скачать книгу бесплатно
– Да, госпожа, – появилась в дверях служанка, она уже по тону хозяйки знала, что надобно ждать беды.
– Я тебе велела у платья золотистого подол обметать, ты сделала, или я как холопка буду и дальше с нитками на подоле ходить? – спокойно и медленно говорила Агнес.
От этого спокойствия похолодела спина у служанки, она знала, чем обернётся это спокойствие.
– Так вы то платье не снимаете, госпожа, – лепетала Ута, – я так думала, как постираем его, так я подол и обметаю.
– Думала ты? – спросила Агнес с улыбкой и встала из кресла. – Подойди-ка ко мне.
– Госпожа, – захныкала большая Ута.
– Сюда, я сказала! – взвизгнула Агнес.
Глава 9
Всё возвращается на круги своя. Ночью вода в лужах замёрзла, глина тоже. А к утру, хоть и солнце взошло, всё равно не потеплело.
Лужи – лёд. На глине сверху ледяная корка. Слава Богу, что перед походом на горцев Максимилиан расстарался, привёз кузнеца, и всех коней перековали на зимние подковы. С летними сейчас было бы плохо.
Пальцы мёрзнут в перчатках. Он берёт поводья в левую руку, правую прячет в шубу, чтобы отогреть. Хорошо, что Бригитт дала ему каль, лёгкую шапочку с тесёмками под берет, а он ещё брать не хотел стариковскую одежду, а теперь благодарен был этой рыжей красавице. Ветер с проклятых гор заливает всё холодом, а берет у него не для тепла, для красоты. Каль выручает.
С юга опять всё дул и дул ветер. Южный ветер тёплый? Нет, никогда ветер с гор не бывает тёплым. Хоть кругом заросли кустарника, вроде ветру и разгуляться негде, а всё равно всё вымораживает вокруг. Не прошло и часа, они ещё до лачуги монаха не доехали, а в ноге начались прострелы. Нет, боль в старой ране может утихнуть, но никогда уже не пройдёт окончательно. Вот она и вернулась. Волков трёт ногу выше колена, на мгновение боль отступает. Но только на мгновение, потом опять вернётся и будет изводить до конца поездки.
Он едет дальше. За ним брат Ипполит на низеньком мерине, с ним же едет и Максимилиан, и молодой Гренер, и красавиц фон Клаузевиц, и Увалень. Хотел ещё взять Сыча, у того глаз на людей есть, он их видит, но Фриц Ламме ещё не отошёл от тюрьмы, не отъелся. Худой, беззубый, взгляд ещё какой-то загнанный. Пусть пока дома посидит.
Дверь у лачуги открыта, её перекосило, даже ветром не шатает.
Максимилиан, не слезая с коня, заглядывает внутрь:
– А клетки-то нет уже.
Клетка у монаха была из железа. Железо – вещь недешёвая. Клетка ещё и с замком была. Конечно, утащили её. Те же люди Рене и Бертье её и унесли, до поля, на котором они растили рожь, отсюда всего час ходьбы.
– Бог с ней, с клеткой, поедем дальше, нам ещё три часа до замка барона скакать, – сказал Волков.
Никто ему не возражал.
Зря он скакал по холоду, зря ногу морозил. В замок их не пустили, даже ворот не распахнули. Заставили ждать на ветру. Ни вина, ни хлеба не предложили людям с дороги. То было невежливо. Но Волков стерпел, понимая, что барону сейчас не до визитов.
Стражник вышел из ворот, забрал мешок с доспехами барона и сказал:
– Господин сейчас к вам спустится.
– Господин? – не понял Волков. – Барон к нам спустится?
– Нет, не барон, к нам пожаловал господин Верлингер, дядя барона из Вильбурга. Он велел передать, что к вам выйдет, как только поговорит с доктором.
Сказав это, солдат взвалил мешок на плечо и скрылся в воротах замка, а кавалер и его люди остались у ворот, на ветру. Опять пришлось ждать у закрытых дверей.
Ждать пришлось долго, в замке словно ждали, что они замёрзнут, что им надоест и они уберутся прочь. Но Волков ехал сюда четыре часа и уезжать, ничего не выяснив, не собирался. Он спешился и ходил не спеша, прятался в шубу, поднимая воротник, и «расхаживал» ногу, надеясь, что та перестанет ныть.
Наконец тяжёлая створка ворот, скрипнув, отворилась, и к ним вышел немолодой господин, был он бледен и кутался в одежды от ветра.
– Господин Фолькоф?
– Господин Верлингер?
Они раскланялись, и пожилой господин заговорил:
– Фамилия Балль признательна вам за вашу заботу, кавалер. И наша фамилия горда тем, что представитель её имел честь плечом к плечу с вами и другими добрыми господами нашей земли участвовать в столь знаменитом деле, что было у холмов.
– И я рад, что в трудную минуту член вашей славной фамилии пришёл мне на помощь, – произнёс Волков. – Как самочувствие барона?
– Он тяжек, – сухо ответил дядя барона.
– А смогу ли я с ним поговорить? Прискорбный случай, что приключился с кавалером Рёдлем, был на моей земле. И на мне, как на господине той земли, лежит ответственность за случившееся.
Господин Верлингер скривился, он мотнул головой, демонстрируя отказ:
– Сие невозможно. Барон чаще бывает в беспамятстве, чем в чувствах.
– У него жар? Наконечник болта удалили? – проявлял заинтересованность кавалер.
– Да, наконечник болта удалён, – явно нехотя говорил господин Верлингер. – И у него жар, рана воспалена.
– Со мною отличный врач, – продолжал Волков. – Он может осмотреть рану.
– Я благодарен вам, кавалер, но у нас тоже врач не из последних, – заносчиво отвечал дядя барона.
Дальше предлагать что-либо или просить о встрече было бы невежливым, но вот задать пару вопросов он ещё мог:
– Господин Верлингер, а как же барон вернулся сам в замок со столь тяжкой раной? Они с кавалером Рёдлем уехали вдвоём, кавалера Рёдля мы нашли без головы, голову так и вовсе не сыскали, хоть искали два дня. Доспехи барона нашли. А сам он как-то добрался до замка.
– Приехал, – сухо отвечал Верлингер, – сам приехал, вы тут человек новый, видно, того не знаете, но барон был известен всем как самый крепкий человек графства.
– А про кавалера Рёдля ничего сказать он не успел?
– Нет, – ответил Верлингер тем тоном, которым люди обычно желают закончить разговор.
Дальше говорить смысла не было:
– Ещё раз выражаю вашему дому мою благодарность, – произнёс Волков, чуть кланяясь, – все мы будем молиться за скорейшее выздоровление барона. И о том же я буду просить и епископа Малена.
– Дом Баллей принимает вашу благодарность не как вежливость, а как дружбу, – важно сказал дядя барона.
На этом всё было закончено, дело вышло пустое. По сути, он мог отправить солдата с телегой, в которой бы тот привёз в замок доспехи барона. Смысла тащиться в эту даль самому у него почти не было.
Ну разве что на обратном пути, когда они проезжали мимо кузницы, его догнал сам кузнец Волинг и просил разрешения говорить:
– Говори, – разрешил Волков, останавливая коня.
– Господин, дозвольте узнать, будет ли у вас в Эшбахте место для моей кузни?
– Ты, что, хочешь переехать в мою землю? – удивился кавалер.
– А что же, – говорил кузнец, ничуть не смущаясь и не понимая удивления рыцаря, – народу у вас много, купчишки через вас поехали, говорят, пристань ставите, а на пристани уже корзины с углём стоят. И солдаты у вас живут, без дела не останусь.
– Неужели у тебя тут мало работы? – не верил Волков.
– И работы тут мало, и уголь покупаю втридорога, – кузнец Волинг сделал паузу и потом прибавил с опаской, – да и жить что-то тут совсем стало страшно.
– Страшно? Отчего же?
– Да как же отчего?! Мужики из замка говорили, что кавалера Рёдля без головы привезли, а голова у него была не отрублена. Говорят, то зверь опять озорничал. А разве вы о том не знаете?
Волков молчал, просто смотрел на кузнеца, и тот, не дождавшись ответа, продолжал:
– Вот я и думаю, если благородных людей зверь кушать надумал, то что уж нам, простым, остаётся. Так что прошу у вас разрешения кузню к вам привезти. А чтобы звоном вас не беспокоить, я её поставлю у края Эшбахта, на выезде к реке.
– Нет, не дозволяю, – нехотя сказал Волков.
– Не дозволяете? – искренне удивился кузнец. – Я же кузнец, а кузнец очень в хозяйстве полезен. Я даже готов вам деньгу платить, какую оговорим за аренду земельки.
Волков уже повернул коня и поехал, а Волинг что-то ещё говорил, в чём-то его ещё убеждал.
Конечно, кузнец был прав. Он мог бы приносить Эшбахту большую пользу, и кавалер сам думал найти себе кузнеца или перевезти своего из Ланна. Вот только не мог он у другого господина из земли уводить мастера. Ни мужика, ни бондаря, ни пивовара, ни сыровара, ни кожевенника уводить у соседа нельзя. А тем более нельзя уводить кузнеца. Иначе прослывёшь соседом недобрым.
А уж уводить мастера из земли того, кто пришёл к тебе на помощь в трудную минуту, так ещё и нечестным прослывёшь и неблагодарным.
Они вернулись к вечеру замёрзшие, уставшие и очень голодные. А ещё и злые, так как ничего не смогли выяснить. Во всяком случае, Волков был зол. А как вошёл в дом, увидал мальчишку лет четырнадцати, был он одет в цвета дома Маленов и разговаривал он с женой его. Сразу кавалер подумал, что гонца прислали к ней из дома. Не к добру это было, ему это не нравилось.
– От графа? – спросил он у Бригитт, которая вышла снимать с него шубу.
– От графини, – ответила та, забирая шубу, – привёз письмо, никому взглянуть не даёт, говорит, что только вам в руки даст.
Волков вошёл в комнаты, поклонился жене и сразу отвёл юношу в сторону:
– Кто вы такой?
– Меня зовут Теодор Бренхофер. С соизволения графа Малена назначен пажом графини Мален, – говорил юноша со всей возможной важностью. – Надеюсь, вы – господин Эшбахт, брат графини?
– Да. Давайте письмо, я Эшбахт, я брат графини.
Юноша достал из-под колета бумагу с сургучом, протянул её Волкову:
– Извольте.
Кавалер тут же сломал сургуч, подошёл к подсвечнику, графиня писала плохо, неровно и с ошибками, письмо явно давалось ей с трудом, но это была её рука, видно, никого не решалась просить помочь ей в написании. Он стал читать:
«Брат мой и господин мой, дворовые были рады, как услыхали, что безбожных горцев вы сильно побили. От них я о победе вашей узнала, а не от мужа и родственников, но молодой граф настрого запретил дворовым и слугам о ваших победах говорить и им радоваться, злился от этого. А ещё я однажды слышала, что ругал он вас псом бездомным и безродным, поповским прихвостнем. Говорил, что от вас одна в земле суета ненужная, что герцог слаб, раз вас придержать не может. Но я вас с победой поздравляю и очень горжусь таким братом. И руки вам целую.
А со вчерашнего дня во дворец мужа моего съезжались разные господа со всего графства, собирал их молодой граф. И на собрание они звали мужа моего. О чём было собрание, они не говорили, держали в тайне, только пытая мужа, я узнала, сказал он, сильно нехотя, что говорили они о вас. Говорили, что вы не их, а чужой и что война с горцами никому не нужна, что победами этими вы кичиться будете, что человек вы бесчестный, так как они говорят, что Шоуберга убили нечестно и поступили с ним плохо и зло.
И многие говорили, что за то, как вы обошлись с Шоубергом, вас нужно звать на суд дворянской чести.
И порешили, что позовут. На днях пошлют к вам гонцов. Только вы не езжайте, так как решено вас там схватить и выдать на суд герцогу Ребенрее…»
Волков оторвался от письма: «Ах, Брунхильда, моя ты умница, не зря я тебя сосватал за графа, не зря».
«А у меня без вас, брат мой, всё плохо, слуги со мной обращаются дурно, иной раз простыни мокрые на постели менять не идут, хоть зову их и зову, ужины и обеды мне в мои покои не подают, как я ни прошу, только когда муж на них прикрикнет, да и то мужа моего по старости бояться совсем перестали. Все теперь слушаются молодого графа, а он мне не друг. Не любит меня, при всех, когда мужа моего нет, ругает глупой. А вчера, когда я к обеду не успела, мне от бремени дурно было, так они есть стали без меня, а когда я пришла, так сноха моя, жена среднего сына моего мужа, вскочила из-за стола, сказала, что от меня её тошнит и что я невыносима, и выбежала. А муж мой молчал. За меня не заступался и не бранил её, уже и сил у него нет на это, а они этим и пользуются. И уже верховодит всем молодой граф, иной раз мужа моего не зовёт за советом, а сам всё решает. А когда встречает меня в замке, так делает вид, что меня не видит, словно я дух бестелесный. И так я живу изо дня в день, и только в муже и в мыслях о вас утешение нахожу. А тяжесть моя уже велика, уповаю на Матерь божью, что разрешусь к февралю или чуть позже, и, ежели решит Господь, то вам к февралю племянник или племянница будет. Повитуха сказала, что мальчик, она по чреву моему так решила. Поди врёт, она стара, уже и из ума, кажется, выжила. Но в феврале всяк узнаем, если, конечно, не сживут меня со света родственнички мои. Целую ваши руки и молю Господа, чтобы увидеть вас, но в замок к нам не приезжайте, тут вас беда ждать будет. А мальчику можете доверять, он единственный, кто меня тут в замке жалеет.
Графиня Брунхильда фон Мален».
Глава 10
У Волкова кулаки сжались так, что скомкал он письмо, захлестнула его такая злоба, что аж вздохнуть было невмоготу. Пришлось даже на стену рукой опереться. Мальчишка-паж, что стоял рядом, был ни жив ни мёртв, шевелиться боялся, видя, как лицо кавалера становилось белым, когда он чтение заканчивал. Лютая ненависть клокотала в груди кавалера, заливала его злобой до самой макушки. Всех! Всех холопов, что нашёл бы в замке, всех бил бы, и не руками бил, а кол взял бы, выбивал из быдла всю их спесь вместе с поганой их требухой, а самых злобных и заносчивых, тех, что больше всех донимали его Брунхильду, так с крепостной стены кидал бы в ров. И родственничкам не спустил бы, пусть они самые благородные. Уж поганое семя Маленов не простил бы, а ту дуру, сноху, что своё бабье небрежение его Брунхильде так открыто выказывала, так солдатам отдал бы. Уж потешились бы солдаты благородным мясом.
И вправду, ему двух сотен солдат хватило бы, чтобы взять замок графа. Замок этот скорее для красоты, чем для войны. Его полукартауна любую стену замка за день развалит. Только пожелай он, и все получат по заслугам. Да вот желать он этого не будет. Не поведёт солдат, не потащит к замку пушки. Нет. Хоть и кипела в нём ещё кровь, хладный его ум уже брал своё. Он думал и думал, что ему делать. И казалось бы, что тут сделать можно, когда, несмотря на победы твои, местная земельная знать тебя и близко своим считать не желает, а желает расправы над тобой, хоть не своими руками, так руками сеньора?
«Оскалились волки, и граф молодой их предводитель. Выскочкой меня прозывают, псом безродным, не по нраву я им. Боятся моих побед, горцев боятся, что горцы придут и в их наделы, что силен я, сильнее любого из них, всё это им не по нутру».
А разве по-другому быть могло? Конечно нет, и Волков понимал это. И чтобы выжить тут, чтобы не пасть в бою с горцами, в застенках курфюрста не очутиться, ему нужно быть ещё сильнее, ещё хитрее. И, как это ни странно, но ситуация с Брунхильдой и с её притеснениями в замке графа была ему на руку.
Юный паж уже устал ожидать, когда кавалер наконец прекратит скрипеть зубами от злобы и что-нибудь скажет ему. И Волков разжал кулак со скомканным письмом и заговорил:
– Графиня пишет, что я могу вам доверять.
– Графиня добра ко мне, я буду служить ей и старому графу, как должно, – важно отвечал Теодор Бренхофер. – Соизволите ли писать ответ?
– Нет, на словах передадите. Запомните слова мои.
Юноша понимающе кивнул.
– Госпоже графине скажите, что беды её я принимаю как свои, что найду способ за всё взыскать с её обидчиков.
– Беды её вы принимаете как свои, – кивнул паж. – И за всё взыщете с обидчиков.
– И ещё скажите, чтобы держалась как могла, ибо до февраля не так много времени осталось. Рождество, и вот он уже февраль. Скажите, что родить ей лучше в доме мужа. А уж как родит и в приходской книге запишет чадо, так можно будет и сюда уезжать, тут ей спокойнее будет.
– Я это запомнил, – кивал мальчишка. – Родить ей лучше в доме мужа, а потом и сюда в Эшбахт переезжать можно будет.
– Ещё скажите, что спасла она меня, предупредив о подлости, что она любимая моя сестра и что я как никто другой жду своего племянника.
– И это я запомню.
Волков достал два талера, один протянул пажу:
– Ничего не забудьте, передайте всё, как я сказал.
