скачать книгу бесплатно
Известие о смерти Олега не разочаровало, а вызвало острую жалость до боли в сердце. Судьба поступила с Олегом жестоко, несправедливо, отняв так рано жизнь у умного, неординарного человека. В нашей школе он был самым умным старшеклассником. Олег мечтал о военной авиации. По почте в его адрес приходили огромные тома научных трудов Жуковского и Чаплыгина.
Еще задолго до окончания школы Олег знал, где будет учиться дальше. Кто-то из его дальних родственников, узнав, что Олег интересуется военной авиацией, посоветовал ему поехать учиться в Иркутское военное авиационно-техническое училище. Олег поступил в ИВАТУ, а вместе с ним поехал поступать в то же училище его одноклассник Юра Константинов, мой будущий муж. Саша Константинов поступил в Бугурусланское училище летчиков гражданской авиации.
Юра рассказывал позднее, как отец не хотел отпускать его на учебу. Старший сын был хорошим помощником отцу во всех видах мужской работы: валить деревья, сплавлять лес, косить траву, разгружать баржи.
Мать Юры сделала все, чтобы отправить на учебу не только Сашу, но и Юру. Она бегала по соседям, просила взаймы денег на дорогу до Иркутска. Юра всегда с благодарностью вспоминал, как его мать преодолела сопротивление отца, как собрала необходимые деньги и успокоилась только тогда, когда отчалил от берега газоход, увозя ее обоих сыновей.
Парни почти месяц добирались водным путем до Якутска – сначала по Юдоме, затем по Мае, Алдану и, наконец, по Лене. Им предстояло оформить необходимые документы в военкомате, прежде чем отправиться в Иркутск – Олегу и Юре, в Бугуруслан – Саше.
В ИВАТУ ребята оказались в разных ротах. У Юры были серьезные проблемы при медицинском освидетельствовании перед вступительными экзаменами в училище: у него обнаружили повышенное артериальное давление и расхождение тазобедренных костей, как рассказывал он позднее.
Хирург, осматривавший Юру, строго предупредил его, чтобы он немедленно прекратил заниматься тяжелой атлетикой. Доктор не мог знать, что «тяжелая атлетика» у абитуриента Константинова заключалась в разгрузке барж. Юра наравне с взрослыми грузчиками таскал на плечах кули (крапивные мешки) весом до 70 кг с сахаром, мукой, крупами. Носил на «поняшках» (широких лямках с деревянной подставкой) ящики со стеклом, вес которых превышал вес самих грузчиков. А перетаскивать грузы нужно было сначала из трюмов баржи на палубу, затем по раскачивающемуся трапу, а потом вверх по довольно крутому берегу до склада.
Юра вспоминал, как грузчики охотно брали его в свою бригаду, как хвалили его: «Юрка, ты молодец, ты здоров, как бык!»
А вот доктор ИВАТУ сделал заключение, что абитуриент Константинов к воинской службе непригоден. И, только узнав, что парню не на что ехать домой (до Иркутска они добирались полтора месяца впроголодь, приехали грязные, у Юры оторвалась подметка от ботинка), а также то, какой «тяжелой атлетикой» он занимался на Огоньке, доктор махнул рукой и сказал: «Ладно, оставайся, но близко не подходи ни к гирям, ни к штанге – а то твои кишки могут вывалиться тебе в штаны».
Став офицерами, Олег и Юра оказались осенью 1958 г. в Главном управлении кадров Министерства обороны, откуда их направили в Камышин на переподготовку. Армии требовались специалисты для обслуживания ракетных войск, которые тогда начали уже формироваться в стране…
И вот наших мальчиков уже нет в живых. Юра умер внезапно от кровоизлияния в мозг в апреле 2001 г., умер на даче в саду в солнечный весенний день. После его смерти один сотрудник Коломенского военкомата на мой вопрос, почему так рано уходят наши мужья, ответил, полистав личное дело мужа: «Что же Вы хотите? Он несколько лет работал с жидким ракетным топливом». Позднее я узнала, что компоненты ЖРТ губительно влияют на кровеносную систему: сосуды становятся хрупкими. Юре в 2001 г. должно было исполниться 65 лет. Он был тогда еще практически здоровым, сильным физически, энергичным, жизнерадостным человеком.
А Олег, как оказалось, умер в 50 лет. С его сыном мы договорились встретиться в первых числах марта, когда он вернется из служебной командировки. Александр Сувернев служит в Москве. Он живет с семьей в Люберцах.
У меня еще теплится надежда, что через Интернет откликнется хоть кто-нибудь, кто хоть что-то знает или знал об Эдике Ненашеве или тот, кто имеет какую-либо информацию о моих одноклассницах – Гале Бекетовой, Вале Курзовой, Гуте Романовой, Клаве Петуховой, Соне Азизовой.
Оставляю несколько чистых страниц в своей рукописи, надеясь дописать в них то, что, возможно, удастся еще узнать о моих огонекских одноклассниках. Все мы родом из конца 30-х годов XX века – века, насыщенного масштабными событиями исторического значения. Мое поколение родилось и вызрело в самой его середине, испытав вместе с родителями не только тяжелое время предвоенных репрессий и самую кровопролитную войну, но и почти четверть века прожив в обстановке человеческого благополучия, имея все основания гордиться своей страной.
Я хочу, чтобы и моя книжка, и эта рукопись стали письменным памятником моим одноклассникам, а их у меня целых три комплекта: одноклассники по Гололобовской семилетней школе, по Огонекской средней школе и, наконец, по 149-й средней школе г. Москвы, что находится недалеко от развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе.
Через несколько дней, после того как я написала, что оставляю несколько свободных страниц на случай, если появится какая-либо информация о моих одноклассниках с незабываемого и родного Огонька, я отправила письмо Миле Тихомировой в Краснодар. Письмо пришлось разместить в двух конвертах, т. к. кроме листов с текстом нужно было отправить почти десяток фотографий.
Миле я писала: «Вчера я встречалась с ребенком нашего с тобой одноклассника Олега Сувернева – Суверневым Александром. Он обещал приехать около семи вечера, но во время пересадки в метро уехал в другую сторону от Лубянки. Чтобы он не заблудился еще и в нашем квартале (наш дом стоит в глубине двора), я вышла встречать гостя. Ждала его недалеко от дома, стоя на куче подтаявшего снега. Высматривала из проходивших мимо мужчин небольшого и плотного, как его отец, человека около сорока лет, в военной форме с двумя звездочками подполковника на погонах. Но такого все не было и не было. Было уже довольно темно. Вдруг мимо меня быстро прошагал молодой мужчина в гражданской одежде с портфелем в одной руке и цветами – в другой. Я негромко, но уверенно вслед ему говорю: «Александр Альбертович Сувернев!» Мужчина резко повернулся и в два прыжка ко мне: «Валентина Ефимовна! Здравствуйте!» Обнял и поцеловал меня, неловко вручил мне цветы. Взял под руку, и мы пошагали к дому.
«Ребеночек» Олега, в целом очень похожий на отца, оказался высоким, широкоплечим и необыкновенно обаятельным. Одно было плохо – нехватка времени. На все про все у нас было всего два часа. Саше предстояло добираться домой до Люберец, и я понимала, что задерживать его дольше десяти вечера я не решусь.
Мы сначала сидели за столом, но ни есть, ни пить у нас не получалось. Один за другим следовали перекрестные вопросы, на которые нельзя было ответить односложно. Общение было хаотичным – настолько насыщенной была эмоциональная окраска нашего разговора с ним. Слишком многое нужно было рассказать за такое короткое время. Об Огоньке Саша знал очень мало, считал, что он находился где-то недалеко от Иркутска. Когда же я показала на карте, где когда-то находился наш Огонек, Саша ахнул. И, конечно, он не мог и предположить даже, что одноклассники его отца могут находиться близко от него.
Саша привез с собой три фотографии Олега. На двух из них – Олег с сыном. По тому, как Олег на этих фотографиях улыбается, видно, что ему было хорошо в тот момент. Он когда-то мечтал именно о сыне. А вот на третьей фотографии сидит немолодой, хорошо одетый мужчина на садовой скамье, сидит, опираясь на колени руками с прижатыми друг к другу ладонями. Лоб разрезан двумя глубокими продольными морщинами. Глаза Олега, всегда горевшие угольками, на фотографии выглядят потухшими. Взгляд опущен вниз. Отчетливо видно, что человек чем-то сильно удручен. В тот момент, когда я впервые увидела эту фотографию, я еще не знала, что Олег умер от практически неизлечимой болезни – рака гортани.
Мила, я посылаю тебе копии всех этих трех фотографий и фотографии, сделанные перед Сашиным уходом от нас. Мне было очень жаль расставаться с ним, с таким симпатичным и необыкновенно приятным человеком. Я увязалась проводить его до метро. Саша попрощался со мной, как попрощался бы мой собственный сын, и спросил: «Можно я приеду к Вам через две недели?» «О чем ты спрашиваешь, Саша! Да хоть завтра и в любое время», – горячо ответила я.
У Саши второй брак. Жену зовут Леной. Саша, похоже, доволен новой семьей. Сколько лет они уже вместе – не спрашивала: и некогда было, да и неудобно. Мать Олега, Галина Александровна, живет в Полтаве. Саша звонил ей от нас, чтобы спросить про Ненашевых из Новосибирска, которых она знала, а потом передал трубку мне. От нее я узнала о причине смерти Олега. От операции отказался, болезнь перенес терпеливо, мужественно. Умирал достойно.
Саша рассказывал, что отца он помнит как неунывающего и очень веселого человека, способного на разные выдумки, розыгрыши. И еще он рассказал, что отец очень много курил.
Сам Саша без вредных привычек. Он закончил инженерный факультет Академии им. Можайского. Кандидат технических наук. Работает сейчас в Главном управлении кадров Министерства обороны.
Мила, от этого большого «ребенка» исходит ощущение какой-то особой чистоты, доброты, порядочности. Он производит впечатление человека, который в детстве получил большую дозу родительской любви. На фотографиях он не такой, как «вживую»: соответствуют действительно лишь его габариты. В жизни он намного лучше, он весь светится изнутри».
Итак, поиск моих одноклассников сузился теперь до последнего моего одноклассника – Эдика Ненашева…
В течение полутора-двух месяцев Руслан каждый вечер исследовал данные Интернета, относившиеся к фамилии «Ненашев», но нашего огонекского Ненашева Эдика не обнаружилось ни на востоке, ни на западе страны, ни в Новосибирске, ни в Иркутске, ни на Украине, ни в центральной части России.
Я отправила несколько писем в разные города Украины и Крыма, где проживают Ненашевы с именем моего одноклассника и его родного брата Юрия. Посылала запрос в республиканскую газету «Якутия», но ответа не было. Была исследована вся информация о Ненашевых по Москве и Подмосковью. Откликнулась лишь одна женщина, но, к сожалению, с отрицательным ответом.
В начале июля минувшего года по электронной почте пришло письмо из Перми от Владимира Шишкина, которое еще раз подтвердило, насколько люди, пожившие в далеких таежных поселках, особенно родившиеся там, остаются на всю жизнь преданными и верными тем местам. Прииск Огонек продолжает будоражить память и чувства людей, продолжает звать к себе.
В своем письме Владимир рассказал, что он родился и жил в Югоренке. В школе с ним учились ребята, выехавшие с родителями из Огонька, закрывшегося к этому времени как прииск. Владимир вспоминает, как в мартовские каникулы 1970 года он с огонекскими ребятами на лыжах пошли через сопку на Огонек. «За день мы дошли до зимовья Юки, – пишет Владимир, – и, переночевав, пошли через сопку, как раз тем же маршрутом, что описали Вы. В Огоньке в тот момент стояли одни пустые дома – все переехали в Югоренок. Остались только старики Михалевы. Мы ночевали в избушке напротив горы, о которой написали Вы».
Владимир имел в виду сопку «Булочку», у самого подножия которой жили когда-то Суверневы. Возможно, что ребята ночевали именно в их доме.
Далее Владимир сообщил, что он до окончания школы учился в одном классе с Сашей Королевым, сыном того самого Петра Королева, токаря из мехцеха, который когда-то обучил токарному делу моего старшего брата Александра. Письмо Владимира заканчивалось так, что мне, с одной стороны, несколько неловко привести его дословно, но, с другой стороны, жалко что-либо опустить из этого текста: иначе я не смогу передать горячих чувств автора письма, его эмоционального порыва, которое он испытал тогда.
Конец письма привожу дословно: «Уважаемая Валентина Ефимовна! Я от души благодарю Вас за вашу книгу. Как жаль, что не прочтут ее все те тысячи прошедших через золотые прииски Джугджура. Для меня Югоренок – это то место, где прошло мое счастливое, райское детство. Я с любовью помню каждую сопку и распадок в округе Югоренка. Хоть и закрываются наши поселки, я все равно возьму своего сына и привезу его до Югоренка и даже свожу его через Юковский перевал в Огонек. Еще раз спасибо и низкий поклон. Ваш земляк Владимир».
Дата письма: Mon 23 jun 2008. 17:20:18+0400
Отец Владимира – Шишкин Иван был выслан из села Окатово Владимирской области по тому же указу, что и мой отец. «Дорога на край света» попала к Владимиру, скорее всего, через Алексея Китлинского.
В октябре – начале ноября 2007 г. мы разговаривали по телефону с Милой Тихомировой. Вдруг она говорит:
– Хочешь поговорить с Ирой Аллилуевой, помнишь ее?
– Как поговорить? Где она?
– Она у нас гостит, завтра уже отправляется домой, в Гомель. Она уже и книжку твою прочитала. Читала и плакала.
Оказалось, что Ира гостила у Милы с Володей целую неделю.
Мила передала трубку Ирине:
– Валечка, здравствуй! Ты помнишь меня?
– Ирочка, помню лишь имя и фамилию, помню, где ты жила на Огоньке, но лицо твое полностью исчезло из моей памяти. Пришли мне, пожалуйста, свою фотографию тех лет, я верну ее тебе. Мила даст тебе мой адрес.
Ира пообещала приехать в Москву, но, к сожалению, пока выбраться не сумела. Она живет с семьей сына в доме, который нужно ежедневно отапливать. Сын и сноха рано уезжают на работу, возвращаются поздно, поэтому Ирина поддерживает тепло в доме и не может приехать в Москву до наступления теплых дней.
Зато вскоре после нашего с ней разговора Ирина прислала фотографию, на которой она со своей подругой и одноклассницей Людой Артамоновой стоят в молодой лиственничной поросли где-то в районе Верхнего Жара на Огоньке. Я, взглянув на фотографию, сразу же поняла, кто из девочек Ира Аллилуева, Еще на Огоньке я знала, что Ирина – внучатая племянница Надежды Аллилуевой. По словам Милы, Ирина приходится ей дальней родственницей по линии матери.
В одном из писем, очень большом по объему, Ирина подробно написала о своем раннем и школьном детстве. Родилась она в Ыныкчане, по дороге в Аллах-Юнь, в котором годом раньше родилась Мила Тихомирова. Отец ее, Серафим Яковлевич Аллилуев, был строителем и многократно перемещался из одного поселка в другой в пределах Аллах-Юньского района Якутской АССР, который по площади был больше многих центральных областей страны.
Ира пишет, что на Огоньке они жили сначала в 1946–48 гг., с 1948 по 1951 гг. – на Юре. В 1951 г. отца перевели на Югоренок, в 1952-ом – снова на Огонек, потом снова на Югоренок, где он запускал электростанцию и какое-то время был ее начальником. Семья Аллилуевых часто меняла место жительства, а Ирина – школы.
«Я училась и на Юре, и в Югоренке, и на Огоньке. Жила и на квартирах, и в интернатах», – писала Ирина.
Ира помнит, как ее родители и она впервые добирались на Огонек. От Ыныкчана до Югоренка ехали и на грузовых машинах, где было возможно, и на лодках, и на лошадях. Отец оставил жену и дочку в зимовье на противоположном от Югоренка берегу, а сам пошел через Юковский перевал на Огонек.
После ледохода отправился на лодке в Югоренок. На обратном пути отец Иры тащил лодку за веревку вверх по Юдоме. «Мы сидели с мамой в лодке, как барыни, – вспоминает Ира. Я хорошо помню, как одну ночь ночевали на берегу. Развели костер, кипятили чай и ели американскую тушенку. Потом папа наломал много веток и настелил нам постель. Мы с мамой легли спать, а он сидел у костра. Костер потрескивал, и было так хорошо! Через какое-то время папа вдруг насторожился, прислушиваясь, подошел к нам и шепотом сказал, чтобы мы быстро прыгали в лодку, а сам моментально залил костер, покидал вещи в лодку, и мы поплыли на другой берег. Когда отплыли от берега метров сто, увидели, как на наше место вышли человек пять или шесть «зэков». Они что-то громко кричали. Папа выстрелил в воздух из ружья, вроде, как предупредил. Когда переплыли Юдому, там уже мама с папой тащили лодку вместе. Это был 1946 год».
Удивительно то, что и Ирина вспоминает о своем таежном детстве, так же, как и Алексей Китлинский, как и Владимир Шишкин из Перми, как и Олег Платонов из Калининграда, как и я сама. Привожу дословно выдержку из этого же письма:
«Какие были времена!! Какое было счастье, какое было прекрасное детство! Трудное, но прекрасное. Помню, как рубили лед на нашем ручейке – Жаре, таскали его домой, таяли, а потом пили чай с ягодами. И он был такой вкусный!»
Удивительно, просто трудно понять, почему мы теперь вспоминаем, что были необыкновенно счастливы тогда? Мы же говорим об этом совершенно искренне. Может, оттого, что у нас после войны у всех были отцы, еще очень молодые и здоровые? Может, оттого, что переносили неимоверно суровые зимы, и были счастливы, что сидим в тепле и пьем горячий чай с брусникой или голубикой?
И еще хочется рассказать об одном событии, связанном с Огоньком. Год назад Миля Силантьева (Лагуткина) из Ачинска попросила меня попробовать отыскать ее одноклассницу и подругу Свету Соколову. Миля написала, что в начале шестидесятых она получала письма от Светы из г. Щигры Курской области, где она жила с родителями. Отец Светы тогда работал, как написала мне Миля, на местном фосфорном заводе, а Света заканчивала среднюю школу. Затем Света со второй попытки поступила в Ленинградский медицинский институт, а сама Миля за прошедшие десятки лет неоднократно меняла место жительства от Омской области до Иркутской. Миля на всякий случай написала мне то, что помнила от адреса Светы Соколовой: «Курская область, г. Щигры, фосфорный завод, улицу не помню».
Мне ничего не оставалось делать, как отправить письмо почти так, как чеховский Ванька Жуков – «На деревню дедушке Константину Макарычу». Я направила письмо в администрацию фосфорного завода. Буквально через три-четыре дня я услышала в телефонной трубке незнакомый женский голос:
– Здравствуйте, вас беспокоит Мшенская Галина Александровна из Щигров. Я прочитала Ваше письмо, в котором Вы спрашиваете о семье Соколовых…»
Ну, что тут скажешь, кроме того, что народ наш необыкновенный – душевный, отзывчивый?
Совершенно незнакомая мне женщина рассказала, что фосфорный завод давно закрыт, так как был выработан местный карьер, поставлявший сырье заводу. Галина Александровна опросила уже много людей, ранее работавших на этом заводе, но никто из них не знал Соколовых. «Но я буду продолжать искать людей, которые работали на заводе в 60-е годы и могли знать кого-либо из Соколовых», – сказала Галина Александровна.
Я до глубины души была тронута искренним желанием Галины Александровны помочь мне отыскать того, кого я и сама никогда не видела, кроме как на фотографиях, присланных мне Милей из Ачинска.
Вскоре Галина Александровна ошеломила меня совершенно невероятной новостью. Она нашла в Щиграх подругу Светы Соколовой. Оказалось, что Света Соколова, теперь Светлана Митрофановна Амосова, проживает в Усть-Илимске Иркутской области и работает там педиатром. Получилось так, что Миля Силантьева и ее школьная подруга Света Соколова уже много лет живут совсем недалеко друг от друга. Минувшим летом Миля сообщила, что переписываются со Светой и намереваются вскоре встретиться.
А у меня среди знакомых людей появилась замечательная русская женщина Мшенская Г. А., – энергичная, дружелюбная и жизнерадостная, с которой я с удовольствием поддерживаю связь. В июле 2008 г. она приезжала ко мне в гости с тринадцатилетней внучкой Наташей, как две капли воды похожей на свою очень молодую бабушку.
Мы поддерживаем связь и со всей семьей Ельцовых, которых так неожиданно для самих себя отыскали два года назад в д. Малое Уварово, что находится в Коломенском районе в нескольких километрах от нашей Индустрии. Мы регулярно встречаемся с ними и почти в каждый выходной или праздничный день разговариваем по телефону с Галиной Михайловной Зубцовой. Она – жена Юры и невестка Любы Ельцовой, с которыми мы ехали в одной теплушке летом 1948 г., направляясь со своими родителями в отдаленные районы страны, или «на край света», как говорили тогда женщины-попутчицы.
Часть II
Новая жизнь
«На пятые сутки мы сошли на перроне Ярославского вокзала. Мама плакала, отец немедленно закурил, как только ступил на московскую землю. Навстречу нам бежали все Деевы: тетя Нюша, дядя Яша, Нина Сережа. Начиналась новая для нас жизнь. Для меня совершенно новая и с новыми людьми…» Так закончилась наша дорога из далекого таежного поселка Огонек, которого уже нет на карте почти тридцать лет. Так заканчивалась и моя книга «Дорога на край света».
От тех, кто прочитал книгу, особенно от родственников и хорошо знакомых людей, последовали вопросы по ее содержанию, предложения написать о том, что же было дальше по возвращении в Москву. Поупиравшись несколько месяцев, отказываясь от таких предложений, я начала потихоньку «сдаваться»: может, попробовать, может, осилю написать еще и о московских своих одноклассниках, с которыми не только училась, но общаюсь последние два десятка лет. Написать о них, о наших учителях, написать о том, что пока еще удерживает память.
Сегодня дважды звонила моя одноклассница, а последние сорок лет и моя родственница – Рая Царькова. Звонила и «наша Наташа», или «мать Тереза», как мы еще называем ее между собой. Во многом благодаря именно ей мы все знаем друг о друге – и радостное, и грустное. Мы приучились за многие годы «сбрасывать» на Наташу Голубеву все, что нас беспокоит и что нас радует. А Наташа в ответ то радуется за нас, то слегка попеняет, как, например, недавно в парке имени 50-летия Октября внушала мне, что я неправа в размолвке с собственной дочерью. «Я не узнаю тебя, Валя, – выговаривала она мне. – Как ты могла сказать такое?!» «Посмотри, посмотри мне в глаза и скажи, что ты ведь неправа», – теребила меня наша классная предводительница.
О новых своих одноклассниках расскажу попозже.
А пока наша семья вернулась из ссылки, хотя пять лет назад сослан был лишь наш отец «в отдаленные районы страны». Первая моя поездка в Москву с мамой была в ноябрьские праздники 1947 г., а сейчас был конец 1953 г. В отличие от первой моей поездки в Москву, в этот раз дорогу от Ярославского вокзала до Большого Ново-Коптевского проезда, до дома, в котором жила семья маминой средней сестры Анны, не помню совершенно. Запомнила только, как она, перецеловав всех нас поочередно, критически осматривала нашу одежду и обувь. Для московского ноября месяца мы были одеты, конечно, очень живописно: все в валенках, в ватных брюках, я в дубленом полушубке, который был моей гордостью на Огоньке, а теперь был прокомментирован тетей Нюшей с улыбкой, что «теперь такие в Москве не носят».
На голове у папы «восседала» старая лопоухая беличья шапка, которую кто-то оставил на вешалке в коридоре гостиницы в Якутске, взамен новой папиной, сшитой огонекским скорняком накануне нашего отъезда с прииска.
Зато незабываемым остался обед у тети Нюши. Я уже рассказывала, как мы сели в скорый поезд «Владивосток-Москва» в Красноярске практически без еды. Вагон-ресторан был не по карману моим родителям, а поезд останавливался лишь в больших городах, да к тому же Новосибирск, Тюмень и Молотов (нынешнюю Пермь) мы миновали ночью. Папа выбегал на перрон городов, в которых поезд стоял 10–15 минут и возвращался с какой-нибудь добычей. Однажды принес горячей картошки, два соленых огурца и буханку хлеба. Пир был роскошным.
В Кирове, когда поезд стал набирать скорость, мама вдруг побелела: наш кормилец-то не вернулся. Она выскочила из купе, к заднему тамбуру. Казалось, прошла целая вечность, когда мама снова оказалась в дверном проеме купе, а из-за ее спины – улыбающееся лицо отца. «Что, испугались? – спросил он. – Зато посмотрите, что я принес». И на вагонном столике он развернул кулек из старой газеты, в котором оказался винегрет. Это из-за него он чуть не отстал от поезда. Но зато хлеба он не принес. Помню, мы жадно набросились на этот винегрет, состоявший большей частью из мелкой картошки, сваренной в кожуре и нарезанной на кусочки. Картошка была едва окрашена в свекольный цвет. Капусты в этом винегрете также было маловато, а огурцов мы не обнаружили вовсе. Съев этот винегрет без хлеба, мы вскоре начали жаловаться друг другу на тошноту.
А обед у тети Нюши показался нам царским: щи со свининой, огромный таган жареной картошки, магазинные котлеты, показавшиеся нам необыкновенно вкусными, и домашние соленые бочковые огурцы! Вот на эти огурцы мы и набросились, как с голодного мыса. Тетя Нюша несколько раз подкладывала нам в общую тарелку горку соленых огуречных кружков, которые тут же исчезали. Ведь огурцов мы не пробовали больше пяти лет – ни свежих, ни соленых.
После обеда родители рассказали, как мы добирались с Огонька и почему так долго. Отвечали на вопросы тети Нюши и дяди Яши о том, как мы зимовали такие холодные зимы. Сам собой возник вопрос, что будем делать дальше, где теперь будем жить?
Документами о досрочном освобождении отцу предписывалось вернуться на прежнее место жительства и сделать отметку о прибытии. Родителям страшно не хотелось возвращаться в Гололобово, ставшее теперь для них символом их несчастья. Этот вопрос их беспокоил тогда больше всего.
Тетя Нюша осознавала, что понадобится время для решения вопросов, связанных с определением места проживания, покупки какого-либо жилья, устройством отца на работу и т. д. Она понимала, что у меня как старшеклассницы пропущено уже три недели учебного времени. Приведя свои доводы, тетя Нюша предложила на время устройства родителей оставить меня у них и отправить учиться в ближайшую женскую школу. В 1953–54 учебном году школы в Москве были еще с раздельным обучением – женские и мужские. Мне предстояло учиться в женской средней школе № 149, находящейся недалеко от трамвайной остановки «Поселок Сокол».
И еще один вопрос волновал тетю Нюшу: в чем я пойду в школу? По ее словам, в валенках и овчинном полушубке идти в школу нельзя. На следующий день тетя Нюша и мама стали распарывать мамино зимнее пальто, чтобы перешить из него пальто для меня. Предполагалось, что мама будет теперь носить мой полушубок.
Мамино пальто было суконное, ярко-зеленого цвета, с черным каракулевым воротником. Через полтора дня пальто для меня было готово. Помню, как правая пола во время ходьбы все время откидывалась вправо, обнажая мое колено. В этом пальто я проходила три зимы, и только в начале зимы 1957 г. родители купили мне новое пальто василькового цвета с блестящими цигейковыми светло-коричневым воротником и манжетами. Пальто было с поясом и накладными карманами. Тогда же была куплена мне и серая шляпа из искусственного каракуля с полями в форме валика.
На Огонек я отправила два письма – Миле и Олегу, в которых сообщила, что буду учиться в Москве, а также по какому адресу слать мне письма.
В один из последних ноябрьских дней 1953 г. тетя Нюша повела меня в 9-й класс московской школы. По дороге в школу я узнала от своей тети, что широкая улица, ведущая к школе, называется Волоколамское шоссе.
– Она начинается от трамвайной остановки «Поселок Сокол» и идет в сторону Волоколамска, – сказала тетя Нюша.
– Такая длинная? – удивилась я.
– Да нет. Когда выедешь из Москвы эта улица становится обычным шоссе. Там уже нет ни трамваев, ни троллейбусов. А вон пищевой институт, – сказала тетя Нюша, показывая на здание справа.
– А вот Сережина школа № 147. Это мужская школа, а ты будешь учиться в женской школе.
Так я впервые узнала, что в Москве девочки и мальчики учатся раздельно. Очень хотелось задать вопрос «Почему?», но тетя в это время сказала:
– Вот, видишь, написано: «Московский авиационный институт». Это МАИ, так мы его называем. Здесь ты будешь переходить улицу. Сначала нужно посмотреть налево… – и тетя подробно проинструктировала меня, как пересечь Волоколамское шоссе, чтобы не попасть ни под машину, ни под трамвай.
Мы благополучно перешли улицу и вошли под арку огромного, как мне показалось, дома и через такую же арку вышли со двора и свернули направо.
– А вот и твоя школа, – весело сказала тетя и показала на кирпичное здание.
– Московская общеобразовательная женская школа № 149 – прочитала я на голубой вывеске.
Справа от этой вывески на жестяном круге был написан адрес школы: «Ул. Врубеля, д. 4».
Эта школа сильно отличалась от двух моих прежних школ. Она была четырехэтажной, с огромными окнами, большим залом и раздевалкой.
Мы вошли в кабинет директора школы – Комаровой Клавдии Михайловны, женщины очень строгой, как мне показалось. Я была в зеленом пальто и в новых ярко-красных зимних ботинках. Клавдия Михайловна удивилась, что новая ученица приехала из очень уж далеких от Москвы мест, но, увидев в дневнике за I четверть оценки, большинство из которых было «пятерками», отправила меня в 9 «Б» класс.
В этом классе я проучилась недолго. Из учителей успела запомнить лишь Ефросинью Петровну, учительницу по английскому языку. Ее урок был в нашем классе на третий день моей учебы в московской школе. Она вплыла в класс – довольно крупная, полноватая, особенно в нижней части тела, и, заметив новую ученицу, что-то произнесла, глядя на меня. Я сидела, подперев левой рукой щеку, и внимательно смотрела ей в лицо. Девочка, сидевшая за моей спиной, ткнула меня в спину. Я оглянулась:
– Ты чего?
– Отвечай! – сказала та шепотом.
– Что? – ответила я, недоумевая.
– Как тебя зовут!
Я встала и произнесла:
– Валя Погодина.
– А почему отвечаешь по-русски? – спросила учительница.
