узнать даже приблизительное их число. Они существуют одновременно в разных плоскостях многомерного пространства, и все они – разветвления одного, первоначального. Вселенная подобна живой клетке, которая делится на две части, абсолютно идентичные, но продолжающие развиваться независимо друг от друга. В этом непрерывном делении – залог бессмертия Вселенной. Она спасает себя от гибели, как инфузория. Делится на две части, каждая из них еще на две и еще, до бесконечности. И если погибнут тысячи, то какая-нибудь непременно выживет и снова разделится, и снова… Я видел мертвые миры. Вселенские катастрофы, о которых люди даже не догадываются, уничтожают их, как огонь бумагу, деформируют время, свертывают пространство, но живы другие миры, живы. Чем дальше точка отсчета от разделения миров, тем больше не похожи они друг на друга. Вселенная, как и все сущее в ней, подчиняется законам эволюции. Мы научились преодолевать параллельные пространства, и ты проходишь сквозь границы между ними, как соломинка через мыльный пузырь. Они соприкасаются друг с другом, взаимодействуют, и тогда появляются так называемые летающие тарелки – стык миров, проекция многомерного пространства в наше, трехмерное.
Многие разумные существа предчувствуют начало деления своего мира. Это легко доказать всем им на примере последнего разделения их Вселенной. Оно произошло в 1914 году, в августе месяце. С тех пор миры-близнецы развиваются самостоятельно, но, разумеется, пока еще очень схоже. Причины вырастают в следствия, случайности возводятся в ранг необходимости, появляются новые пути, потом очередное деление… Ряд случайностей, накопившихся за десятилетия, привел к некоторым различиям между ними. И вот теперь я мотаюсь из двери в дверь по этим двум мирам и пытаюсь соединить людей, разобщенных случайностью. Я – спасатель, в этом моя основная цель и в родном мире, и всюду. Человек-хранитель и собака-спасатель. Две ипостаси единого разума моего далекого мира, дверь в который потеряна.
Вспомните начало века, говорю я, декаданс, брожение умов, сдвиг и деформация старого мира. Предчувствие конца света и зарождения нового. И вот, начало деления. Мировая война. Революции. Потрясения. Рождение двух новых миров, разделенных, идущих своим путем. Подсчитайте, сколько раз повторялось подобное за всю историю…
– Я почти тот же самый, – сказал он Жанне, – но все же не тот. Я рос без отца, матери было нелегко, впрочем, моя судьба обычна для моего поколения. Мать тяжело болела, я пошел на завод, а после встречи с Джерри ушел и оттуда. Теперь я – кочегар, зато могу жить здесь большую часть времени, чем там, в родном мире.
– Почему ты не уйдешь сюда навсегда? – спросила Жанна. – Там ты одинок, а здесь твой отец и… я.
Поляков покачал головой.
– Это невозможно. Здесь я вне закона. Гримироваться, подделывать документы, лгать? Нет.
– Можно что-нибудь придумать. Объяснить, что произошла ошибка, похоронен другой человек, а ты спасся, долго лежал в больнице, без сознания и выжил. Можно уехать в другой город…
– Нет, – повторил Поляков. – Там остались могилы родителей, там, а не здесь – моя прошлая жизнь, моя судьба. Здесь я прожил одну жизнь и там должен прожить такую же, до конца.
– Это я, – сказала Жанна, – я виновата. Если бы я не заплыла в реку, если бы у меня не свело ноги, если бы тебя, вернее его, не оказалось на берегу, если бы он не бросился спасать меня…
– Дело не в этом. Любая случайность – это форма проявления необходимости.
– Я изучала, спасибо…
– Да, необходимо сделать нужный выбор. Раз и навсегда сделанный выбор – это больше, чем личная судьба. Человек отвечает не только за себя, но и за своих близких, потомков, за их судьбы. В этом мире мой дед отказался эмигрировать, а в моем он уехал. Здесь мой отец прошел всю войну и остался жить, а в том допустил ошибку, не распознал провокатора. Это погубило его и весь отряд. В этом мире я столкнулся на пляже с тонущей девушкой и утонул, но неужели ты думаешь, что там я не поступил бы точно так же? Кстати, я узнавал про тебя, так вот – тебя там нет.
