скачать книгу бесплатно
Артем хмыкнул со всезнанием молодости:
– Кто герой? Варшава-то?
Андрей Дмитриевич покрутил головой:
– Да не он герой… А жулик для сыщика должен быть героем, чукча! Не будешь его любить – как повадки узнаешь, как брать будешь, как доказывать – без нахаловки? Э-эх, что говорить…
– Да ладно, – инстинктивно встал на защиту сына Василий Павлович. – Ему четырнадцать – тебе нет, дотумкает.
– Дотумкает? Тогда переводи ему: ворвался законный вор в барак и семь сук топором зарубил! Давай!
– Вас, блатных, не поймешь! – Артем соскочил с кресла, радуясь, что понемногу начинает говорить на этом странном и таком красивом языке избранных, что уже чувствует уместность и органичность фраз, их внутренний смысл. Артем вышел в коридор, неплотно прикрыл за собой дверь. Из комнаты доносились обрывки былинных разговоров: «…корки… барабан… яма… по низу…». Подслушав, было трудно понять, о чем спорят эти два красивых человека.
На кухне его встретила старушка-соседка – Дарья Ивановна Панаева, про которую говорили, что она «еще из бывших». Как-то раз Артем заглянул к ней в гости в комнату, и пока Дарь-Ванна уходила на кухню ставить чайник – успел прочитать страничку в старой тетрадке, лежавшей открытой на столе. Артем почти ничего не понял, но с тех пор почему-то слегка побаивался старушку. Токарев-старший и Богуславский считали ее «сурьезным человеком».
«Из записной книжки Панаевой.
У русских точно по несколько жизней, раз они так легко ее отдают за царство нескольких сотен мерзавцев. Может, не у русских, но у советских? Все же у русских – куда денешь девятьсот пятый, оба семнадцатых.
14 декабря, 1941 год – я на год старше. Вокруг головы злющий нимб.
131 год назад на Сенатской ожиревшим от безделья не удалось разворовать империю.
Вошла в мир, когда уже миллионы нравственно самых здоровых мужиков резали друг дружку во имя процветания кафешантанов в трех-четырех столицах.
В двадцать лет только обрадовалась – полоумный Николаев попал-таки в плебейский затылок «нашего Мироныча»!
А-а-а – не долго… У них не поухмыляешься!
Кажется, навечно в Кокчетавской области, пгт Кзылту. Доросла до учительницы младших классов.
– Молоденькие казахи, почему надо обожать старого грузина?
Дико.
«КОКЧЕТАВПГТКЗЫЛТУ» – оно! Козлячье комиссарское арго.
– Господа офицеры гуляют? – светски поинтересовалась Дарья Ивановна. Артем молча кивнул, стесняясь, но совсем чуть-чуть.
– Ну что же, – старушка поправила очки. – Тогда будем пить чай. Полагаю, что это надолго.
Дарья Ивановна была человеком опытным, на жизнь смотрела трезво-философски и ошибалась редко. Не ошиблась она и в этот раз: «господа офицеры» еще раз сбегали, потом добили соседскую наливку, потом добрались до спиртовой заначки, которую не стали бодяжить водой. Ближе к ночи к ним за стол воткнулся еще один сосед – Пал Палыч, мудрый каторжанин, трудившийся последние восемь лет водителем трамвая, потерявший в свое время в тайге все зубы, но не жизненную энергию. Прозвище Пал Палыча – Рафинад – хорошо сочеталось со вставными железными зубами. Когда через некоторое время Пал Палыч побрел в туалет, то из одежды на нем были только застиранные «в ноль» синие треники и новенький капитанский китель Токарева. Два мента и бывший зэк долго еще что-то азартно бубнили друг другу, а закончилось все лирично-разудалым хоровым пением: «Па-а тундре, па-а железной дороге, где мчит курьерский «Ва-арр-ркута – Ленинград»!
К этому времени на кухню вышел еще один жилец коммуналки – начинающий профсоюзный работник товарищ Смоленков. Он возмущенно сопел, кривил губы, однако громко высказываться не решался – в прошлый раз уже высказался, ох и не под настроение попал…
Дарья Ивановна, видя его переживания, попыталась успокоить вслух (скорее себя, чем соседское невысказанное возмущение):
– Потерпи, партия и правительство, скоро уже угомонятся, по тексту определяю.
К финалу Богуславский, выходя из туалета, вышиб дверь вместе с защелкой, сам понял, что перебор, тут же обнял старушку и начал подлизываться:
– Елки-моталки, Дарья Ванна, не серчай, я с премиальных весь твой оконный укроп скуплю… А?..
– Позволю заметить Вашему Высокоблагородию, что Ваше Высокоблагородие несколько пья-ны-с, – строго, по-учительски отрезала Панаева, но тут же, помягчав, добавила: – Завтра очухаетесь – гриб между окнами… Буденновцы…
– Имперский сыск! Не! Похмеляется! – рявкнул, как на баррикаде, Богуславский и нагнулся над раковиной, завертев в обе стороны медный краник. Холодная вода полилась ему на голову, он фыркал, как тюлень, и головой расшвыривал брызги по всей кухне. Освежающая процедура родила очередные ассоциации, и Андрей Дмитриевич затянул, не вынимая голову из-под крепкой струи:
– «Дождь нам капа-ал на рыла! И на дуло нага-ана!..»
Смоленков не выдержал наконец, по-дуэлянтски шагнул вперед левой ногой, взгорбил грудную клетку и пискнул:
– Товарищ Богуславский! Оправьтесь, вы же майор…
Богуславский затих. Секунды на две – столько понадобилось, чтобы завернуть кран.
– Перхоть штабная, – ласково сказал Андрей Дмитриевич и вдруг, растопырив жульмански пальцы и ссутулившись, попер на соседа: – «му-усора окружили – Руки в гору! – крича-ат…»
Смоленков мгновенно забился в расщелину между шкафчиками, зачем-то схватив полотенце и инстинктивно им загораживаясь:
– Дарья Ивановна, ну вы-то хоть скажите… ему!
Панаева презрительно сморщила носик. Ее социально далекие глаза не выражали никакого сочувствия к репрессируемой партийно-хозяйственной номенклатуре. Травлю и глумление пресек вовремя появившийся Токарев-старший. Он ловко, будто и не пил вовсе, развернул друга лицом к коридору и потащил в комнату:
– Неправильный подход к снаряду! Все. Исчезаем. Мадам Даша – па-ардонте-с…
Богуславский не сопротивлялся, но по дороге в комнату начал горячим шепотом объяснять свое антиобщественное поведение:
– Нет, Вася, ну кто бы носом шмыгал?! Мне – красному командиру?! То-ва-арищ…
И у самых дверей комнаты вдруг заорал в голос – чтобы на кухне услышали:
– Да такие товарищи лошадь в овраге доедают! Укутайся в резолюцию, регламент!
А в комнате их поджидал сюрприз. Бывший зэк, а ныне вагоновожатый сидел на корточках на широком подоконнике, утонув в милицейском френче и заложив руки на затылок.
– Сильно, – сказал без особого, впрочем, удивления Токарев-старший. – Ты, Пал Палыч, хорошо бы смотрелся голым – но в пулеметных лентах. Окабанел, что ли?
– Слышь, вертухай, орать будешь – завалю! – по-совиному буркнул Рафинад.
– Ну все, приплыли, – вздохнул Токарев, удерживая одной рукой обмякшего Богуславского. – Занавес, граждане – товарищи и господа!
Вскоре коммуналка затихла.
Артем долго не мог уснуть, ворочался, потом встал, подошел осторожно к столу и вынул из висевшего на стуле отцовского пиджака красное удостоверение – в свете уличного фонаря оно казалось темно-бордовым. Он считал годы, когда ему дадут такое же, с каллиграфически выведенной тушью должностью «оперуполномоченный уголовного розыска». Годы не торопились, и пока что Артем, стесняясь, тайком перечитывал отцовское удостоверение. Ему так хотелось быть таким же, как отец, что он даже досадовал на свою внешность, в которой было больше от матери: карие глаза и темные волосы и нос с легкой горбинкой – против веселой отцовской зеленоглазой курносости – разве же это внешность для будущего опера? Впрочем, эта разница в чертах лица съедалась забавной идентичностью походок и вообще манеры двигаться, так что окружающие часто лили Артему бальзам на сердце: «Копия отца, ну просто копия…» Токарев-старший тоже балдел от таких утверждений.
Артем любил рассказывать одноклассницам услышанные от отца и Богуславского истории об удалых налетчиках – про Юнкера, про Два нагана, любил показывать им в трамваях и троллейбусах щипачей… Когда его недослушивали, он страшно обижался, хотя и не показывал виду. Впрочем, однажды парень из старшего класса, услышав обрывок очередной байки, попытался съязвить по поводу отца. Красный, как пожарная машина, Артем сбил левой боковой сваей обидчика с ног, и тот несколько дней не показывался в школе. (Токарев-старший привел сына, когда ему исполнилось двенадцать, к Юрию Евгеньевичу – хорошему тренеру по боксу, и удар у Артема был поставлен правильно…)
Артем положил удостоверение обратно в пиджак, поправил одеяло на разметавшемся во сне на узкой кровати отце и вернулся на свой диван. Улыбаясь от воспоминаний минувшего вечера, он не заметил, как заснул…
Тульский
Март 1978 г.
Ленинград, В. О.
…Варшава стоял, прижавшись спиной к стене дома на углу 12-й линии и Среднего проспекта и дожигал последней затяжкой окурок. Пять лет последней отсидки мало что изменили в его внешности и повадках – стороннему наблюдателю могло показаться, что нестарый сухощавый мужчина просто праздно щурится на слабое еще мартовское солнышко, а вор между тем лихорадочно просчитывал варианты помощи бывшему сокамернику. Сокамерника прозывали Кое-Как, и его только что с поличным взяли опера «на кошельке». Возможность помощи стремилась к нулю. Откуда-то слева под локоть Варшаве вывернулся Артур и, ожидая от вора хотя бы легкой тревоги, выдохнул:
– Тепло!
– Из носа потекло, – прокомментировал внешне спокойно ситуацию Варшава. Ловить было нечего. Артур повел взглядом: зажатый операми Кое-Как «уводил себя из весны», отчаянно сохраняя достоинство. Вариант был один – рвануться и попробовать на характере передышать сотрудников в проходняках. Но тут из рыбного магазина выскочил третий опер, довольно улыбаясь, а четвертый уверенно вел под локоть женщину, которая растерянно и громко объясняла неизвестно кому, что она пережила и перечувствовала за последние десять минут. Оперативник, в котором Варшава с тоской узнал Витю Андреева, потерпевшую, разумеется, не слушал, но поддакивал и настойчиво вел под руку в нужном направлении.
Взгляд Кое-Как пометался и начал гаснуть, видно было, что заняли его мысли приземленные, как коврик у двери: сколько денег в кармане, дадут ли позвонить до КПЗ, как скоро кореши передадут сидор в изолятор. Дорога привычная, но все равно – тоскливая, и солнышко – не в настроение.
Несколько секунд поджавшийся Артур напряженно смотрел на происходящее, наконец спросил, как выдохнул:
– Отобьем?
– Себе ребра, – по-товарищески сокрушенно вздохнул Варшава. Безнадежная решимость Артура его обрадовала, но она была тем малым хорошим, что всегда есть в большом плохом.
Артур несогласно мотнул головой.
– Не бывает так… ну, чтобы ничего.
Варшава хмыкнул и посоветовал без злости, а лишь с ироничной умудренностью взрослого:
– Вот про енто и распишешь к майским в школьном сочинении – как бороться и искать, как найти и не сдаваться…
Артур промолчал, внутри него нарастала куражливая дрожь – так копится энергия для поступка. Варшава чувствовал изменяющуюся энергетику, но молчал.
Из ниоткуда вдруг возник и стал протискиваться специально между ними балагур и драчун Гоша:
– И что вы между мною вертитесь? – специально по-одесски весело поприветствовал он знакомых.
– Гога, пару слов! – жесткой интонацией Артур мгновенно погасил игривый настрой приятеля. Георгий посерьезнел:
– Где что не так, где маленьких обидели?
Тульский мотнул головой:
– Огрызнуться и пару зубов выплюнуть – есть настроение?
– Александровские, что ли, опять напутали? – «догадался» Гоша. Артур быстро развернул его за плечи в нужном направлении и зашептал торопливо:
– Сфокусируй – Кое-Как с ментами… Въехал? Без рукопашной. Обгоняем. Ты – немой. Делаешь, как я. Тереть некогда.
Гога кивнул, не думая:
– Ну, Тульский, будем тонуть – без тебя не захлебнусь. Поперло!!!
И вдвоем они с места рванули через проходные. До оставшегося на углу вора долетели обрывки выдохнутых на бегу фраз:
– Если тонуть, Гаврюша, то лучшая позиция – рыбья. За группу – больше дают.
– Не учи моченого!
– Не тявкай.
Варшава задумчиво посмотрел им вслед, вздохнул и побрел на 5-ю линию к знакомому банщику, в прошлом имевшему прозвище Есаул – из-за кавалерийской осанки и постоянно снисходительного тона.
Жизненный опыт показывал Варшаве, что в лучшем случае он увидит ребят к вечеру – в синь избитых.
– Ничего, – сказал вслух вор, давя в себе переживания, – мусора в грунт втопчут, но ведь не покалечат…
Между тем Артур и Гоша, промчавшись по лабиринту проходных дворов (на Васильевском надо родиться, чтобы не блуждать в проходняках), осторожно выглянули из подворотни метрах в пятидесяти перед оперативниками.
Артур чуть шатнулся назад за смятую постоянными пинками молодежи водосточную трубу и выровнял дыхание.
– Все, Гога, не дыши.
Чинно и благородно они вдвоем не спеша вырулили на улицу.
…Кое-Как, уже приняв свершившееся за факт, не особо сопротивлялся, но куражился вовсю, смущая и сбивая с панталыку интеллигентски-рефлексирующую потерпевшую:
– Дамочка, вы обратите внимание – получается-то как: кошель якобы я взял, а топорщится он почему-то в левом кармане гражданина начальника!
Витя Андреев действительно подобрал скинутый кошелек за сиденьем в трамвае и сунул себе в брючный карман, и тот купеческой мошной обвис чуть выше колена. Если бы Кое-Как резанул сумку у рыночной торговки – она бы нашлась, как ответить, но сейчас Андреев придерживал за локоток особу воспитанную и думающую, работать с такими потерпевшими было и проще, и сложнее – нравственность, она штука тонкая.
– Игорек, у-го-мо-нись, – по слогам выговаривал Витя Андреев, но Кое-Как угомониться не желал:
– Не надо! Я, может, желаю гимн Родины… Граж… – Тычок под ребра заставил его поперхнуться.
Оперативник Жаринов без злости, с одним лишь только мудрым провидением негромко предупредил:
– В камере с махрой – остро, не скули потом.
Кое-Как не внял и снова заблажил:
– Гражданочка, нет, вы заметьте: как придем, вы – писать, чего не видели, а деньги ваши выкрошат из меня. Вы, я вижу, университет… Ах ты ж!.. – Кое-как согнуло от боли в вывернутом указательном пальце. Жаринов укоризненно покачал головой.
Потерпевшая между тем смущенно думала о том, что кошелек действительно украл вот этот вот мазурик, хотя она и впрямь ничего не видела. Запомнила лишь давку и потом – рубашку сотрудника, выскочившую из брюк, когда тот ползал между сиденьями и искал кошелек. Потерпевшей было неловко, все эти люди вокруг – и опера, и карманник были явно беднее и неустроеннее ее. Она бы с удовольствием отодвинулась ото всей этой ситуации в сторону, но – как оскорбить защитников? Из-за нее ведь старались…
Артур и Гоша, скроив лица начинающих пионервожатых, вплотную приблизились к живописной группе.
– Ага, доблатовался! – обрадовано воскликнул Артур и, поняв, что употребил не очень комсомольское выражение, тут же повернулся к Гоше: – Михаил, я же тебе говорил – ворюга – а ты: просто тряхнуло, кошелек сам вывалился…
Гоша неопределенно кивнул.
– Ну вот, Игорек, – мгновенно среагировал Андреев, торжествуя от удачи. – Случайно и свидетели наклевываются!
