скачать книгу бесплатно
Читатели хвалят. А хвалят ли «Мельницу» люди, предпочитающие смотреть на текст со стороны его осознания и понимания? Уловить суть происходящих на страницах событий трудно. Ясно одно – случилось землетрясение. Это активно действующими лицами обсуждается. Повествование тонет в диалогах. Может возникнуть мысль, что ничего нет, в том числе и выделенных на восстановление поселения средств. Развиваются события, совершаются ходы, разбираются варианты, только ничего не делается. Головы персонажей пухнут. Пухнут языки. Пухнет объём «Мельницы». Содержание растёт. Да всё мука, развеянная повсеместно. Следовало построить пекарню, построить же решатся, ожидаемо, медресе. На том миссия чиновников окажется выполненной.
Сильная позиция религии – особенность Турции. Как не старались младотурки снизить значение медресе, им это было не по силам. Гюнтекин в очередной раз обратил внимание читателя на данную проблему. Опять в его произведении общество разделяется на порицающих религиозное образование и сопротивляющихся введению светских школ. Время для кардинальных перемен ещё не настало. Кроме религии хватает других тем, вокруг которых в «Мельнице» ведутся жаркие споры. Делят то, чему найти применение не могут, кусают локти и стараются заново пересмотреть имеющиеся варианты.
Что подсказало Гюнтекину сюжет с землетрясением 1914 года, чтобы он опубликовал произведение в 1944 году? Нужен доступ к биографии писателя, дабы понять ход его мыслей и общественную позицию. На одном желании тематика бюрократизма не поднимается. Видимо, имелись к тому предпосылки. Что-то беспокоило Решада, если он отсылает читателя к событиям минувшего прошлого, причём не имевших для населения существенного значения, кроме нежданно-негаданного обогащения перед набирающим силу террором правившего триумвирата.
Может лихорадило Турцию, занимавшую нейтральную позицию, не присоединявшуюся к противоборствующим сторонам на полях Второй Мировой войны. Стране могли обещать финансовую поддержку или некоторые уступки, которые были нужны туркам, но без особой надобности, чтобы подвергаться опасности, ввязываясь в политическую авантюру. Государственные деятели могли всерьёз обсуждать освоение денежных потоков, примеряя их к тем сферам жизни, где и без того всё было в порядке. В таком случае роман «Мельница» Гюнтекина мог послужить для турков предостережением от опасных игр. Может он имел значение для горячих умов, остудив пыл и указав на имеющиеся проблемы, продемонстрировав, насколько бесполезно брать лишнее, имея избыток полезного.
29.01.2017 (http://trounin.ru/guntekin44 (http://trounin.ru/guntekin44))
Андрей Дмитриев «Крестьянин и тинейджер» (2012)
Продукция на экспорт должна соответствовать ожиданию заграничного покупателя. Что люди знают о России? Вот примерно всё то они смогут найти в произведении Андрея Дмитриева «Крестьянин и тинейджер». Одно расстроит покупателя, не найдёт он в книге упоминания о медведях. Останется ему предполагать, будто дикая живность мигрировала в благоприятные для проживания соседние государства, подальше от суровых реалий российской природы. Остались жить на исконных землях лишь люди русские, горя не знающие, ибо не подозревают, насколько их положение можно считать горестным. Вот на нём-то Андрей Дмитриев беспрестанно акцентирует читательское внимание. Сразу становится ясно – продукция на экспорт. Иначе, зачем автору было говорить в отрицательном тоне о том, что скорее следует считать положительной чертой открытых миру душевных глубин?
Главного героя произведения зовут Герасимом. Это старинное греческое мужское имя некогда означало старшего, чтимого и уважаемого человека. Ныне же Герасима для краткости называют Герой, а порой и Герычем. Намекая на женственность в первом случае, во втором – на сходное обиходное название наркотического вещества. Всё так. Чтить в наше время осталось женоподобие и пристрастие к дурману. Другое в людях не рассматривается. Какой может быть разговор о внутреннем стержне? Когда разглядеть в человеке получается одну шляпку от гвоздя, наблюдаемую пониже спины.
Читатель сам разберётся в особенностях жизни главного героя. Поймёт, почему он прогуливал школу, по какой причине его отчислили из института, вследствие чего он оказался в глухой деревне, как там заново себя переосмысливал и почему в итоге согласился стать частью шведской семьи. Разбираться детально нет надобности – повествование прозрачно, в меру логично и в очередной раз приводит к мысли, что всё в мире возможно, люди идут по разным дорогам и вполне могут существовать такие индивидуумы, как представленный Дмитриевым персонаж.
Портит произведение неравномерное повествование. Андрей не рассказывает одну историю, он наполняет сюжет возвращениями к прошлому действующих лиц. Становится известно об отношениях главного героя с девушкой, о мытарствах его семьи, также читатель понимает, как тяжело жить людям в деревне от того, что они не понимают нужды себе подобных и не умеют вести подсобное хозяйство, в том числе и не представляют, каким образом следует содержать животных. Нет в «Крестьянине и тинейджере» крестьян и тинейджеров, вместо них стереотипы о крестьянах и тинейджерах – это тоже портит произведение. Ожидаемого преображения действующих лиц не происходит. Городские и деревенские жители не стремятся придти к компромиссу. Все продолжают жить теми же устремлениями, какими они жили до начала повествования и продолжат ими жить после. И это тоже портит произведение.
Вернёмся к первому абзацу. Произведение «Крестьянин и тинейджер» соответствует требованиям покупателя. Разве могут после такого утверждения звучать порицающие слова? О чём бы автор не говорил – он старался ради читателя. Важнее мнения читателя для писателя нет ничего, если он желает продавать свой труд. И если продажи пока не радуют, значит произведение не вышло за пределы страны, не получило должного общественного внимания и не удостоилось зарубежных премий. Всё это где-то там впереди. Либо причина в ином: заграничный покупатель не верит в представленную Дмитриевым Россию. Возникает вопрос – почему? Не было медведей, борща и таинственной русской души. Вместо этого суть свелась к традиционным европейским ценностям, какие имеют место быть в глухих уголках Европы. И даже там, случается, уж если не медведь, то белка-то забежит.
30.01.2017 (http://trounin.ru/dmitriev12 (http://trounin.ru/dmitriev12))
Готфрид Лейбниц – Сочинения 1669—76
Готфрид Лейбниц оставил обширное наследие для размышлений. О придании гармонии собственным трудам он не задумывался, создав тем дополнительные проблемы последующим поколениям. Лейбниц активно переписывался, редко публиковался, забывал проставлять даты, пользовался для общения тремя языками, отдавая предпочтение французскому и латыни, изредка излагая мысли на родном немецком. Чтобы лучше понять личность Готфрида Лейбница, нужно сперва пройтись по верхам его философии, это позволит увидеть его становление, закрепление им пройденного и выработку новых мнений.
Лейбниц был всегда вежлив, возвышал собеседников, принижал собственные заслуги, делая так в начале посланий, после резко переходя к отражению воззрений, опровергая абсолютно всё, о чём бы ему не приходилось думать. В том и заключается особенность жизненного пути Лейбница, он совершенствовался, изменял прежним убеждениям, уверял себя в правильности свежих выводов, позже подвергая сомнению уже их. Черпал Лейбниц идеи от собственных слов, задавая таким образом развитие личной философии.
Вера в Бога никогда не покидала Лейбница. Божественная сущность всегда имела для него решающее значение. Готфрид опирался на неё, понимая, большего авторитета, нежели Высшее существо, не найти. Он же ссылался на Фрэнсиса Бэкона, видя в поверхностном знании философии – причину сомнения в Боге, тогда как её глубокое знание наоборот оправдывает его существование. В одной из первых серьёзных работ «Свидетельство природы против атеистов» (1669) Лейбниц старался связать понимание древними философами природы с божественным промыслом. То, что мыслители прошлого старались отдалить от Бога, Лейбниц переосмысливал в противоположном направлении – шёл в обратную сторону (грубо говоря, деградировал). Готфрид был уверен, телесное не может существовать без бестелесного начала. Единственное, для чего Лейбниц делал исключение, он не старался утверждать, будто всё в мире подвластно божьей воле: кое-что в природе лишено начала.
Лейбниц согласен, мир состоит из атомов, но не согласен, что между атомами может существовать пустота, а сами атомы неким образом сцепляются. Понятно, атомы связывает божественная воля. Приходится смириться с мнением Готфрида, он никогда не усомнится в величии Бога, называя его «Умом, управляющим всем миром». Ещё приходится смириться по причине самоуверенных заявлений Лейбница, считающего, если он сказал и привёл для того ход рассуждений, значит предмет обсуждения должен считаться доказанным.
В 1669 году Лейбниц написал «Письмо к Якобу Томазию о возможности примирить Аристотеля с новой философией». Становится понятно, почему Готфрид с пренебрежением относился к современным ему философам, опиравшихся в размышлениях на труды Декарта. Сам Лейбниц ещё не встал в оппозицию к картезианцам, позволяя только видеть бесплотность потуг измышлений вокруг того, о чём, допустим, задолго до них говорил Аристотель. Может показаться, что не озадачь Декарт мир своей философией, то Лейбниц не сумел бы оправдать собственное существование. Всё полезное для человечества сказали древние, добавить к их мнению более нечего. Пока ещё не говорит ничего нового и сам Лейбниц, он скорее паразитирует на чужом, отзываясь о том крайне нелестно.
В виду дум наперёд, Лейбниц обязательно пришёл бы к опровержению Бога, иного не усматривается. Некогда Готфрид называл Декарта божественно гениальным, сведя в результате многолетних дум сего гения на положение идущего за философами древности. По написанным с 1670 по 1674 годы письмам к Томаса Гоббсу ясно, каких воззрений Лейбниц придерживался в начале пути: Бог для него – монарх над людьми, философия Декарта прославляется. Где-то в этих же годах был написал труд «Существуют две секты натуралистов», Лейбниц развёл натуралистов на сторонников Эпикура (за материальное устройства мира), стоиков новой волны (признают бестелесность души и Бога), сторонников Сократа и Платона (допускающих оба варианта). То есть философы конца XVII и начала XVIII веков старались доказать существование Высшей сущности, либо её опровергнуть.
Труды «О первой материи» (1671) и «Есть Совершеннейшее Существо» (1676) – новые ступени в познании Лейбницем действительности. Собственные измышления становятся приоритетными. Накопилось достаточное количество мыслей, чтобы опираться уже на них. Существование атомов подвергается сомнению, вместо этого Готфрид пришёл к идее движущей силы, в качестве первоосновы всего. Отныне для Лейбница всё вечно стремится к покою. Выводы были сделаны на основании трудов Аристотеля, Декарта и Гоббса. Идея о движущей силе находится в зачатке и в дальнейшем получит требуемое для оправдания развитие. Что касается Совершенства, то оно есть в каждом из нас, это простое качество, оно неразложимо и неразграничимо. Значит, должен быть тот, кто обладает всеми совершенствами. Если говорить о философии, то Готфрид Лейбниц явно считал свои воззрения лишёнными изъянов.
31.01.2017 (http://trounin.ru/leibniz69 (http://trounin.ru/leibniz69))
Готфрид Лейбниц – Сочинения 1677—90
Отказ от атомной теории устройства мира принудил Лейбница по новому посмотреть на философию. Единственным его оппонентом, в лице последователей-картезианцев, остался Декарт. Божественный промысел отныне наделялся иными функциями, как оказалось, легко изменяющихся вследствие чьего-то на то желания. Захотел Лейбниц охарактеризовать волю Бога движущей силой – этим он и будет заниматься в последующем. Труд от 1686 года получил громкое название «Краткое доказательство примечательной ошибки Декарта», то есть для Лейбница не осталось авторитетного мнения, учитывая те обстоятельства, что собственные идеи Лейбниц примечал в работах других философов, дорабатывал их и представлял под видом едва ли не результата огромнейшего значения.
Согласно картезианскому учению, Бог всегда хранит определённое количество движения, чем, надо полагать, удерживает мир в равновесии. Движение не прибавляется и не убывает, оно распределяется между телами. Лейбниц на свой лад трактует обозначенное положение, приводя в пример маятник и систему рычагов. Если тело бросить вниз, оно поднимется на ровно такую же высоту, стоит задать ему соответствующее направление и учесть влияние сопротивляющихся сред. С помощью рычагов можно совершать действия, изначальному телу недоступные. Будем считать, что «примечательную ошибку» Лейбниц доказал, он привёл полагающиеся такому случаю формулы. Хотя трудно понять, почему Готфрид посчитал свои изыскания опровергающими слова Декарта, а не дополняющими.
Постоянно говоря о значении Бога, Лейбниц посчитал нужным написать труд «Рассуждение о метафизике». В тридцати семи пунктах Готфрид доказывает пользу от божественной благодати. Бог для него продолжает оставаться Совершеннейшим Существом, истинным монархом бытия, заботливым отцом человечества. Этим Лейбниц к тому же защищает царскую власть, оправдывая её и видя в ней ровно такие же преимущества, как от божественной сущности. Уверенность в благочестии не должна порицаться. Хорошо, когда человек доверяет тем, в чьи руки он полностью вверяется. Раз Бог должен проявлять заботу о всём сущем, значит и монархи обязаны преследовать такую же цель. Остаётся принять точку зрения Лейбница как исходную, проистекающую от благости. На другое Готфрид в рассуждениях не пытается опираться.
Чувство противоречия всему особенно ярко проявляется в трактате «О приумножении наук». Лейбниц, не считающий чьё-то мнение должным превозноситься выше прочих, убеждает в обратном. Он призывал презирать тех, кто считает своё мнение лучшим и более близким к правде или действительности. Остаётся полагаться на ознакомление Готфрида с письмами Эпикура ученикам, считавшего, что несколько объяснений лучше одного. Как до, так и после написания трактата, Лейбниц продолжит философствовать в привычной ему манере. Остаётся гадать, кому он адресовал послание о важности множественности мнений. Возможно, отвечая на очередной упрёк в категоричности, Лейбниц защитил себя речью о необходимости приумножения наук.
Снова Лейбниц взялся защищать древних греков. Ежели они могли ошибаться, хуже от того всё равно не станет. Лабильность отношения к коллегам не позволяет понять, какую позицию по отношению к ним занимал Готфрид. Он мог их сегодня ругать, чтобы завтра хвалить и послезавтра опять ругать. Соответственно и современных ему философов Лейбниц периодически ругал и хвалил, в зависимости от достигнутых им к некоему моменту умозаключений. Получается, утверждая, будто нельзя опровергать чьи-то взгляды, ибо несколько мнений скорее приведут к пониманию истины, Готфрид сумел выработать правильную позицию по отношению к философии и науке. К сожалению, Лейбниц быстро преодолеет этап соглашательства.
Со всеми можно согласиться, кроме тех, кто отрицает существование Бога. Метафизическим представлениям о божественной сущности Лейбниц не изменит никогда. Всё для него продолжает служить подтверждением его правоты. Чаще сомнительно, но тем не менее. Допустим, Готфрид уверен, якобы Рим пал под ударами варваров, насланных Богом истребить многобожие; именно благодаря Богу Карл Мартелл одолел мавров. Впрочем, Лейбниц неизменно противоречив. Уже к концу трактата он сбивается от восхваления до принижения воззрений древних философов, называет своих современников их подражателями.
Всё-таки, почему Лейбниц уверен в правильности своих теорий? Он смотрел не на настоящее положение дел, а стремился заглянуть вперёд. Оправдание непонимания современниками – надежда, что следующие поколения разберутся, кого считать правым. Готфрид уверен, мнение людей будущего будет на его стороне. Об этом он оговаривается в одном из «Двух отрывков о принципе непрерывности». Упоминать божественный промысел и раскрытие заблуждений картезианцев в очередной раз не требуется. Лейбниц суждения свёл к софистике. Выработанное им понимание покоя, к которому всё стремится, оказывается не подобием замирания, а бесконечно малой скоростью или бесконечно большой медленностью. Проще говоря, есть состояние покоя или его нет, то есть оно всё равно имеется, либо не имеется.
В работе «Было время» Лейбниц пришёл к осознанию, насколько ранее он был подвержен заблуждениям, как часто менял понимание происходящего. Говоря обыденными словами, они как раз согласуются с пониманием движущей силы, человек всегда находится в движении, он не обладает постоянством: совершенствуется, либо деградирует, вследствие чего достигается прогресс, либо следует регресс.
1690 год ознаменовался работой «Опровержение атомов, почерпнутое из идеи соприкосновения атомов». Нет в словах Лейбница прежней категоричности. Теперь он допускает существование того, что он ранее отрицал. Отринув атомную теорию, Готфрид всё-таки пришёл к мнению, что она в действительности может существовать, если над ней основательно подумать. Немного позже Лейбниц осознает более важное понимание устройства Вселенной, которая насыщена монадами. Ничего нового Лейбниц опять же не придумал, вновь ему придётся согласиться с предположениями древних философов.
Если задуматься, Лейбниц смотрит на плоскость и пытается судить о ней по присущей ей плоскости. Он продолжает отрицать множественность пустоты, следовательно не может согласиться с существованием неделимых мельчайших частиц. По его мнению, все тела не могут состоять из атомов. Он приводит в подтверждение размышления. И наконец Готфрид приходит к пониманию, оказывается, атомы могут существовать уже по той причине, ежели на то есть воля Божья.
31.01.2017 (http://trounin.ru/leibniz77 (http://trounin.ru/leibniz77))
Февраль
Готфрид Лейбниц – Сочинения 1691—95
Готфрид Лейбниц соглашался думать о чём угодно, но с одним условием – его выводы есть квинтэссенция мудрости. Он единственный, кто мог написать труд «Порядок есть в природе», приведя в беспорядок абсолютно всё. Размышляя о существовании мира, Бога, предопределённости, он позволял себе усомниться в существовании ранее сказанного. Оказалось, существующее может не существовать, за исключением Высшей сущности, согласно метафизическим представлениям должной быть. Как после этого относиться к мыслям человека, постоянно вносившего сумятицу и не имевшего твёрдых убеждений в сути вещей? Поставив над собой Бога, Лейбниц нёс его на протяжении жизни и так и не отпускал, поскольку отказ от него привёл бы к опровержению написанных работ.
Дорога из размышлений позволяет добиться удивительных результатов. До того не бывшее очевидным, вдруг становится причиной революционных теорий. Это в лучшем случае. Чаще всего размышления ведут в тупик, либо выводят на путь ложных выводов. Не всякие речи людей стоит воспринимать серьёзно. Имелись таковые и у Лейбница. Готфрид говорил о безграничных возможностях, старался понять, почему материя не везде себе подобна, почему ничего не происходит просто так, как из настоящего проистекает будущее. Важным остаётся понимание, что предположения всегда использовались Лейбницем для дальнейших размышлений, отказу от них или более глубокой проработке.
Периодически Лейбниц ругал философов-современников. Письма или работы, озаглавленные вроде «Против картезианцев, о законах природы и истинной оценке движущих сил», написанной в 1691 году в ответ на чьи-то соображения, не сообщают ныне полезной информации сверх уже известной. Готфрид упорно продолжал ставить личные умозаключения выше прочих. Он понимал, мысль должна развиваться, старательно этого добился в собственных работах. Именно из-за этого претило ему соглашаться с картезианцами, дорабатывавшими предположения Декарта до состояния идеала. Сам Лейбниц занимался тем же самым, в чём не хотел себе признаться. Если Готфрид не совершенствовал чужие идеи, то доводил их до ума иными путями.
Как не думай и не поступай, всё предопределено. Лейбниц должен был мыслить теми словами, какими он мыслил. Совершаемая ошибка в той же мере нужна, в какой необходим положительный результат. Ежели есть нужда ещё раз сказать что-то против картезианцев, значит надо сказать. Пока трижды три равняется девяти, до той поры работа «О предопределённости» будет иметь значение. Даже зло обязано существовать, покуда в нём есть необходимость. Лейбниц разработал новый инструмент для безапелляционных утверждений. Получается, сей критический труд обязан был быть написанным, и не познания ради, а согласно на то воле Бога, ибо любое действие исходит от него.
Все ранее упомянутые работы привели Лейбница в 1694—95 годах к написанию трактатов «Об усовершенствовании первой философии и о понятии субстанции» и «Опыт рассмотрения динамики о раскрытии и возведении к причинам удивительных законов, определяющих силы и взаимодействие тел». Отныне в представлениях Готфрида живая сила возобладала над мёртвой: Механика уступила место новой дисциплине Динамике. Движение теперь рассматривалось с новых позиций. Атомы обрели способность взаимодействовать, но продолжают подчиняться законам Механики. Чтобы придти к другим заключениям, Лейбницу необходимо было размышлять над сделанным им открытиями. Какие бы силы на управляли миром, они исходят от Бога. Лейбницу стоило задуматься о существовании ещё неучтённых принципов влияния Совершеннейшего Существа на действительность.
Лейбниц так и не был уверен в существовании атомов. Делая открытия, он сильнее убеждался в этом. До понимания существования монад осталось недолго размышлять. Готфриду ещё предстояло определиться с влиянием Бога на мир. Если всё подчиняется закономерностям Механики, распространяется с помощью движущей силы, следовательно это исходит от Бога. Когда Бог нечто делает, запускается реакция, приводящая к тому, что Лейбниц писал очередной трактат, а кто-то, например, поднимал или опускал руку. Спустя век Иммануил Кант придёт с помощью данных рассуждений к пониманию влияния центробежной силы на Вселенную, берущую начало из центра мира. Сам Лейбниц пребывал в уверенности сохранения порядка во всём, отрицал резкие скачки и сильнее уверялся в предопределённости.
В 1695 году в работе «Новая система природы и общения между субстанциями, а также о связи, существующей между душою и телом» Лейбниц переосмыслил пройденный им путь. С юности он увлекался математикой, тянулся к философии, читал труды Аристотеля, соглашался с мнением мыслителей древности. Отрицая существование атомов, Готфрид разработал понятие субстанциальных форм, содержащих первичную деятельность. Они такие же неделимые, как атомы. Лейбниц снова говорит о давно известном, но другими словами. То есть, отрицая «А», Готфрид заменяет «А» на «Б», не задумываясь об отсутствии разницы, и называет первичными силами. Вместо дополнений и преобразований Лейбниц заново переосмысливает атомарную теорию, наделяя придуманные им субстанциальные формы новыми свойствами.
Эволюция взглядов Лейбница развивается стремительно. Стойкое отрицание чрезмерно быстро приводит его в стан согласным с тем, в чём он склонен был сомневаться, и вскоре приведёт к созданию Монадологии. Готфриду потребовалось связать умозаключения с божественной сущностью. Пришло осознание, что душа может состоять из субстанциальных форм. Появилось необозримое поле для размышлений.
02.02.2017 (http://trounin.ru/leibniz91 (http://trounin.ru/leibniz91))
Готфрид Лейбниц – Сочинения 1696—1705
Существующее борется за существование, добиваясь лучшего из возможного. Случающиеся с существующим несчастья ведут к улучшению общей ситуации. Лейбниц в труде «О глубинном происхождении вещей» (1697) категорически настаивает на порядке в природе, не видит предпосылок к возникновению разлада. Почему Готфрид в умозаключениях оперирует высшими материями, не отталкиваясь от всегда доступных пониманию примеров? Лейбниц излишне сосредоточен на думах, чаще ради самих дум. Он взвалил на плечи непосильную для человека ношу утверждения истины, проистекающую от желания видеть логическое обоснование сущего.
В качестве вдохновения Лейбниц мог размышлять над чьей-то журнальной перепиской. В таком случае он смело опровергал мнение спорщиков, предлагая собственное решение. Так как Динамика активно обсуждалась учёным обществом, Готфрид не желал оставаться в стороне. Основные положения пребывали в зачаточном состоянии, поэтому любое мнение могло иметь значение. Работой «О самой природе, или природной силе и деятельности творений» (1698) Лейбниц внёс коррективы в мысли других. Он уточнил, что основной закон природы заключается не в сохранении одного и того же количества движений, а в сохранении одного и того же движения деятельной силы, даже более того – двигательной деятельности.
Готфрид в прежней мере желает видеть мир, как взаимосвязанное явление, зависящее от воли божественной сущности. Движение происходит от первоначального движения Бога. Наличие других первичных источников Лейбницем не рассматривается, он ещё не пришёл к осознанию способности человека создать механизм, который будет действовать только по его замыслу. Человек в итоге может оказаться подобием Совершеннейшего Существа в миниатюре, как и всё прочее во Вселенной.
Суждения Лейбница распространялись и на энциклопедические издания, например на «Критический словарь» Бейля касательно статьи «Рорарий». Имея длительную переписку с его составителем (1697—1702), ныне озаглавленную «Разъяснение трудностей, обнаруженных г-ном Бейлем в новой концепции о взаимосвязи души и тела», Готфрид в привычной ему манере хвалил автора, после подвернув текст сомнению. Такие спорные ситуации в научном обществе того времени случались регулярно, поскольку кроме домыслов философы ничего предложить не могли. Как Лейбниц нашёл в чём укорить Бейля, так и Бейль имел личные веские аргументы в защиту имевшегося у него мнения. Переписка примечательна тем, что к 1702 году Готфрид наконец пришёл к предположению возможности создания человеком независимых от божественной воли механизмов с заданной программой действий, допустим, корабль сможет самостоятельно плавать. Процесс отрицания Бога оказался запущенным, но Лейбницу осталось не так долго жить, чтобы придти к осознанию этого.
Опять же, создание трудностей – прерогатива Лейбница. Когда он был твёрдо в чём-то уверенным, стоило появиться сходному мнению, Готфрид сразу начинал опровергать, принижать и переосмысливать. В труде «Против варварства в физике за реальную философию и против попыток возобновления схоластических качеств и химерических интеллигенций» Лейбниц старался определить физику, как науку, в которой всё ясно до простоты. Старания английских учёных (имя Ньютона не упоминается), Готфрид чуть ли не ерундой называет. Они, англичане, придумывают такое, чего никого не было. Лейбниц не понимает, как можно думать о том, что заполняет пустоту, если пустоты не существует, и как можно всерьёз рассматривать силы притяжения и отталкивания, являющихся отражением простейших и подлинных первичных понятий величины, фигуры и движения, то есть сил, ничего из себя не представляющих без основы. Стоит ли говорить, что Лейбниц сам, по молодости, признавал возможность существования тяготения, силы упругости и магнетизма.
В 1698 году Лейбниц доработал понимание субстациальных форм, впервые называет их монадами, видит их живыми и неживыми. Новое ли это для науки? Думается, об этом задумывались ещё философы древности.
1702 и 1705 годы – это «Размышления относительно учения о едином всеобщем духе» и «Размышления о жизненных началах и о пластических натурах». Лейбниц продолжал рассуждать о высоких материях. Он задумался над тем, что всё существует вечно, ничто не умирает. Опровергать умозаключения Готфрида не требуется, проще допустить возможность действительности утверждений. Чем не пример такого отношения к философии, как непосредственно Лейбниц, сегодня опровергавший, а завтра ярый приверженец? Ещё в 1680—82 годах в «Двух отрывках о свободе» он предполагал спонтанность действий Бога, считал существующее случайностью. Значит, всё может быть, пока у человечества не появится точных сведений о мироустройстве.
03.02.2017 (http://trounin.ru/leibniz96 (http://trounin.ru/leibniz96))
Готфрид Лейбниц – Сочинения 1706—16
Чем глубже знакомишься с предположениями Лейбница, тем сильнее понимаешь, как трудно вчитываться в суждения столь одиозного противоречивого человека. Его воззрения всегда были в движении. Под конец жизни Готфриду предстояло разбираться с китайской теологией. И, как знать, какие выводы это могло иметь для дальнейших умозаключений. Письма Лейбница становились всё пространнее, Например, Письмо к Косту о «Необходимости и случайности» (1707) содержит размышления, но не позволяет сделать на его основании важных выводов. Готфрид стал чаще ссылаться на самого себя, вспоминая о собственных трудах. Давно им забыты Декарт и древние философы.
1710 год ознаменовался работами «Материя, взятая в себе» и «Монадология». Теперь пришло окончательное осознание, что именно считать монадами. Отныне они являются простыми субстанциями. Что прежде Лейбниц считал монадами, получило прозвание агрегатов. Монады, подобно отрицаемым атомам, остались неделимыми. Более того, каждая монада – отдельный универсум, существующий с возникновения мира. Монады не могут умирать и появляться. Они наполняют собой пространство, вместо предполагаемой древними философами пустоты. К тому же, Лейбниц пришёл к осознанию Бога, как простой субстанции. Подразумевал ли под этим Готфрид Совершеннейшее Существо монадой? Под размышлениями Лейбница Вселенная обретала требуемый ему вид.
Лейбниц растягивал материю там, где ему удобно, помещал в освободившееся пространство ему требуемое, развивая ход мыслей дальше. Разбираясь с основами мира, Готфрид не забывал о насущном. Его беспокоило понимание души: её состав, телесность, наличие у животных. Лейбниц ещё раз задумался о Боге и побудивших его причинах создать человека. Не для общения ли с собой он создал людей?
К 1714 году монада из простой субстанции снова перешла в сложную. Такой вариант казался оправданным сразу, когда Лейбниц называл их универсумами. Что заняло место простой? Оно досталось простой субстанции. Сущее состоит именно из простых субстанций, в том числе и монады, не утратившие остальных представлений о них. А так как монады оказались сложными субстанциями, они стали отличными друг от друга, в зависимости от свойственных им внутренних модификаций. Это следует из текста труда «Начала природы и благодати, основанные на разуме». Тут же Лейбниц предположил, каким именно образом из семени получается жизнь – он связал это с наличием внутри маленьких животных. Но и это не так важно, как осознание Готфридом ещё одного значения Бога – ничего не делается без достаточного на то основания.
«Критика основоположений преподобного отца Мальбранша» (1711), «Переписка с Николаем Ремоном» (1714—16), «Переписка с Кларком» (1715—16) – заключительные штрихи к пониманию философии Лейбница. Божественной воле Готфрид так и отдавал ведущую роль во всех процессах. Не стремился он понимать и современных ему философов, имея при этом сходные взгляды. Склонность к критическому восприятию Лейбниц пронёс через весь отведённый ему период для работы над пониманием действительности.
Трудно определиться с вкладом Лейбница в науку, если судить о нём по мелким трудам. Как бы не было тяжело, а вникать в мысли Лейбница очень тяжело, нужно читать больше, не останавливаясь на малом. Первоначальное мнение может ещё много раз измениться, стоит ознакомиться с работами других учёных. Опровергать настоящее, вот чему Лейбниц на самом деле учил. Он ни с кем не соглашался. Не будет заблуждением, если потомки в той же мере ответят Готфриду, сомневаясь уже над его предположениями.
До какого бы развития не дошла наука, она всё рано не станет выше понимая основной сути бытия, разработанной Лейбницем.
03.02.2017 (http://trounin.ru/leibniz06 (http://trounin.ru/leibniz06))
Джеймс Хэрриот «О всех созданиях – больших и малых» (1972)
Позитивное мышление – не для настоящих врачей, даже ветеринарных. В случае ветеринарных врачей позитива ещё меньше, ибо клиента вольны усыпить, вооружившись формулировкой «облегчения мучений ради». Нет нужды продолжать видеть беспокойную лошадь, стараться бережно извлечь телёнка из рожающей коровы, наблюдать мучимую раковой опухолью собаку: всё решается в момент, достаточно получить на то согласие владельца. Чаще животные страдают от нерадивости хозяев. Если читатель считает, что Джеймс Хэрриот взялся рассказать именно об этом, он ошибётся. Хэрриот писал про взаимоотношение человека и его подопечных, а прочее имело место, поскольку рассказчик был практикующим ветеринаром, умевшим вовремя диагностировать заболевание и применить нужно средство для спасения, либо окончательного успокоения.
Не будем оговаривать социальный аспект. Стоит лишь упомянуть, что накануне Второй Мировой войны в Англии ветработники нанимались за содержание, трудились за идею и надежд на будущее не питали. Хэрриоту повезло, его пригласили в качестве помощника. Спустя годы он опишет свою жизнь, начиная с окончания учёбы, расскажет, как вторгся в мир крови, боли, грязи и бессонницы, вместо чистоплотной деятельности на благо фермеров. С тем же самым сталкивается читатель на страницах его рассказов, он видит страдания больших и малых созданий, чья судьба обречена прерваться в следующее мгновение, так как мир к ним жесток, а медицина не знает, каким образом оказать паллиативную помощь.
Концентрация внимания на суровых аспектах работы изначально воспринимается чрезмерной, а может Хэрриоту просто хронически не везло. Но чем дальше продвигается сюжет, тем более читатель становится расположенным к автору. Уже не бедствующий врач представлен, скорее человек, желающий обзавестись друзьями, семьёй, заслужить уважение населения и стать подлинным специалистом, способным найти экстренное решение в сложных ситуациях и не опростоволоситься перед министерством сельского хозяйства, когда периодически будут случаться заражения ящуром на какой-либо ферме поблизости.
Уделив внимание себе, Хэрриот переменит мнение о людях. Они, в той же мере, были и навсегда останутся безалаберными, призывая врача, стоит кончиться терпению наблюдать мучения животных, чаще часа в три ночи, пусть и страдают они с недельку-другую. Но и среди людей будут появляться такие, кто достоин всяческого сочувствия, в силу чрезмерной привязанности к питомцам. Не всякий из них готов был выдержать печальный исход, накладывая на себя руки или становясь на кривую дорогу асоциального поведения.
Удручает Хэрриота ещё и то, что животноводство из уютных хозяйств перерастает в крупные зверокомплексы, где вместо имён для животных используются порядковые номера. Обезличивается и сама ветеринарная профессия, как любая другая медицинская профессия. Врач становится инструментом, обязанным выполнять требуемые протоколы. Впрочем, это разговор о временах, которые наступят позже. Однако, книга Хэрриота к тому и подводит повествование, словно техническая революция добралась до новой отрасли, куда запустила жадные лапы, оставив специалистов контролировать процесс, не позволяя им на него влиять.
Всё для Хэрриота складывалось удачно. Он редко ошибался, действовал квалифицировано, сумел добиться того, чего желал. И жизнь преподнесла для него новый сюрприз, предоставив военную форму для защиты Англии от агрессии Третьего Рейха. О том периоде жизни Хэрриот тоже расскажет, но не в этом произведении, а в последующих. Ему есть чем поделиться с читателем. Стоит надеяться, не одному англоязычному писателю доступны воспоминания Джеймса, есть толковый перевод и на другие языки.
На белых страницах не хватает капель физиологических жидкостей и фрагментов сорных трав…
05.02.2017 (http://trounin.ru/herriot72 (http://trounin.ru/herriot72))
Уильям Теккерей «Ярмарка тщеславия. Главы XXXV – LXVII» (1847—48)
Минула половина повествования, появилась нехватка слов для поддержания сюжета. По какому пути далее поведёт читателя Теккерей? Неужели по той дороге, что оказалась изъеденной ядрами сражения под Ватерлоо? Тем лучше, петлять в писательском мастерстве гораздо удобнее, нежели продвигать сюжетные линии по прямой. Появляются нюансы, позволяющие отходить назад, перепрыгивать с одного на другое, брать в сторону и оступаться.
Жертвы всё-таки были принесены, настало время воззвать к совести. Понявший тяжесть проступка, отец приступит к тому, о чём следовало думать при жизни сына. Сохраняя голову на плечах, он громко продолжит заявлять о принципах, снова и снова наступая на прежние грабли. Кто способен обойти аналогичные преграды, тот на страницах «Ярмарки тщеславия» не появляется. Гордость не позволяет принять людей низкого происхождения, а те не могут пересилить отношение к ним со стороны находящихся выше их по ранжиру. Так думается, но чтение авторов уровня Теккерея не позволяет полностью быть уверенным в выводах: всегда легко упустить важную деталь, сокрытую в обилии слов.
Весь оставшийся срок до окончания работы над романом, Теккерей сосредоточился на перемене блюд. Сменяются страны и континенты, действие происходит в прошлом и настоящем, события порою оказываются взаимосвязанными, появляются новые действующие лица, трактующие ранее ставшее известным с до того неведомых позиций. Читатель понимает ясно, люди на страницах живут собственной жизнью, преследуют определённые цели, проявляют характер и не согласятся уступить, как и должно быть в действительности. Только смена блюд сопровождается всеми требуемыми церемониалами, и, вполне возможно, блюда подаются согласно правилам русской сервировки, то есть по мере необходимости, а не разом заставляя стол.
Впрочем, интерес остывает по мере чтения. События не кажутся подходящими к месту. Заголовки продолжают оставаться тем, на что стоит обращать основное внимание. Они лаконично сообщают всю полезную информацию, не требующую дополнительного пояснения. Если подумать, то Теккерею следовало не названия глав раскрывать, а содержание наполнять событийностью. Но ямы и ямы кругом, грозящие затянуть на дно намечающегося провала.
И в один момент читатель придёт к пониманию, что «Ярмарка тщеславия» закончилась, а автор продолжает рассказывать. Виной ли тому обязательства перед журналом? Или Теккерей лично для себя решил написать именно шестьдесят семь глав, закончив рассказывать историю к июлю 1848 года? В этом когда-нибудь разберутся биографы, либо уже разобрались. Если читатель решит уделить внимание творчеству автора в полном объёме, то он тоже будет в курсе, откуда Теккерей черпал вдохновение, чем во время написания романа занимался и какие варианты развития событий он обдумывал.
Прошу не винить критика за столь бесцеремонные высказывания. Он не ценитель английской литературы времён первых десятилетий царствования королевы Виктории. Ему претит внимать словесам ради слов, раскрывающих мельчайшие детали происходящих событий, чем отдаляется понимание сути литературных работ. Иного быть не может, но не стоит исключать, что Теккерей преследовал определённые цели, пребывал под впечатлением от чего-то, хотел это показать, и общество это приняло, воздало по заслугам и вот теперь считается признаком хорошего тона быть в курсе реалий середины XIX века.
Найдутся и в наши дни читатели, готовые принять манеру изложения Теккерея. Кому некуда торопиться, кто может долго знакомиться с одной историей из множества других, кого не смущает быть ограниченным малым количеством прочитанной литературы, тот не остановится на «Ярмарке тщеславия», он ознакомится с прочими трудами автора, а то и за Чарльза Диккенса возьмётся, обеспечив себя чтением до конца дней своих.
05.02.2017 (http://trounin.ru/thackeray48 (http://trounin.ru/thackeray48))
Евгений Водолазкин «Лавр» (2012)
К чему временные рамки? Прошлое – домыслы историков. Прошлого не существует. Прошлое изменяется по прихоти заинтересованных. Вчерашний день аналогично подвергается сомнению. Всё ли было так, как представляется? Посему предлагается забыть прошлое, перенестись в будущее, словно не существовало ничего, что произошло с человечеством. И само человечество подвергнуть сомнению. Пусть человечество станет проекцией пустоты, воплотив в себе тщету сущего, аки переработанный мусор, отбросив лишнее, обретя полезное. Человек завтрашнего дня – есть призрак, ставящий сомнения выше необходимости.
Должна была случиться летописная катастрофа, вымаравшая из памяти фрагменты истории, чтобы произведение Евгения Водолазкина могло восприниматься адекватно. Событийность на страницах «Лавра» насыщена деталями разных эпох, связанных в единое целое, словно выпал временной пласт. Пусть автор не согласится, но читатель понимает, произошло непоправимое, выразившееся в изменении понимания действительности. Возможные варианты: действует азимовская корпорация «Вечность», оставлен след для сотрудников андерсоновского «Патруля времени», давненько случился техногенный катаклизм ala «Страсти по Лейбовицу», либо нечто такое, что каждый читатель волен представить на своё усмотрение.
Учитывая тот факт, что Евгений Водолазкин – писатель начала XXI века, к тому же литературно ориентированный на Запад, приходится считаться с его желанием детально раскрывать проблематику интимной раскрепощённости (именуемую в узких кругах сексуальным реализмом) и приукрашивать текст отличным от гуманного пониманием жизни (так называемая альтернатива). Третьим аспектом, важным по состоянию на 2012 год, является ожидание автором конца света, дополнившим тяготы пациентов главного героя, массово страдающих половым бессилием.
Сам собой завязывается сюжет, проистекающий из необходимости рассказывать о тяготах понимания происходящего в лице даровитого парня, сходящего с ума от воздержания, готового броситься на первую доступную девушку (уже за то русское спасибо Водолазкину, что не дал волю рукам главного героя и не прельщал юнца мыслями о мужеложстве). И когда девушка зачала, оказал парень ей должное акушерское пособие. И пришлось принять ему страдания за содеянное (может быть по причине осознания неправомерности осуществления помощи без диплома хотя бы среднего медицинского образовательного учреждения). И подался парень, поставив сомнения выше необходимости (смотри первый абзац), бродить по моровой Руси. Отощал он, изменился до неузнаваемости. И вернулся после к родным Пенатам. И словно не жил, существовал во имя цели дожить до конца света.
Насколько поступки главного героя являются отражением его духовности? Тут ответ нужно искать в области психиатрии. Читатель это и сам понимает, видя, как главный герой принципиально отказывается от еды, то и дело считает себя обретшим новую телесную оболочку и постоянно беседует с только ему ведомым человеком, будто бы сопровождающим его всюду. Понятно, Водолазкин наградил главного героя душевной травмой, повлекшей отрешение от обыденности и атрофированное восприятие с ним происходящего. Не так опасно моровое поветрие, не страшит угроза оказаться повешенным: всё пустое (смотри первый абзац). Стремление быть, игнорируя необходимость страдать, аморфно подчиняясь судьбе – не причины для духовного роста. И если главный герой преобразится, значит случится чудо, либо будет задействован обыденный неумирающий всплеск романтизма, живущий в душе каждого писателя
Что до прочего, то «Лавр» – есть вольная фантазия, не требующая авторских объяснений. Водолазкин придумал мир для придуманного им же действия, наполнил придуманными событиями и даже попытался раскрыть суть изложенного перед читателем. Стараться понять, осмыслить и прочее – необходимость в малой мере осознать текст произведения. Осознания всё равно не наступит, так как нельзя осмыслить чужую фантазию.
06.02.2017 (http://trounin.ru/vodolazkin12 (http://trounin.ru/vodolazkin12))
Рю Мураками «69» (1987)
В пустом подростковом бунте отражается звон разбитых надежд взрослых: чего не смогли сами, что переступили. Забыв, продолжили жить обыденной мирской жизнью, словно похоронили прежние устремления. В них, подростках, можно увидеть отражение себя, отнестись к их проступкам отрицательно, словно и не было в собственных думах стремления к совершению непотребных поступков, сугубо желания что-нибудь опоганить. Кто-то вспоминает молодость и укоряет себя, а кто-то, как Рю Мураками, едва ли не гордится лёгкостью былых устремлений, когда подвигом считалось разрисовать стены школы и совершить акт дефекации на директорский стол.
В голове гуляет ветер, тот самый – ипохондрический, что порождает неприличный звук, опускайся он в нижнюю часть тела. Ветер давит на мозг снизу, побуждает разбивать череп о преграды. Давление внутри организма нарастает, увеличиваются пещеристые тела, дополнительно провоцируя подростков на неадекватность. Требуется малое: внимание девчонок, уважение сверстников и понимание личной важности. А ежели тому будет способствовать активная жизненная позиция, выраженная в неприятии наличия в стране иностранных элементов, то получится гремучая смесь, способная разрушить родной дом.
Почему так получается, что будучи недовольными присутствием в городском порту американских подводных лодок, подростки решаются заявить о том миру, совершая противоправные действия не против непосредственного виновника, а выливая агрессию против имущества своей же страны? Потому-то бунт и пустой, поскольку порывы молодёжи бьют по ним самим, по их семьям и тем, кто случайно оказался рядом. Разрушительный порыв стремится повергнуть в прах основы общества, будто желая обратить всё окружающее в руины, дабы не отдавать их «врагу». Подростки не понимают – ничего не изменится, но жить в развалинах предстоит уже им.
Нанести вред имуществу школы можно, ей от того хуже не станет. Пусть она не виновата в планах правительства, согласного на присутствие американцев в городе, но именно ей предстоит быть опороченной перед всеми, ведь разрушить проще доступное. Нет ничего доступнее беззащитного. И Мураками позволил подросткам пойти на бессмысленный и беспощадный бунт.
Подростки позже поймут, насколько бесполезными оказались их действия. Частично это начали осознавать той ночью, разрисовывая стены и совершая прочие непотребства. Их стала грызть совесть, они испугались ответственности. Испугавшись же, разбежались по разным углам и более не знали, хорошо ли будет, узнай общество про совершённый ими проступок. Что несла агрессия, к чему в итоге приведёт столь дерзкая выходка? Мудрые сограждане не стали бы акцентировать внимание на попрании норм морали, дав подросткам право самостоятельно придти к выводам о дурости их поступка. Так было бы логичнее всего, дабы не озлоблять неокрепшие умы. Каждый может ошибаться, но каждый заслуживает от окружающих адекватное восприятие проступка.
Тёмное пятно в личном деле останется, главное лишний раз не напоминать о былом. Тогда подростки пойдут по пути иных пустых бунтов: соберутся устроить эротический фестиваль, снимут авангардное кино, а после вступят во взрослую жизнь и успокоятся. Кто-то из них станет писателем, провоцируя себя на бунты на бумаге, посредством воспоминаний о бурной молодости. Только было бы о чём вспоминать… А если других воспоминаний нет, значит придётся рассказывать о том, что пережил сам. Так из-под пера выйдет исторический документ, чьё назначение быть назиданием для потомков, если они захотят узнать, каким страстям предавались подростки в шестидесятых годах XX века.
Нужно помнить, забывший об агрессии мир – готовый к агрессии мир.
07.02.2017 (http://trounin.ru/rmurakami87 (http://trounin.ru/rmurakami87))
Теодор Гладков, Николай Зайцев «И я ему не могу не верить…» (1983)
Не может такого быть, чтобы прошлое не имело шероховатостей. Обязательно имелось то, о чём ныне замалчивают, либо не знают. Но как относиться к информации, если знаешь, авторы текста намеренно искажают действительность, будто не понимая, насколько нужно быть глупым, чтобы поверить в представленный ими на страницах радужный задор? Тем более, когда речь касается становления Советского государства. В пору подковёрной борьбы, лабильности населения, отсутствия твёрдого понимания происходящего, не может быть настолько твёрдых убеждений, чтобы чувствовать в своих действиях абсолютную правоту. И всё-таки имелись фанатично преданные делу люди, истово веровавшие в победу пролетариата над капиталистическим миром, согласные пользоваться методами диктатуры, тем подавляя очаги оставшегося сопротивления внутри страны.
Теодор Гладков и Николай Зайцев взялись рассказать читателю о деятельности Артура Артузова, сотрудника советских органов государственной безопасности. Ими был показан путь сына швейцарца итальянского происхождения Христиана Фраучи и Августы Дидрикиль до одного из влиятельных лиц государства, о котором Феликс Дзержинский заметил – И я ему не могу не верить. Именно Артузову принадлежала основная роль в обезвреживании контрреволюционеров Бориса Савинкова, Сиднея Рейли и атамана Анненкова. Устранив угрожавший стране «Национальный центр», Артузов в дальнейшем предпочитал заманивать враждебные элементы на территорию Советского государства путём создания фиктивных контрреволюционных организаций. Таковыми были «Трест» и «Синдикат-2?.
