Герои и битвы. Военно-историческая хрестоматия. История подвигов, побед и поражений

скачать книгу бесплатно


Плацидий Тит не уступал дарованиями своему отцу; кроме того, он был отличный инженер. Как человек более мягкого характера, Тит всегда готов был оказать врагам пощаду, и только отчаянное упорство евреев заставляло его иногда прибегать к жестоким мерам. В то время это был лучший военачальник, способный окончить ужасную войну. В 70-м году, когда

План Иерусалима

Веспасиан прочно уселся на трон римских императоров, Тит собрал в Цезаре сильное войско, из египетских и сирийских легионов, с придачей пеших и конных союзников, а всего – до 80 тысяч. В апреле этого года римские орлы окружили иудейскую столицу. Это произошло после Пасхи, и как нарочно, стечение богомольцев со всех концов мира было необычайно велико. По старинному обычаю, они являлись с обильными приношениями для храма, но эти приношения попадали теперь в руки зелотов. Зелоты совершенно овладели столицей. Симон, сын Гиора, засел со своими единомышленниками в городе, Иоанн Гисхала овладел храмом, третий предводитель, Елеазар, – завладел внутренней оградой, где и перехватывал все приношения. Мирные люди умоляли римлян выручить их, но зелоты так бдительно содержали стражу, что никто не мог бежать.

С горы Скопас, на четверть часа ходьбы от северной стены, Тит обозревал обширный город и думал, как бы ему легче разрешить трудную задачу. Перед ним находилась одна из сильнейших крепостей, или, лучше сказать, несколько крепостей, соединенных вместе (см. План Иерусалима).

Ближе всех, так называемый город Везеф, окруженный каменной стеной в 25 локтей вышиной и 10 локтей шириной; стены пересекались башнями, числом 90. За Везефой внушительно возвышались две горы, соединенные прекрасной аркой и укрепленные по краям такими же стенами с башнями. Одна из них, на юго-западе, называлась Сионом, или Верхним городом; здесь находился дворец царя Ирода, построенный как крепость, и дворец Агриппы. На северо-востоке – гора Мория, на которой красовался храм из белого блестящего мрамора, построенный старым Иродом. Четыре стены из дикого камня, каждая в 75 локтей вышины, стояли уступами одна ниже другой, окружая главную святыню Иерусалима. Для прикрытия храма с северной стороны на высокой скале была построена отдельная цитадель, со стенами и башнями, – это замок Антония. Скрытые подземные ходы соединяли цитадель с храмом. На небольшом холме, между Сионом, Мория и Новым городом, стоял Нижний город, также окруженный крепкой стеной. Таким образом, чтобы добраться до храма, римляне должны осилить тройной пояс укреплений и за этими грозными стенами должны были встретить до 600 тысяч вооруженного населения; собственно войска – около 60 тысяч, задача стояла трудная, было о чем подумать.

На первых порах вожди восстания сделали вылазку. После жестокого боя Тит вогнал их в город и тотчас приказал приступить к осаде. Войска разделили на три смены: одна вела подступы, другая прикрывала ее, а третья смена в это время отдыхала. Подступы повели крытые, из бревен, покрывая их толстыми досками, а чтобы неприятель не зажег, накидывали сверх крыши землю или сырую кожу. Начиная шагов за 400 или 500, римляне тихонько подвигались к стенам, производя частую стрельбу через бойницы. Когда же подошли близко к стене, Тит приказал устроить четыре высоких насыпи и соединить их между собой поперечными ходами. Насыпи делали так: вкапывали деревья и клали между ними в клетку брусья, середину забивали камнями и землей. Сторону насыпи, которая к стене, оставляли крутой, а все прочие делали отлогими для подвоза материала. Потом втащили на них четырехугольные башни, сажень по 10–15 каждая, обшитые снаружи толстыми досками и прикрытые сверху кожей, против пожара. В нижних этажах этих башен помещались тараны, приводимые в движение колесами и веревками. Бревно одного такого тарана имело 7 сажень длины, а железный баран, посаженный на конец бревна, весил 5 тысяч пудов. Его доставили на место 300 лошадей, а чтобы привести его в движение, требовалось до 700 человек. Кроме таранов, назначенных собственно для пробивания стен, римляне имели в осадном парке 300 самострелов, метавших копья и 40 самострелов, метавших камни. Евреи оборонялись храбро, упорно, старались замедлить приступ, бросая зажигательные стрелы, тяжелые бревна и камни. Когда же римляне втащили башни, защитники закрыли стены кожаными мешками, наполненные шерстью, чтобы уменьшить удары таранов, они старались перерезать косами канаты, ловили таран и оттягивали его особыми щипцами; наконец, сделали вылазку и подожгли одну из башен. Тут ранило самого Тита и римляне ожесточились. Удары таранов участились, и стены Нового города рухнули, на 5-й день осады римляне заняли его. Еще более отчаянно иудеи защищали вторую стену, за которой находился Нижний город, или Акра. Через 5 дней сделали пролом и в этой стене. Тит, щадя город, отдал приказ не уничтожать здания, но иудеи поняли этот приказ так, что римляне их боятся. В узких кривых улицах им удалось вытеснить их назад. Еще три дня бились за эту стену, ее взяли вторично, здания разрушили, а башню заняли солдаты. Войска получили четырехдневный отдых и в это время Тит начал переговоры; он послал к защитникам бывшего правителя Галилеи, Иосифа Флавия, но иудеи прогнали его стыдом. Тогда Тит устроил своей армии смотр, думая, что этим сможет запугать евреев, но и это не помогло.

Осада городов в древности: крытые ходы, заслоны; машина, метавшая камни; башня для стрелков и для помещения тарана

Исступление народа было выше всякой меры. Многие защитники нарочно сдавались в плен римлянам, а позже, когда немного обживались, тайно убивали часовых, отравляли колодцы, поджигали машины. Их мужество и ловкость становятся удивительными, особенно если вспомнить, что евреи никогда не служили в римских войсках.

Семнадцать дней войска Тита трудились под стенами Сиона и Мория и все их работы разрушались или вылазками, или контр-минами, которые евреи искусно вели под землей. Они делали на столбах подземные ходы и потом, дойдя по расчету до известного им места, поджигали дерево, отчего обрушивался ход, проваливались машины, солдаты и все, что находилось наверху. Тогда Тит решил извести евреев голодом. Он окружил город на 9 верст тройными валами. Евреи стали падать духом, особенно после того, когда приказали всех перебежчиков распять на крестах; жадные арабы и сирийцы ловили их как лисиц и резали животы, в надежде поживиться проглоченным золотом. Около 2 тысяч человек умерло под ножами, да столько же погибло на крестах.

До сих пор в город привозили продукты, теперь настал страшный голод; люди гибли тысячами, их трупы распространяли заразу. Живые питались травой, кожей, падалью. Бывали примеры, что матери убивали и ели своих младенцев. Начались поиски зерна. Буйная толпа голодных грабила зажиточных людей, врывалась в храм, насильничала и убивала. Всякий, кто казался бодрым, считался уже виновным в утайке зерна. Вырывали изо рта куски хлеба.

Город стал похож на клетку бесноватых, в которой не умолкали крики, стоны, рыдания и дикий хохот. Однако о сдаче города никто не смел говорить: таких немедленно предавали жестокой казни.

Три недели ушло на устройство четырех насыпей, для которых вырубили все фруктовые деревья на 15 верст вокруг Иерусалима. Когда втащили на них башни, Иуда, защитник цитадели, готов был уже сдаться, но Симон Гиора убедил Иуду, напал на римлян и разрушил часть деревянных работ. Три раза водил Тит свои войска на приступ, и только в третий раз, ночью, и то врасплох успел овладеть замком Антония. Разрушивши все, за исключением одной башни, римляне занялись расчисткой подступов к храму, главной иерусалимской твердыне (о ее стенах уже было сказано ранее). К внутренней стене примыкали обширные и прекрасные галереи, их которых открывались выходы во двор язычников. Сюда могли входить и евреи, и язычники. Здесь купцы заключали торговые сделки, лавочники меняли деньги; здесь покупали быков, овец и голубей для принесения в жертву. Отсюда Спаситель изгнал торгашей словами: «Не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников!». Высокая каменная ограда окружала террасу, на которой и стояло здание храма. Входящий с востока, через Коринфские ворота, попадал сначала во двор женщин, где стояла сокровищница, а потом уже, через другие ворота, во двор храма. Отсюда можно было любоваться зданием, белый мрамор которого «уподоблялся горе, покрытой снегом, усыпанной золотом и камнями». За каменной решеткой находились жертвенники и все принадлежности жертвоприношения. Сюда, кроме священников, никто не мог входить. Таков был Иерусалимский храм, краса и гордость евреев.

Прежде чем двинуть войска на приступ, Тит потребовал сдачи. Многие жители перешли на его сторону, но большая часть осталась, предпочитая умереть на развалинах своей святыни, священники и те вооружились. 17-го июля прекратились непрестанные жертвоприношения, за неимением служителей. Это был первый случай за время существования храма, многие иудеи сошли с ума, другие наложили на себя руки в припадке безумия, так их потрясло печальное известие. Получивши отказ, Тит отобрал храбрых воинов под начальство сотника Цереала и приказал им проникнуть ночью в храм через подземный ход; прочие войска, как ни в чем не бывало устраивали насыпи под стенами, подвозили тараны, готовясь к осаде. Иудеи мужественно встретили отряд Цереала и принудили его отступить. Тит сильно желал спасти храм, но когда увидел, что его тараны совершенно бессильны против этих грозных стен, и, видя упорство евреев, он приказал поджечь ворота, и римляне ворвались во двор. Велико было изумление и ярость защитников. Освещенные пожаром, они дрались отчаянно, с остервенением: били и тех, которые сражались, и тех, которые по приказанию полководца тушили пожар.

Вид Иерусалимского храма, разрушенного Титом

Один из римских солдат, преследуя беглецов, бросил факел внутрь храма, и чудное здание охватили языки огня. Многие бросались сами в огонь, другие кидались на мечи римлян, или умерщвляли друг друга. Священники, взобравшись на крышу храма, кидали оттуда на римлян гвозди, куски свинца, пока не рухнули стены и погребли их заживо. Все верили, что в последнюю минуту Господь проявит чудо и спасет храм, но он уже лежал в развалинах, дымящихся и обагренных кровью. Победители водрузили на месте Святая Святых свои орлы и отправляли языческое богослужение в виду множества женщин и детей, наполнявших галереи. Эти галереи также сожгли вместе с людьми; уцелела только часть ограды да две двери от храма, все остальное погибло.

Иоанн Гисхала, Симон, сын Гиора, и многие воины успели пробиться и засесть в Верхнем городе, или Сионе. Даже падение главной святыни не сломило их мужества, они решились защищаться, несмотря на выгодные предложения римского полководца. Тит предлагал всем, кроме зелотов с их семействами, свободное выселение за Иордан. Вожди восстания, занявши дворец Ирода, оставались глухи и немы. Тогда наступили самые тяжелые дни для осады. Римляне должны были устроить тарасы, или подкатные срубы, против запасной стены города в виду дворца; 4 легиона трудились над этой работой 18 дней, а прочие войска разоряли в это время Нижний город, не оставляя камня на камне. 28-го сентября, через готовый пролом, римляне ворвались в это последнее убежище, но встретили уже слабую защиту: зелоты изнемогли от голода, от беспрерывных битв и частых усобиц. Сотни тысяч иудеев погибли в Иерусалиме под мечами римлян, но еще много их осталось живыми, в плену. Тяжка была участь этих несчастных. Разбор пленных продолжался несколько дней. Старых людей, немощных всех перебили, из молодежи отобрали 700 красивейших юношей для торжественного вступления в Рим, для этой же цели оставили и предводителей: Иоанна Гисхала, Симона, сына Гиора, и многих других знатных евреев. Оставшуюся молодежь разделили, по телосложению каждого, на три части: одну, вместе с женщинами и детьми продали в неволю, другую отправили в Рим, на травлю зверям, а третью – в египетские рудники, на каторжную работу. В Иерусалиме не осталось ни одного живого еврея, кроме нескольких сотен несчастных, успевших спрятаться в подземные галереи и водосточные трубы. Римляне, производя расчистку, еще долго находили их под землей и вытаскивали оттуда вместе с запрятанными сокровищами и трупами казненных за время осады.

Иерусалим исчез с лица земли. Осталось поле, покрытое щебенкой, на краю этого поля белели палатки сторожевого легиона. Так скоро исполнилось предсказание Иисуса Христа. Однажды после проповеди Господь вышел из храма и приступили ученики Его, чтобы показать Ему здания. Иисус же сказал им: «Видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне, все будет разрушено».

В июне 71 года Рим праздновал разрушение Иерусалима. Торжественное шествие открыли пленники с бледными лицами и дикими глазами, они шли в своих роскошных одеждах, потом несли трофеи, взятые из храма: золотой стол, семиветвенный золотой свечник, пурпурные завесы из Святая Святых и, наконец, книгу законов – Тору. Сзади трофеев ехали на колесницах Веспасиан и Тит, возле них, верхом на коне, другой сын – Домициан. У подножия храма Юпитера процессия остановилась: надо было исполнить казнь над предводителем.

Из толпы пленников выхватили Симона Гиора, накинули на него веревку и потащили к Тарпейской скале. Когда вестники дали знать, что врага Рима не стало, раздались радостные крики, начались жертвоприношения. После обычных молитв император и принцы вернулись во дворец, а граждане веселились до поздней ночи. Другой предводитель Иоанн Гисхала, оставался в темнице до самой смерти, а уцелевшие от погрома евреи рассыпались по земле, и с тех пор этот народ не знает Отечества.

Аттила царь Гуннов

Прошло 300 лет. Римляне, как некогда евреев, в свою очередь, пугали частые солнечные затмения, водяные бури, грозы и другие довольно обыкновенные явления природы. Они со страхом ожидали разрушения Всемирной столицы Рима. Но и без этих предзнаменований не трудно было видеть, что Римскому государству приходит конец. Чем больше римляне расширяли свои границы, тем труднее становилось их защищать, чем больше покоряли они народов, тем больше наживали себе врагов. На таком большом пространстве жили народы разных вер, разных обычаев и одинаково ненавидели своих победителей – суровых и жадных римлян. Жители областей были угнетены податями; богатства скопились у немногих счастливцев, всюду распространилась бедность, нищета. Большая часть императоров были порочными людьми и мало заботились о благе покоренных народов. У них была одна забота: как бы подольше усидеть на троне, потому что солдаты ставили императорами кого хотели, кто больше им даст. Однажды они продавали с публичного торга императорский титул. Во время всеобщей порчи нравов и разврата лишь одни христиане жили в добродетели и сторонились от язычников. Этим они еще больше накликали на себя ненависть и гонения. Язычники говорили: «От них происходит все зло, из-за них боги казнят мир, насылают на нас моровую язву, засухи, град, голод и орды неприятелей. Неудивительно, что наши храмы опустели, что на наших алтарях не приносятся жертвы и давно погас огонь». На войне язычники не хотели стоять рядом с христианами, а христиане и вовсе не хотели служить в войске, которое оскорбляло их святыню богохульными речами и развратной жизнью. Вражда между язычниками и христианами еще больше усилила рознь в Римском государстве; наконец, оно до того ослабело, что стало легкой добычей для варваров. Под этим названием слыли народы пограничные, не привыкшие к неге и роскоши, суровые и воинственные, слепо повиновавшиеся своим вождям. Чаще и чаще становились их набеги на границы; не довольствуясь грабежом, они стали требовать постоянной дани или свободных земель для поселения в границах государства. Прошло то время, когда императоры-полководцы сами водили превосходно обученные войска; когда они, с мечом в руках, проникали и в дебри германских лесов, и в кочевья Дальнего Востока, то слабым их наследникам оставалось на выбор: или соглашаться на требования варваров, или отбиваться от них наемными войсками из этих же самых народов. Так они и делали, но вышло еще хуже, потому что через наемников и дальние германские народы узнали слабость Империи, узнали дороги в Цареград и в Рим. Нужно сказать, что в IV веке после Р. Х. прежде единое Римское государство распалось, по своей слабости, на две половины: Западную, или Римскую империю, и Восточную, или Греческую империю, где Рим оставался столицей, а здесь стала Византия, или Константинополь, построенный Константином Великим. На эту Империю раньше накинулись варвары, чем на Рим, и первыми пришли с берегов Балтийского моря готы, народ германского племени. Они поселились по Дунаю и обязались защищать границы от прочих варваров. В конце IV века появился более страшный враг – гунны. Этот азиатский народ жил сначала в нынешней Монголии, по соседству с Китаем. Здесь в стенах гунны пасли табуны своих лошадей и стада рогатого скота. Как только съедался подножный корм, гунны садились на своих маленьких лошадок и быстро передвигались на другое место; позади на телегах медленно ехали жены и дети, тут же гнали скот. В пище гунны неприхотливы: они ели сырое мясо, пили кумыс, то же, что ели и пили все кочевники Азии, но ни один народ не был так свиреп, как гунны. Даже на вид они оказались страшны: маленького роста, толстая и короткая шея; большая голова с широкими скулами, приплюснутым носом без бороды; маленькие черные глаза и отвислые уши – таков этот народ: некрасивый, жадный, свирепый. Из жадности они грабили до тех пор, пока не навьючат своих лошаденок; все остальное, чего не могли забрать с собой, истребляли до нитки. Гунны делали быстрые переходы, нападали сразу и если терпели неудачу, то также скоро рассыпались. Но бились с врагами без всякого порядка; никакого строя у них не было. Когда гуннов потеснили в Монголии соседи, они снялись со старых кочевий и вместе с женами и детьми перешли сначала в наши страны, между Волгой и Доном. Продвигаясь дальше на Запад, к границам нынешней Венгрии, они сбили готов, натолкнулись на другие германские племена, облегавшие границы обеих империй и положили начало общему перемещению этих народов. Эта пора называется Великим переселением народов; она затянулась надолго и кончилась разрушением Западной Римской империи.

Гунны дали первый толчок, первые показали дорогу и затем, как увидим дальше, исчезли. Сами они ничего не построили, а разрушили многое; но те германские народы, которые пошли после них, которые прочно поселились в бывших владениях римских императоров, создали новые государства, существующие и теперь.

Особенно сильны и опасны стали гунны, когда у них, вместо многих предводителей появился один, по имени Аттила. Он истребил всех родоначальников, умертвил даже своего родного брата и принял царский титул. Это был человек железной воли. Перед его грозными очами трепетали самые смелые люди. Гунны его боготворили: он любил войну, а война давала гуннам добычу. Жил Аттила на территории нынешней Венгрии; его столица вся состояла из деревянных хижин. Гуннские военачальники вели роскошную жизнь, пили вино из золотых и серебряных кубков, а царь ел руками с деревянного блюда, пил из деревянной чаши. Во время царского стола особые певцы распевали в честь Аттилы хвалебные песни, в которых прославляли его могущество. Царь, как и многие из знатных варваров того времени, старался походить на римлян и даже немного знал по-латыни. Каждый день, сидя под открытым небом на своем троне, он держал суд, и всякий смело к нему шел, если имел какую жалобу. Будучи очень смышлен, хитер, Аттила умел распознавать людей, умел держать их в руках. Любовь к власти навела его на мысль завоевать весь мир. Рассказывают, что однажды пришел к нему пастух и поднес заржавленный меч, который он нашел в степи. Царь взял его в руки и сказал: «Долго этот меч был скрыт в земле, а теперь небо дарует его мне для покорения всех народов!». В том же году он набросился со своими войсками на Греческую империю. Греческий царь приказал своим послам положить к ногам Аттилы две тысячи фунтов золота и пообещал ему отдать по Дунаю земли для поселения, сколько он захочет. Все страны того мира пришли в ужас; говорили, что это бич Божий, посланный за грехи людей.

Взявши с греческого императора откуп, Аттила стал готовиться к нападению на Западную Римскую империю, и так как настоящей причины к войне не было, то хитрый гунн объявил, что идет наказать своих давних врагов готов. Этот народ переместился в римские владения и под видом друзей расположился частью в Южной Галлии, а частью – в Испании; их братья, восточные готы, на которых Аттила наткнулся еще за Днепром, вошли в его войска.

Никогда, со времен персидского царя Ксеркса, Европа не видела такого разноплеменного сборища, какое собиралось под начальством Аттилы. Тут были народы Европы и Азии, черные гунны со своими длинными стрелами; алане со страшными копьями и шлемами из роговых дощечек; негры, у которых вся кожа была раскрашена и исколота узорами, вместо убранства короткий кафтан из человеческой кожи, а вместо оружия – косы; славяне – в полотняных рубахах, с длинными мечами и щитами; германские народы – с круглыми щитами и короткими мечами; из них гепиды и готы составляли тяжелую пехоту, страшную для римлян. Вожди всех этих народов жадно ловили глазами всякое движение Аттилы и повиновались ему беспрекословно. Некоторых из них Аттила отличал от прочих, призывал к себе на совет, как, например, Валамира, предводителя готов, и Ардарика, короля гепидов, а всех прочих держал как слуг. Историки насчитывают до 500 тысяч войска, которое под начальством Аттилы выступило в поход в январе 451 года. Все попутные народы присоединялись к этому войску и еще более увеличивали и без того его страшную силу.

Аттила, царь гуннов

Следуя вверх по Дунаю, гунны подошли к Рейну. На той стороне реки начинались владения римлян, их провинция, известная под названием Галлии. Она имела много городов, частью с христианским, частью с языческим населением; ее границы защищали крепости, в которых были проведены хорошие дороги, мощеные камнем. Галлия, под властью римлян, считалась в то время образованной страной, тогда как по другую сторону Рейна жили германцы своим прежним старинным бытом.

Аттила приказал готовиться к переправе. Древние леса, где росли вековые дубы и ольха, падали тысячами под ударами топоров; рубили плоты, вязали их и спускали на реку для устройства мостов. В одно и то же время войска перешли в разных местах Рейна и вступили в Галлию. Как тучи саранчи пожирают поля, так и полчища Аттилы истребляли дотла города и поселения, дома и церкви, людей, домашний скот, птицу.

Многие цветущие города за Рейном, как Вормс, Майнц, Кёльн, Трир – нынешние немецкие крепости – были обращены в пепел. Римские военачальники, не смея сопротивляться, отвели свои войска вглубь Галлии, за реку Луару. Между прочим, Аттила подступил к Мецу. Город был хорошо укреплен, имел высокие стены и башни, но так как гунны не умели брать городов, даже не возили стенобитных машин, то Аттила, наскучив осадой, бросил ее и ушел дальше. Он отошел верст за сто, как ему дали знать, что одна из поврежденных стен упала. Гунны вскочили на лошадей и через несколько часов явились под Мецом. Это было ночью под Светлое Христово Воскресенье. Епископ, окруженный духовенством, служил в соборе обедню. Гунны ворвались в город и пощадили только одного епископа; все остальное население истребили, город сожгли. Жители Реймса разбежались по лесам раньше, чем подошли гунны; остался лишь епископ Никозий с немногими из своих друзей. Когда он увидел, что городские ворота упали и варвары ринулись в город, то вышел в облачении на паперти и вместе с духовенством торжественно запел следующие стихи из псалма Давидова: «Прильпе земли душа моя: живи мя по словеси Твоему». Внезапный удар меча прекратил священное песнопение и голова епископа покатилась по паперти. Сестра Никозия, красивая Евтропия, бросилась на убийцу, но также упала рядом с братом. В эту минуту храм огласился неведомым шумом: испуганные гунны в страже разбежались и вовсе оставили город. На другой день возвратились жители, бережно собрали останки мучеников и потом воздвигли памятник своему епископу. Римская церковь причислила его имя к лику святых.

Хотя сам Аттила был язычником, но он не думал искоренять христианство; для него все веры были одинаковы. Однако между народами, которых он вел, многие дышали ненавистью к христианам, отчего явилось много мучеников, особенно между епископами. Епископы того времени считались в городах первыми лицами; они ведали судебные делами, правительственными, часто становились военачальниками, тогда как римские правители, люди пришлые, оставались чужды населению, епископ был свой человек: его все знали, любили и уважали. Вот почему они первые попадали под удары варваров. Маленький город Лютецию, нынешний Париж, спасло заступничество Женевьевы. Жители этого городка узнали о движении гуннов, спустили на реку суда, стащили на них все пожитки и приготовились к бегству; толпы женщин и детей ходили по улицам и горько рыдали, прощаясь с родным городом. Вдруг перед ними предстала Женевьева, уже прославленная чистотой жизни и христианскими добродетелями. В своей пламенной речи Женевьева укоряла матерей за то, что они покидают родные очаги, идут в чужую страну скитаться по лесам; именем Божьим она заклинала их остаться и уверовать в Его защиту. Горячие мольбы Женевьевы, ее вдохновенные речи заставили жителей остаться в городе, и, действительно, Аттила обошел Лютецию, несмотря на то, что там находились хорошо укрепленный римский лагерь, арсеналы, дворец императора, много церквей, рынки. С тех пор парижане чтут Св. Женевьеву, как покровительницу своего города.

Аттила спешил к Орлеану, в Южную Галлию. Там, недалеко, были его заклятые враги готы, которых он называл своими конюхами; разбивши готов, он смело мог двинуться в Италию, против императора. Жители Орлеана, расположенного на перепутье дорог, заранее озаботились привести свой город в такое положение, чтобы он мог выдержать осаду. Они починили городские стены, заготовили съестные припасы и послали своего епископа к римскому полководцу Аэцию просить у него помощи. Епископ Аньян был пастырь ученый, благочестивый, готовый стать на защиту своей паствы. Прибывший к Аэцию, епископ сказал ему: «Сын мой! Мы продержимся до середины июня, но если ты за неделю до срока не придешь на помощь, то лютый зверь пожрет мое стадо». Аэций обещал помочь, и только епископ успел вернуться в Орлеан, как Аттила начал осаду.

Тогдашний римский император хорошо знал, зачем идет Аттила: не готов наказать, а напасть врасплох на Италию, снести его трон. Он удержал в Италии лучшие войска и долго удерживал своего единственного полководца, который один стоил целой армии. Когда же было получено известие, что гунны перешли Рейн, то император решился отпустить Аэция, придав ему небольшие силы. Одно появление в Галлии знаменитого полководца стало достаточным, чтобы поднять ее население: благородные галлы вооружали своих слуг, поселян; мелкие германские народы, жившие по границам Галлии, спешили под знамена Аэция, и только не вооружались, не трогались с места готы, самый сильный сосед Италии. Их король Теодорих в ответ на просьбы Аэция сказал: «Римляне сами навлекли на себя грозу; пусть теперь разделываются, как знают». Но Аэций, как искусный политик сумел привлечь короля готов на свою сторону. В Южной Галлии проживал в своем богатом поместье бывший римский сенатор Авит, друг и советчик Теодориха. Он часто виделся с королем, подавал ему добрые советы, как лучше воспитывать детей, как управлять народом. И король, и все знатные готы смотрели с уважением на умного и образованного Авита, слушались его советов, старались даже подражать ему в одежде и привычках. Вот к этому-то Авиту и поехал Аэций. Бывшему сенатору польстило прибытие знаменитого полководца, особенно когда последний объявил, что приехал к нему просителем; он сказал Авиту: «Этот варварский народ, который живет у наших дверей, смотрит твоими глазами, слушает твоими ушами. Ты скажешь, чтобы он шел назад – и он идет; ты скажешь, чтобы он выходил – и он выходит. Заставь же его теперь выйти. Склони его к войне». Дело уладилось как нельзя лучше. Храбрые готы пуще всего боялись насмешек, будто они струсили перед Аттилой. Когда им объявили поход, они взялись за оружие и в своих звериных шкурах поспешили стать в ряды под звуки римских труб.

Однако из-за этих проволочек римляне потеряли много времени. Те пять недель, которые мог продержаться Орлеан, уже были на исходе. Орды гуннов окружили город на далекое расстояние и давно бы его взяли, если бы хоть сколько-нибудь были сведущи в осадном искусстве. Жители Орлеана, ловко прикрываясь щитами и плетнями, кидали с пращей камни, зажигали неприятельские машины, присыпали землей крепостные стены. Тогда гунны взялись за свои луки. Они были отличными стрелками из лука, лучшими в мире. Тучи стрел носились над городом: никто не смел показаться из-за зубцов крепостной стены; защитники впали в уныние, между ними начался ропот. Жители роптали, что они помирают с голода, что римляне их обманули. Епископ Аньян изнемогал от неустанного бдения и молитвы. Чтобы поддержать бодрость в защитниках, он обошел все стены с крестами и хоругвями. Омывая своими слезами ступени церковного алтаря, он поднимался лишь за тем, чтобы послать кого-нибудь на высокую башню взглянуть, не идет ли Божье милосердие? Когда посланный возвращался и докладывал, что ничего не видать, епископ снова опускался на колени и снова горячо молился. Наконец, он отрядил к Аэцию гонца с таким письмом: «Если ты, сын мой, не придешь сегодня, то завтра будет уже поздно». Гонец не возвратился. Епископ стал сомневаться в Аэции.

Случилась страшная буря, с ливнем, грозой. Три дня лил, не переставая дождь. Работы приостановились и за эти дни жители, с общего совета, решили сдаться. Епископ поехал к Аттиле предложить условия сдачи, но царь гуннов пришел в ярость, как ему смеют предлагать условия, и приказал гнать епископа. Жителям осталось одно: сдаться на волю победителя; они открыли настежь городские ворота. Сначала вступили в город вожди, чтобы выбрать себе лучшую добычу; потом въехали телеги и во всех концах города начался грабеж. Пленников делили по жребию, после чего их ставили рядами. Таков был обычай у гуннов. В самом разгаре дележа за городской стеной послышались крики: измученные жители встрепенулись надеждой избавления, гунны приостановили грабеж; все смолкло, оцепенело. Во главе римской конницы скакал Аэций и сын короля Теодориха; за ними в облаках пыли блистали орлы римлян, пестрели знамена готов. У городских ворот, на берегу Луары и даже в водах этой реки завязалась первая битва. Как морская волна, она вслед бегущим переваливала в город, и здесь на улицах началась страшная сумятица: гунны, побросавшие добычу, кидались в разные стороны, не зная, где укрыться, куда бежать. Их добивали с крыш камнями, гнались за ними с оружием, истребляли поодиночке и целыми толпами. Тогда Аттила дал приказ об отступлении. Благородный римлянин сдержал свое слово: город был спасен.

В ту же ночь Аттила снял свой стан и к утру был далеко от Орлеана. Как и все грубые кочевники, гунны больше всего заботились о награбленной добыче, а эта добыча была у них очень велика. Аттила не мог двигаться быстро: он даже обошел большой город Труа, лежавший на его пути. Епископ этого города, старик Лупп, которого знала вся Галлия, выехал навстречу Аттиле и просил его пощадить Труа. «Хорошо, – сказал Аттила, – только ты пойдешь со мной до Рейна; такой святой человек, конечно, принесет счастье и мне, и моему войску». Аттила, видимо, хотел удержать почтенного епископа в виде заложника. Войска Аэция шли гораздо скорее, чем гунны. Передовой отряд, составленный из германского племени франков, напал на отряд гепидов, защищавших переход через реку Об. Схватка завязалась ночью и продолжалась до утра. Топоры франков, мечи и копья гепидов работали так исправно, что на другой день 15 тысяч убитых и раненных покрывали поле битвы. Гепиды переправились через реку и присоединились к Аттиле, который в тот же день занял город Шало на реке Марне, в 250 верстах от Орлеана. Аттила нашел недалеко от города старые римские окопы и прикрыл этими окопами свой стан, состоящий из повозок, между которыми были разбиты палатки. Эта местность известна до сих пор под названием Каталонских полей. Только что успел расположиться Аттила, как подошли римляне и тотчас приступили к устройству укрепленного лагеря, по всем правилам полевой войны. Глубокие рвы и насыпи делали римский лагерь совершенно непреступным. Союзники римлян расположились отдельно, каждый по своим обычаям.

В войсках Аттилы распространялось уныние, большие потери в людях и конях давали мало надежды на победу. Сам царь не знал, что предпринять, сильно беспокоился, нигде не находил себе места. К нему привели из ближнего леса отшельника, который слыл в народе прорицателем. Аттила спросил у старика, будет ли ему удача? «Ты бич Божий и молот, которым Господь поражает мир. Но Он же, Всесильный, передает меч из одних рук в другие по Своему благоволению. Итак знай, что ты будешь побеждать, дабы увидал наконец, что сила происходит не от земли!». Этот смелый ответ нисколько не рассердил Аттилу, и он захотел теперь выслушать своих собственных гадателей. При свете горящих головней одни зарывались руками в кишки зарезанного барана и рассматривали его внутренности, другие, в белых мантиях, качали волшебные палочки; там били в барабаны, вызывая души умерших родоначальников; здесь кружились колесом и падали на землю без сил, с пеной у рта. Главные жрицы, содравши мясо с костей, клали эти кости в огонь; кости трескались и тогда их подавали царю, который по расщепам читал себе неудачу. Все жрецы в один голос объявили, что гунны будут побиты, но все-таки неприятельский полководец падет в битве. Лукавое калмыцкое лицо Аттилы повеселело от радости: он услышал, что Аэций, его заклятый враг, который остановил победоносное шествие гуннов, будет убит. Он один, злодей, был душой этой тучи народов; без него давно бы Италия была у его ног! Уже довольно поздно, в третьем часу дня, вывел он свои войска в битву. Сам Аттила стал с гуннами в центре, на левом крыле поставил готов, под начальством их вождя Валамира, а на правом – короля Ардарика с гепидами и прочими подвластными народами. Аэций принял начальство над левым крылом, где у него были римляне; против готов Атиллы поставил своих готов, галльских, под начальством Теодориха, а в центре остальных союзников: франков, бургундов, алан и других. По всему было видно, что Аттила имел намерение броситься с гуннами на римлян и в случае неудачи дать время своим слабым крыльям перейти в отступление; Аэций же готовился своими более сильными крыльями отрезать самого Аттилу от его флангов. Между войсками находилось возвышение, покатое в обе стороны, – и к стороне гуннов, и к стороне римлян. Аттила послал часть своей конницы занять это возвышение; Аэций приказал своим готам прогнать ее прочь, что они тотчас выполнили. От этой маленькой неудачи гунны еще больше упали духом. Тогда Аттила собрал всех своих вождей и сказал им: «Вы, победители Вселенной, не смотрите на эту тучу народов: между ними нет согласия! Они нас трусят. Поглядите, они хотят занять высокое местечко, но оно не спасет их. Все мы знаем, как бессильны римляне, им тяжела пыль, что подымают копыта лошадей. Гунны! Докажите свою храбрость, докажите доброту вашего оружия: пусть и раненный ищет убить врага, пусть невредимый упьется его кровью! Смерти не бойтесь! Кому назначено жить, того не зацепит стрела, а кому назначено умереть, тот умрет и во сне. Я первый брошу копье. Разве вы можете спокойно глядеть, когда сражается ваш царь?». И тогда началась битва, жестокая, беспощадная. Такой битвы не бывало ни прежде, ни после и называется она «битвой народов».

Седой король Теодорих объезжал ряды готов и призывал их на брань своим могучим голосом. Братья-народы столкнулись раньше других: готы Теодориха ударили по готам Аттилы; среди братоубийственной бойни замолк голос короля, никто не знал, что с ним сталось. А между тем, его верные готы погнали своих братьев-врагов. В это время Аттила бросился на слабый центр римского полководца, смял его, сбил с места и уже раздавались дикие крики победы, как готы Теодориха врезались им в левый бок, а Аэций повернул против них свое левое крыло и нагрянул справа. После страшной сечи гунны, сдавленные справа и слева, не выдержали и бросились в свой стан; сам Аттила едва спасся бегством. Аэций бросился к повозкам, но из-за них посыпались стрелы: римляне остановились. Наступила ночь, темная, претемная. Одиночные люди и целые отряды долго блуждали, не зная, где свои, где чужие. Наконец, все успокоилось, остаток ночи римляне провели на страже со щитами.

Когда взошло солнце и осветило кровавое побоище, то враги содрогнулись от ужаса: каталонские поля были устланы трупами убитых, раненных; говорят, их лежало до 150 тысяч! Но Аттила, оставаясь за своими повозками, все-таки был страшен победителям. Аэций советовался с готами, что им теперь делать? И порешили держать гуннов в осаде, пока они не станут пробиваться. Между тем старый король Теодорих не явился праздновать победу. Стали его повсюду искать и после долгих поисков нашли его труп, заваленный убитыми телами. Готы подняли на щит его сына Тарисмонда и провозгласили королем, а тело Теодориха с громким пением и под звон оружия предали погребению. Молодой король задумал оставить римлян. Он боялся за сокровища своего отца, несметные сокровища, которые могли растащить его младшие братья. Аэций не удерживал готов; он надеялся один покончить с гуннами. Для Рима были одинаково опасны и те, и другие: и враги, и союзники. Стан готов опустел: они ушли домой.

Аттила, узнав об этом, воспрянул духом, «его душа возвратилась к победе». Как только он убедился, что готы действительно ушли, тотчас приказал закладывать свои повозки и просил, чтобы ему дали свободно уйти. Аэций согласился, потому что, лишившись половины своих союзников, он не мог уже без большого риска принять новую битву. Однако он потянулся вслед за гуннами, на случай, если они свернут с дороги или остановятся для грабежа. Весь их путь был усыпан мертвыми телами, как просыпанным зерном; они умирали от голода, болезней, ненастной погоды. Поход Аттилы не удался, его полумиллионное войско почти все погибло.

Магомет и завоевания арабов

Магомет родился в Аравии, в городе Мекке, в исходе VI века, т. е. тысяча триста лет тому назад. На шестом году он остался круглым сиротой и попал к своему дяде Абу-Талебу. Этот дядя был надсмотрщиком «черного» камня, который хранился в Мекке и которому поклонялись арабы, как святыне, ниспосланной Богом во время сооружения храма. Ежегодно приходившие в Мекку толпы богомольцев семь раз обходили священный камень и семь раз к нему прикладывались. Таков был обычай, уцелевший доныне.

Магомет вырос в доме своего дяди. Всем нравилась его величавая осанка, его умные глаза, приятная улыбка, сильный благозвучный голос. Абу-Талеб как купец часто ездил по торговым делам и брал с собой племянника. В этих, иногда очень дальних, поездках Магомет встречался с христианами, сводил знакомство с евреями, расспрашивал тех и других о их вере, законах, обычаях и таким образом обогащал свой пытливый ум знаниями. Необозримые песчаные пустыни его родины, Аравии, глубокая синева неба и тихие звездные ночи, частое одиночество сделали Магомета задумчивым, мечтательным. И стал он мечтать о создании новой веры, нового царства. Пылкие мечты юного араба уносились далеко; он мнил себя повелителем всех царств и народов. Магомет хорошо видел, что евреи уклонились от завещанных им через пророка Моисея заповедей, что христиане живут недружелюбно, что его соотечественники поклоняются идолам и, кроме того, погибают от безумной вражды. Для того чтобы их спасти, нужно вдохновить: они так пылки, воинственны, любят власть и золото! И Магомет начал свое дело с того, что рассказывать видения: «Когда я отдыхал в пещере, ко мне явился ангел Гавриил и сказал: “Магомет! Ты пророк Божий, а я – Гавриил”». Этому рассказу поверила жена Магомета, его двоюродный брат Абу-Бекр и раб Сеид; прочие смеялись: «Бог стоит за терпеливых», – думал Магомет и не переставал работать. Его огненные проповеди, обещания нищим арабам владычества над миром, наконец, его чудные видения, которые он рассказывал всенародно, на площади Мекки, мало-помалу привлекли к нему множество друзей, но в то же время и ожесточили его врагов. Врагов у Магомета было больше, чем друзей, но зато в соседнем городе Медине у него было больше друзей. Жители этих городов вечно враждовали между собой, и когда в Мекке приговорили к смерти Магомета, он в ночь на 16 июня 622 года тайно бежал в Медину, где жители встретили его с восторгом. Они поклялись ему в верности, и с этого времени сила и слава Магомета растут не по дням, а по часам. Постыдное бегство Пророка его возвеличило; все мусульмане считают этот день за начало своего летоисчисления.